Желтый дьявол
(Т. 1 ) - Страница 36

— Становись!

И тут же, на глазах остальных, бравируя меткостью стрельбы, офицеры устраивают живую мишень.

— Ну, в вагон, марш! По местам!

Долго не могут оправиться пленники. Каждый знает: и он мог быть десятым…

Может быть будет — завтра, послезавтра.

На верхней наре, около самого окошка кочегар Спиридоныч. Приходится сидеть согнувшись. Хорошо, что окно открыто: свежий воздух — можно дышать.

За окном — лента дороги. Телеграфные столбы. Изредка кустарник. И опять тайга, тайга…

Вот он великий сибирский путь.

Белые кости, высушенные солнцем, обласканные ветром — единственные памятники — там, по полям и дорожкам, по тропинкам тайги уроненных человеческих жизней.

Вот чей-то скелет без черепа. Может быть, это замученный белогвардейцами рабочий. Молодой, полный сил, надежд…

Может быть, где-нибудь за сотни верст, а то и за тысячи верст от этого места его ждут. Ждет старушка-мать, ждет и посейчас сына своего: «Авось вернется, постучится в дверь, нежданно, негаданно»…

— Куда мы едем? — спрашивает свесившаяся с нар голова.

Больной лихорадочный блеск глаз, больших, серых, точно приклеенных к двум бледным скулам. Нет лица: это только обтянутый тонкой кожей череп.

— Куда мы едем? Ха-ха! — беззвучно хохочет сидящий внизу на корточках человек. Он с’ежился в маленький комочек и вот, кажется, когда рухнет то, что в нем еще держится, останется просто сверток тряпья.

…Тук-шшш-тук-шшш-тук-тук-шшш…

Качается вагон на давно не смазанных осях.

…Тук-шшш-тук-шшш-тук-тук-шшш…

И вперемежку со стуком колес хохот сходящих с ума людей:

— Ха-ха!.. ха-ха!..

Справа под снегом далеко, далеко тянется преддверье Монголии — степь.

Слева холм. На его скате лепится маленькая станция Маккавеево.

Ночь.

Порывистый ветер — внизу — сметает и крутит порошу, вверху — тянет лохматый полог.

Будет метель… буран.

На станции тихо.

Черною ночью царит тягучая черная жуть.

Белобрысый, прыщавый телеграфист вздрагивает при каждом шорохе и бросает на дверь косые, пугливые взгляды.

В квартире железнодорожных служащих мигают робкие огоньки.

Не спят.

Повитые страхом мысли упорно тянутся туда, вниз, где на запасном пути чернеет грозный продолговатый силуэт. Оттуда в дыхании черной ночи волной выходит ужас и заливает станцию…

Броневик.

В ячейках бетонированных вагонов… с боков… и на верху в башенках — пулеметы.

Спереди за откидной стенкой — зев орудия.

Молчат.

Но в вагоне второго класса, где помещается штаб броневика…

Шум.

Сквозь наглухо закрытые окна доносятся пьяные крики… хохот… ругательства.

Командир броневика эсаул Званных — расстегнутый китель, волосатая грудь — разливает из жестяного банчка спирт и разбавляет водой.

Пьют… кружками.

— А вот я говорю, что прапорщик фон-Фридерикс — дурак! — Длинный, угреватый штабс-капитан Кучко стучит кулаком по столу. — Что он?.. Дал ему пятьдесят плетей, и удовлетворился кольцом да сотняжкой — дурак… Денег нет?.. Врет!.. Чтоб у этого жида денег не было… Да я-б ему семь шкур спустил — нашел бы.

— Его железнодорожники знают.

— Железнодорожники?!. Да они, сволочи, поголовно большевики. Мало их еще угробили. Будь я на месте атамана, я бы их всех на телеграфных столбах перевешал.

— Ишь ты!.. Я баб?

— Баб?!. Сумеем… Маху не дадим.

Тук-тук-тук-тук-тук — стучит аппарат… И белобрысый телеграфист — карандаш в судороге пальцев — дрожащей рукой… по телеграфному бланку.

Начальник станции низко клонит над журналом седую голову… но исподлобья… глаза… в окна… Застыли.

— Семен! снеси… туда…

Станционный сторож с тупым взглядом берет телеграмму и идет медленно, тяжело… покорно.

Ветер рвет.

— Ого! — эсаул Званных высоко вверх подымает телеграмму: — здорово!

— Ну?..

