Желтый дьявол
(Т. 1 ) - Страница 23

— Ох!.. Тяжело давит грудь лежащий на ней труп. Тяжесть подступает к горлу. Трудно дышать.

— Ох! — Она уже не сдерживает слабого вздоха. В глазах мутнеет, луна начинает двоиться, троиться… Много кругом больших светлых лун…

Что это? Точно трупы над ней зашевелились, задвигались…

В паническом ужасе Ольга хочет вскочить на ноги, но ноги уже не подчиняются силе воли. Она чувствует, что уже не уйдет. Она в плену у мертвецов…

Холодные мурашки пробегают по ее телу. В страхе она закрывает глаза…

…Вот, вот опять трупы задвигались, зашевелились. Не может быть, чтобы это была галлюцинация. Вот она чувствует, как с ее ног сползает один труп, затем другой, третий, ударяясь стиснутыми зубами об ее лоб… У Ольги мутится сознание.

Неужели мертвецы ее не выпустят? Нет! нет!!! Вот чьи- то холодные руки трогают ее лицо, охватывают шею, ноги, приподнимают ее…

Она лишается сознания.

Медленно врезываются в мозг первые проблески мысли. Ольга открывает глаза — над ней наклонилось какое-то черное косматое чудовище…

— Пустите! — в ужасе кричит Ольга.

— Не бойтесь! Это я, Кононов…

Знакомый голос. Откуда? Может быть это сон…

— Я, я Ефим. Разве вы меня не узнали?

Не сразу Ольга овладевает своими взвинченными нервами. Наконец, успокоившись, она начинает медленно расспрашивать Ефима.

— Тебя увели, — рассказывает Ефим, — а я остался в штабе японского отряда, там, где нас допрашивали.

— Ночью, проломив доску сарая, в котором я был заперт, я добрался до ближайшей деревни. Там оказывается есть кое-кто из наших.

— Наши! — Ольга радостно схватывает его руку. — А ты не слыхал что-нибудь о Лазо?

— Нет, о Лазо там ничего не знают. Но они обещали помочь нам добраться до него.

— А как ты попал сюда — в могилу?

— Сегодня ночью я отправился на разведку. Я хотел узнать, где находится тюрьма, в которую перевели тебя.

— Ну и…

— По дороге я увидел с той стороны двух всадников и подумал, что это японцы. Я спрятался здесь недалеко от могилы и видел все, но не мог окликнуть тебя раньше ухода японцев.

— Ну, идем скорее, подальше от этого жуткого места.

И Ольга с Ефимом, опять вместе, направляется в деревню.

— Кто едет?

— Свой.

— Какой отряд?

Молчание. Потом — мягкий топот лошадей по снегу…

— Стой, стой! Мать твою… стой: тар-р-ах-чок-чок… И раз’езд кидается во мглу предрассветную тумана в погоню, — на скаку стреляя по невидимым всадникам. Только крупы лошадей темнеют в тумане.

Передовой нагибается — прицеливается:

— Чок. — Кажется сшиб… еще…

Лошадь валится, подминая всадника, но тот не растерялся и лежа — в упор наезжающему казаку:

— Трах…

— Ой! — схватывается тот.

На поводу у стрелявшего другая лошадь. Подтянул — рвется, храпит. За гриву — раз и, на седло… И бешеным скачком отрывается от налетевшего раз‘езда и — ныряет в туман.

Ему — несколько выстрелов в спину, в туман наугад…

— Эх! — рыжий, сгиб… проклятые… — Ильицкий думает, смотрит в бинокль на дорогу, туда, вниз, в лощину, между сопками…

— Далеко… ну, едва запел… А ловко его смазал… — продолжает осматривать долину.

Уже солнце взошло. Слепит только что выпавший за неделю снег.

Здесь высоко, хорошо, безопасно…

— Ворочаться ли… — думает Ильицкий, — как быть с Ольгой… она там осталась… как выберется?..

Но бесполезно — лошадь одна… время не ждет — надо скорее доскакать к Лазо… дороги все заняты… по следу разыщут — все равно не добраться.

— Вон, проклятые! — и Ильицкий тихонько осаживает в сосны лошадь, продолжая смотреть.

Внизу, в лощине, на рысях проходит японский кавалерийский отряд; впереди небольшая казачья разведка.

