Жёлтый бриллиант - Страница 12

— Да!

Пауза. Ольга Михайловна сняла шапочку, по плечам рассыпались прекрасные светлые волосы, заметные пряди седины только украшали их нежный оттенок. Она положила на тумбочку очки.

— Неужели ты меня не узнаешь?

Генерал, шепотом:

— Олюшка!

Они прижались друг к другу и молчали. Они — не верили.

В седьмую палату заходил ординатор — осмотреть больного, медицинская сестра — делать укол, нянечка — «прибрать» палату. А они сидели, обнявшись, и все еще не верили.

Наконец, Гаврил Тимофеевич спросил:

— А как, Марусечка? (так он называл маленькую дочку).

— Невеста, красавица и умница, — с гордостью ответила Ольга Михайловна.

Больше они не расставались ни на час.

В 1949 году переехали в четырехкомнатную квартиру на Белорусской.

Таня с грустью отвернулась от дома, где прошло такое счастливое детство, и увидела свои голубые «Жигули». Она в смятении замахала руками. Подавляя раздражение, из машины вышел Николай. Ему так хотелось быстрее увезти любимую как можно дальше от этого «Дворца заточения». Таня показала на машину.

— Я ее здесь не оставлю! Я без нее не могу! Я ее люблю! Отец придет вечером и в ярости всю разобьет кувалдой какой-нибудь или вот стоит! Около подъезда стоял лом для колки льда, видимо, дворник забыл прибрать. Эта версия показалась ученому-физику правдоподобной. Таня ужа все решила: впереди поедет Николай, а она — за ним. Другого варианта они не придумали.

Проехали всю улицу Горького, через Большой каменный мост свернули на Ленинский проспект. Дальше улиц Таня не знала. Мелькали большие серые «сталинки», потом, справа — хрущевские пятиэтажки, а слева — стройки, опять стройки и пустыри. Наконец, повернули направо и оказались в тихом уютном районе. Белые девятиэтажные современные дома, вокруг деревья, засыпанные снегом.

— Вот мы и дома! — весело почти прокричал Николай.

Таня еле вылезла из машины, от долгого напряженного сидения за рулем сильно болела спина и ягодицы (этого Николай еще не видел), дергало щеку, подбитый глаз от напряжения слезился.

— Это что за район, я никогда здесь не была.

— Юго-запад Москвы, бывшая деревня, а теперь район Беляево, тихо и свежий воздух. Улица, по которой мы ехали, — Профсоюзная, — с гордостью пояснил Николай.

Чемодан, сумка, лифт, 7 этаж. Таня вошла в квартиру любимого. Она не произносила это слово даже мысленно, но это было именно так — любимого, единственного, ненаглядного, самого — самого…

Квартира показалась ей совсем маленькой. Или это — после Белорусской? В маленькой прихожей на стене — обычная вешалка с крючками и открытой галошницей. Таня сняла дубленку и повесила на крючок, с трудом стянула сапоги и приткнула к «дурацкой» галошнице, из которой торчали тапочки. На секунду Тане стало грустно. Николай отодвинул часть стены, напротив галошницы, взял одежду и перевесил в шкаф, а на пол, застеленный черным синтетическим покрытием, поставил обувь. Таня покраснела — ну и балда, не сообразила, что это — не стена, обитая ДСП «под дерево», а большой, емкий шкаф с раздвижными дверьми. Она стояла босиком. Николай нагнулся и ласково надел на ее ноги свои огромные мягкие тапочки. Ногам сразу стало тепло, и она почувствовала, ощутила кожей, что она — дома.