— Барон фон Унгерн приказывает принять эшелон… триста сорок по списку.

— Есть на закуску! — опять по столу кулаком… штабе капитан Кучко.

— Однако, господа, это не улыбается… Погода — холера, зараза ее возьми… Триста сорок — долго провозится… — Глаза белесые — спокойно.

А поручик Гальк, латыш:

— Долго?.. Так на пулэмэт!

— Браво!

Кочегар Спиридоныч — его теперь никто не узнал бы: худой… страшный… скелет — лежит на нарах теплушки… Теперь свободно… Умерли… Одиночками взяты — расстреляны… И Вася умер… С Васей-сцепщиком вагонов еще в Питере знаком был… Когда Спиридоныча привели в эшелон, Вася первый узнал его… Я теперь… Васи нет… Умер…

Много умерло…

Голод…

Тиф…

И он, Спиридоныч… тоже наверное умрет… Чувствует… Сил нет…

Или расстреляют… Тоже возможно… Едут… давно уж… Давно…

А куда… И приедут ли… и когда приедут… Неизвестно…..Умрет…

З-з-г-зз — до отказа откатывается дверь теплушки. Ветер… снег… бело.

От белого снега глаза зажмурились.

— Из этого вагона все.

— Все? Выходи-и-и!

— Что? Зачем? Куда… — не то испуганно, не то радостно…

— Выходи, выходи!.. Куда? В баню!

Вылезают робко, шатаются…

Холодно. Бррр…

И из третьего… и из четвертого…

И из всех вагонов — тоже.

Кое-где… двух… трех оставляют…

— Выходи-и-и!

Вышли.

Туда… в сторону… шагов на сто от полотна:

— Станови-и-сь!.. В две шеренги… Равняйсь!

— Глянь-ка!., броневик…

— Правда.

Состав увели, и стало видно…

Броневик… прямо… против.

Офицеры… солдаты — наверху…

Смотрят.

— Ой, братцы!.. Худо…

— Не каркай… Вишь: вылезли все… Да и много больно… Не станут всех-то… Да и слыхал — в баню, говорили… Потому, видно поняли: тиф…

— Огонь!..

— Та-та-та-та-та-та.

Разом… Рвануло… Резнуло… Хлынуло…

— О-о-о-й!!.

Четыре пулемета с боков с башен… Пятьсот пуль в минуту каждый.

Та-та-та-та-та — та-та…

И… только… полминуты…

Кончено!

Тела… лица белым, белый снег красным — покрылись и…

Кончено.

Последние судороги — раз… два…

Кровавый хрип в горле и…

Кончено.

Баня.

Не спится будочнику Силантию. Мурашки по спине:

— Брр…

На печке, а холодно. Ветер в трубе:

— У-гу-жжж-у…

А то, как кошка или младенец:

— А-у-и-оуй-и-и-й…

Дверь слабо на крючке, повизгивает на шарнирах:

— Чи-ик, чи-ик… Ветер.

Такого дня за всю жизнь не видал… — думает про себя будочник. — А ведь на турецкой войне был, в атаках, в огне…

— Зверям и то было б стыдно… — думает старик. — После таких проделок львам и тиграм в детскую колонию записаться.

Фу! Старику совсем не до шуток. Будка около вокзала. Что им стоит зайти, замучить, зарезать его?

Даже обязательно зайдут! Непременно!

В полудремоте видит: уже зашли. Вот отрубили ему голову и дергают за язык…

— Ну, говори, что большевик, говори! — пристает к нему кто-то в погонах. Он ему кулак: дескать, я вам покажу — теперь без головы и не страшно…

Чу! что это? Точно кто-то дернул дверь.

Будочник моментально просыпается, открывает глаза и смотрит в упор в сторону двери.

В бледном отсвете ночного неба можно различить контуры предметов избушки, косяк двери, крюк.

Вот, вот! — видит, дверь опять пошевелилась. Крюк дрогнул.

У-у-у-жжж-жжж-ий, — завывает метель и бросает охапки снега о стены избушки.

Да это просто метель, и зря он напугался.

Но нет, нет. Вот опять совершенно явственно дрогнул крюк, точно кто-то тянет дверь с той стороны.

— Кто там? — кричит будочник, не слезая с печки.

— Откройте!

Ветер: у-ии-жжж…

— Откройте!

Дрожа от страха, будочник слезает и идет к дверям. Чьи- то пять белых пальцев просунуты в щель двери и приковывают его взгляд: рука мертвеца.