— Тоже Интернационал… — смеется Ильицкий и считает отряд.

— Надо ехать вперед, только вперед и скорее…

А кругом — тишина. Вдали синеют гряды оснеженных сопок, ближе — белым саваном покрытая тайга.

В тайге, под этим белым саваном много лежит товарищей — спят они тихо, неслышно…

С их последними выстрелами смолкла тайга — покрылась саваном.

Тихо… Ни звука кругом.

Только высокая синь неба, да белые сопки.

Мертвая, могильная тишина.

А солнце по прежнему ярко, и больно блестит снег.

Тишина — в долине, тишина там, высоко в горах.

Кругом снег — тишина.

Ильицкий опускает в футляр бинокль, подбирает повод, чуть трогает шенкелями.

— Ну… — и начинает спускаться в долину, — туда, скорее, вперед… все вперед…

…«По-бе-ду благоверному воинству на-а-шему на супротивные даруя»… — из запахов ладана, духов и пудры несутся звуки к ясному голубому небу Манчжурии. Истинно русские православные люди, злой судьбой заброшенные в далекие песчаные сопки, горячо возносят хвалу за победы христового воинства, отбросившего вражеские силы антихриста на запад до Урала.

Теперь можно вздохнуть свободно, полной грудью, без тревоги за будущее…

На плацу перед собором — весь цвет эмигрировавшей контр-революции. Манчжурское солнце медленно ползет к зениту, играя лучами на золотых погонах офицеров.

Впереди, почти у самого аналоя, стоят вершители судеб: Гондатти, Хорват, затем свита, а затем — море голов.

Несколько дальше блюстители порядка гонят толпу любопытных китайцев, разинувших рты:

— Шибко, шанго, капитана!

— Шанго, хо!

Общую картину дополняют коренастые фигуры с раскосыми глазами, — японские офицеры — снующие между молящимися.

У самой ограды собора плотная фигура Луцкого. Это — офицер генерального штаба. Его черные блестящие глаза устремлены вдаль, через головы бесчисленной толпы молящихся. Полковник спокоен: — Сибирь очищена, большевики отброшены… Армия, хотя и разбросанная, но есть, деньги… есть.

Деньги? Мысли Луцкого на вопросе о деньгах сжимаются комком, упираясь в какую-то пренеприятную точку.

— А чьи деньги? — Зрачки Луцкого суживаются, лицо напряженное. Он медленно поворачивает голову… и, как бы ответом на вопрос Луцкого, мимо проходят три хаки с желтыми околышами на фуражках, три японских офицера, льстиво, вежливо кланяющиеся, улыбающиеся лукаво и предупредительно.

Полковник до боли прикусывает губу. Надменно кивнув головой, круто поворачивается, и краска ненависти выступает на его лице.

— Сволочи! — шепчет он.

Не доезжая площади, останавливается на Вокзальном проспекте чей-то бесшумный автомобиль. Опираясь на руку франтовато одетого ад'ютанта, из автомобиля выходит баронесса Глинская.

— Найдите мне Леонида Дмитриевича, — говорит она ад'ютанту.

— Слушаю-с!

Сквозь лорнет скользит по толпе взгляд баронессы, и останавливается на Луцком.

— О! Кто это?

В это время группа офицеров, во главе с генералом Хорватом, окружает баронессу. Глаза его превосходительства подернуты похотливой дымкой.

— Здравствуйте, ваше превосходительство! — и Глинская нехотя отводит лорнет от Луцкого, — здравствуйте, господа! Ну-с, Леонид Дмитриевич, что нового?

— Прежде всего, баронесса, всегда приятной и лучшей новостью являетесь вы…

— Ваше превосходительство!.. — но офицеры не дают ей говорить, засыпая ее комплиментами.

Баронесса слушает их равнодушно. Она привыкла ко всему этому, как к должному и полагающемуся…

— Скажите, кто этот красивый офицер, справа от нас? — спрашивает баронесса кого-то из присутствующих.

— Это офицер генерального штаба Луцкий. Большая умница и милейший человек. Смелый, талантливый и, главное, любит Россию.

— Откуда он?

— Он приехал к нам, прорвавшись через большевистский лагерь, и сразу проявил себя, как отличный организатор. Вероятно, он будет помощником генерала Андогского.

— Познакомьте меня с ним, — лениво играя веером, говорит баронесса.