Железо, ржавое железо - Страница 82

– Президент?

Я рассказал, почему я в Америке, и добавил:

– В президентском самолете для тебя найдется бесплатное место. Старый Хаим любит общество красивых девушек, говорящих по-русски. Так что есть шанс сохранить твои сто долларов.

– Ты с ума сошел. И в качестве кого же я займу это место?

– Да хоть в качестве моей суженой. Кстати, кто-то собирается разводиться?

– Мне кажется, тут что-то не так.

– Просто первое, что в голову пришло. Но если я назвал тебя суженой, а ты не возразила, есть надежда превратить эту фантазию в реальность. Постарайся уместить эту мысль в твоей головке, которая, смею напомнить, восхитительна.

– Мысль или головка?

– И то и другое.

Я взял такси.

Водитель-итальянец болтал без умолку. Услышав наш выговор, он спросил, не из театра ли мы. Сам он умеет и любит работать с марионетками. Он даже показал нам, как у него это ловко получается, сняв ладони с руля, когда мы ехали по Бруклинскому мосту. Жаль только, театр марионеток теперь не в моде. Мы с Беатрикс делали вид, что слушаем. Она не позволила даже взять ее за руку. В вестибюле «Плазы» ею откровенно любовались, а один пышущий жаром армянин без шеи попытался прижаться к ней в лифте. В номере я снял галстук и заказал по телефону джин с тоником. Потом спросил ее, зачем она вышла замуж.

– Мне казалось, что можно построить разумные отношения на нерациональной основе. Пришла пора расплачиваться. Секс – это не любовь.

– Никто никогда и не говорил, что это любовь. Но секс может стать поэзией и страстью и тем самым превратить обыденность брака в абсолютную ценность.

– Ты все еще рассуждаешь как первокурсник.

– Благодарю Бога, сохранившего мою невинность. Но не твою. Признайся, ты ведь втюрилась в него из-за его еврейства. В вашей семье, наверное, есть какой-то ген, влекущий к смешанным бракам. Ну что ж, сейчас перед тобой другой еврей, который сделал тебе предложение намного раньше твоего мужа.

– Я хочу вернуться к работе. Именно для этого я коплю деньги, а вовсе не на дорогу домой. Дома больше нет.

Я смотрел в ее усталые глаза и представил, как прекрасны они утром, когда она пробуждается. Беатрикс рассеянно взглянула в мои глаза, в которых, наверно, светилось сдерживаемое желание, и сказала:

– Не знаю, что на него нашло. Он все твердит: «К черту Моисеев секс, на кой нам заселять пустыню».

– Пустыню надо заселять.

– Ты можешь представить меня в роли еврейской мамы? Какая из меня мать? У меня отсутствует материнский инстинкт. Нет, семья не для меня. Я хочу делать карьеру.

– Знаешь, я не задержусь на этой службе. Буду преподавать философию там, где не рвутся бомбы. Я хочу мирной жизни.

– Вот этого ты нигде не найдешь. И никто уже не найдет. – Она откровенно зевнула. – От пекла устаешь больше, чем от работы. – На лице ее появилось озабоченное выражение: – Я не могу уйти из ресторана просто так. Мне следует хотя бы предупредить.

– Позвони им сейчас или утром. Президентская кровать тебя дожидается. Сейчас схожу за ключом.

– Мне и здесь хорошо.

Скинув туфли, она, не раздеваясь, плюхнулась на мою постель, но это не выглядело приглашением. Она меня совершенно не стеснялась, повысив, а может, и понизив до уровня брата. Пришлось мне самому спать в президентской постели.

В записной книжке я нашел нужный телефонный номер и позвонил в Коннектикут. Хаим Вейцман, уже навеселе, взял трубку.

– Вот так неожиданность, – удивился он, выслушав меня.

– Нет, не совсем, – ответил я. – Разлука, примирение, теперь помолвка. Она выпускница Манчестерского университета, да, шикса, но наполовину русская, говорит на одном из языков еврейского рассеяния.

Вейцман пребывал в весьма игривом настроении и не стал возражать.

Багаж Беатрикс был скромен, как и ее платье. Мы съездили за ним в Бруклин. Ее соседка Джанис, заплаканная из-за ссоры со своим дружком или по какой-то другой причине, опешила от неожиданности и поначалу только приговаривала: «Ну и дела», но скоро пришла в себя и, когда Беатрикс упаковывала книги, зажала меня в углу прихожей под плакатом с изображением корриды и свирепо потребовала обращаться с Беатрикс ласково.