Таня, не раздумывая, как настоящая женщина, направилась на кухню. Обыкновенная, современная кухонная мебель, только на окне вместо занавесок — жалюзи, в углу модный двухкамерный финский холодильник. И еще — очень чисто, никакой немытой посуды и хлебных крошек на столе. На тумбе для посуды стояла смешная белая керамическая кружка, из нее вылезала голова коровы. Таня повертела кружку, на дне прочитала — Женева. Ручная работа. Таня бережно поставила кружку на пустую полочку над тумбой. В кухне стало как-то красиво. Николай из коридора внимательно наблюдал, нет, любовался Таней. Если прежде, хоть одна из женщин, которые бывали в этой квартире, дотронулась хотя бы до одной вещи или решила помыть посуду, она тут же без объяснений вежливо и навсегда выпроваживалась из дома. Когда Таня переставила его любимую корову, ему понравилось, более того, он пришел в восторг. Таня зашла в комнату. Стены оклеены гладкими, без рисунка обоями, огромный коричневый кожаный диван. Над диваном — гравюры «под старину» с портретами ученых-физиков. Два письменных стола: на одном — компьютер с большим, как ящик, монитором, на другом — гора бумаг. Абсолютно простой (без виньеток и инкрустаций) шкаф, кожаное кресло, торшер, напротив — тумбочка на колесиках и довольно большой японский телевизор. На полу — бордово-гранатового цвета в мелкий геометрический орнамент персидский ковер. На окнах — шторы из плотного шелка на кронштейне, прикрепленном к потолку, люстра. Таню удивило и восхитило почти все в этом доме. Но, люстра! Это была не люстра, а хаотично перепутанный пучок тонких, алюминиевых трубочек, на конце каждой из них прикреплена маленькая, с пуговичку, белая лампочка. Люстра освещала всю комнату веселым, мягким светом.

— Это последнее достижение швейцарских физиков и дизайнеров — галогеновые люстры. Вообще, такие лампы много где используются, — пояснил Николай. Он был горд, счастлив и сиял ярче галогеновой лампы.

Таня очень устала, сильно побледнела.

— Можно я прилягу?

В одно мгновение постель была готова. Нет, это была не постель, а царское ложе. «Пуховая подстилка, что ли», — удивилась она. Чистое белье — черное, в огромных красных маках. Таня с трудом нагнулась, достала халат, ночную батистовую сорочку. Николай вышел из комнаты.

Таня открыла шкаф, там висела одежда Николая: костюмы, рубахи, свитера… свободной была всего одна вешалка. Она пристроила свою одежду на вешалку и, пытаясь закрепить крючок за палку, «ткнулась» носом в плечо костюма. От одежды Николая исходил какой-то удивительный аромат. Таня такого не знала. Да, там был легкий парфюмерный тон, и еще что-то, необъяснимое и притягательное. Таня еще не поняла, что это — запах мужчины, ее мужчины. Она подумала — если бы не мои синяки… Ее бросило в жар. Она легла на диван и мгновенно заснула. Николай сходил к соседям за раскладушкой — якобы племянница из провинции приехала, разложил вдоль кухонных комодов, и боком пролез к холодильнику за молоком. Когда он пил молоко, корова ехидно посмотрела на него и прошипела: «Ну что, жених!» Больше они никогда не разговаривали. Корова — ревновала, а Николаю теперь было с кем поговорить. Он улегся на скрипучую раскладушку, долго не спал, думал о Тане, об их любви — бесконечно счастливой, и о своих будущих детях.

Утром Таня проснулась, как всегда, около восьми, на улице было совсем темно, конец ноября, через месяц — Новый год. На кухне горел свет, она еле вылезла из кровати и в белом махровом халате доплелась до кухни. Николай стоял у плиты, жарил яичницу, в домашних потертых джинсах, полурасстегнутой рубашке в синенькую клеточку. Он повернулся. Рядом стояла Таня. Яичница задымилась, превратилась в уголь, а они не могли оторваться друг от друга. Сковородка окончательно сгорела и угодила в мусорное ведро. Таня и Николай весело засмеялись. На завтрак остался только кофе и две горбушки белого хлеба с маслом.

— Извини, я вчера не успел сходить в магазин, — смущенно оправдывался Николай.

— Мне пора, — он посмотрел на часы, было половина двенадцатого, он безнадежно опаздывал, — сегодня четверг, кафедра в четырнадцать, а до этого много дел.

Он почти собрался, подошел к Тане — поцеловать, как она вдруг заплакала:

— Не уходи, перенеси кафедру на шестнадцать, так часто делают! Умоляю, мне страшно, там что-то случилось, я позвоню маме, и ты поедешь. Больше я никогда не буду просить тебя о подобных вещах. Обещаю на всю жизнь.

Николай покорно сел на галошницу в прихожей.

Таня набрала знакомый номер, трубку тут же взяла Марианна. Таня звонким голосом почти кричала в трубку:

— Мама, я такая счастливая, я у Николая Александровича, то есть у Коли, мы завтракали, а спал он на раскладушке в кухне, у него очень симпатичная квартира, но дело не в этом. Мама я его очень люблю, так сильно, сильно, на всю жизнь.