– Да я ей вроде брата, – отвечал я.

– Ладно завирать, братец, знаю я вас, мужиков.

Господи, мне бы ваше знание, думал я, мне бы хоть что-то знать наверняка. Хоть бы достало сил выполнить задание: все-таки израильское правительство платит мне за охрану президента.

К счастью, дорога домой всегда короче. Беатрикс сидела впереди рядом с Вейцманом, а я со своей командой сзади, ближе к сортиру. Вейцман бегал туда раза четыре в течение полета (старость, мочевой пузырь пошаливает, подмигнул он мне во время последнего захода). Каждый раз, с облегчением выходя из туалета, он поздравлял меня. По-русски говорит лучше него, умна необыкновенно, просто находка для нашей новорожденной республики, и не важно, что шикса.

Гражданскими сумерками считается время после того, как солнце опускается ниже шести градусов над горизонтом и работать на улице без освещения уже нельзя. Более глубокие сумерки называются астрономическими. Вейцман, Беатрикс и я прибыли в родной Манчестер в неуловимый момент между первыми сумерками и вторыми. Президент настоял на неофициальном характере визита: он этот город знает лучше, чем любой консульский чиновник. Проректор университета прислал три лимузина, чтоб отвезти нас в отель «Мидлэнд». Наша сопровождающая, растрепанная блондинка с кокетливо-скорбной физиономией, стуча высокими каблуками, провела нас мимо очереди, стоявшей у пункта таможенного контроля для досмотра ручной клади. Мы шли через красивый, увешанный люстрами зал. Беатрикс и Вейцман позади проводницы, мы, вооруженные еще в посольстве в Вашингтоне, но с миролюбивыми улыбками, – за ними. Я не видел, как темноволосый человек с пистолетом в вытянутых вперед руках пробирался сквозь толпу встречающих около выхода. Беатрикс заметила его первой. Она толкнула Вейцмана, и тот тяжело рухнул на пол. В нее попали три пули, и она грациозно, словно танцуя под аккомпанемент барабанной дроби, сделала три шага назад и упала прямо на Вейцмана. Раздались крики, но не ее.

– Значит, теперь вы хотите республику, – ухмыльнулся Редж. – Ну тогда вам больше не нужна королевская регалия, за которой вы, очевидно, пришли. Кстати, позвольте представить вам нового хозяина. Ллуэлин Прайс. А вы, мистер Прайс, познакомьтесь, пожалуйста, с Аледом Рисом и его компаньонами. Они у него часто меняются, так что, боюсь, не знаю их имен. «Сыны Артура». Вы наверняка слышали об этой организации. Неудобные посетители. Всегда являются к закрытию.

Ллуэлин Прайс, изучавший содержимое бара, обернулся и кивнул. Низенький строгий человечек с синеватой щетиной, похожий на священника. Сегодня он весь день играл в дартс с посетителями и всех обыгрывал, словно желая показать, кто здесь хозяин. Его счет, написанный мелом на доске, выглядел как ода победителю.

– Может, лучше выйдем? – сказал Алед Рис.

– Собираетесь избить меня в темноте?

– Не валяй дурака.

Двое компаньонов Аледа Риса были похожи на турок. Какое-то время они, не раскрывая ртов, стояли снаружи, в тени шелестевшего кроной большого вяза, непонятно зачем ковыряя древесную кору. Редж закурил трубку.

– Это что-то новенькое, – заметил Алед Рис, – помнится, ты всегда сигареты курил.

– Даже наш король от них помирает. Узурпатор из породы Ганноверов. Считай, что это верноподданнические чувства наоборот.

– Ты прав насчет нашей республики. Это произойдет не скоро, но работа продолжается.

– Грабите старушек и взрываете почтовые ящики как раз в тот момент, когда чей-нибудь ребенок опускает туда открытку, адресованную Санта-Клаусу.

– Мы вынуждены идти на это.

– И в чьих же руках окажется Уэльс? В руках концессионеров, скупающих месторождения? Я недавно читал в «Таймc» статью одного геолога. Уран обнаружен в Колорадо, Бельгийском Конго и, хочешь верь, хочешь нет, у Брекнокских маяков.