Железо, ржавое железо - Страница 71

– Недолго тебе со мной маяться осталось, ангел ты мой. Непременно сходи завтра на концерт. Они ведь из самой Англии приехали. И Григория возьми с собой.

Редж посмотрел на часы. Полчетвертого.

– Рад, что ты в добром здравии, мама, – сказал он, поднимаясь из-за стола. – Мне еще по делам надо. Я ведь здесь не как турист.

– Спасибо за чай, – сказала мать.

Встреча с Юрием Петровичем Шульгиным была назначена на Невском проспекте у третьего с северного конца фонаря. «Электрические яблочки, – думал, глядя на фонари, Редж, – работы Павла Николаевича Яблочкова». Юрий Петрович давно и нетерпеливо бродил взад-вперед в ожидании Реджа. На нем был изрядно поношенный, хотя и добротный костюм, пошитый в Лондоне. Родственника он узнал не сразу, но Редж, у которого в кармане лежала фотография Шульгина, окликнул его сам и весело помахал ему рукой. Щеки Юрия Петровича заметно округлились и порозовели, как будто начиная с 1945 года он работал в агропроме, а не в Министерстве культуры. Шляпу, явно отечественного производства, он нахлобучил, как русские актеры, изображающие шпионов, по самые уши. Голубые, такие же, как у Людмилы, глаза беспокойно забегали. Обменявшись с Реджем крепким рукопожатием, он сказал:

– Здесь много народу, но это не страшно. Давайте прогуляемся.

Действительно, по случаю теплого весеннего денька на улицы высыпал чуть ли не весь город мужчины в мешковатых костюмах и несвежих рубашках с расстегнутым воротом и девушки в невзрачных платьицах, но с модными кудряшками.

– Услуга за услугу, – сказал Редж. – Скажите честно, вам знаком хотя бы один из наших дипломатов, перебежавших к вам?

– Мое ведомство этим не занимается.

– Когда Беатрикс мне все рассказала, я удивился вашему упорству. Мне показалось, что вам грозит опасность.

– Говорите потише. Она объяснила вам ситуацию?

– Да, о покровительстве мадам Шверник мне известно. Простите, если мой тон кажется вам ироничным.

Юрий Петрович остановился и посмотрел Реджу прямо в глаза:

– Боюсь, я не совсем вас понимаю.

– Это, конечно, не мое дело, и мне на это совершенно наплевать, но я полагаю, наше Министерство иностранных дел рассчитывает извлечь из вашего побега какую-то выгоду. Ну, скажем, дезинформация или нечто подобное.

– Я не имею никакого отношения к разведке, если вы на это намекаете.

– Ладно, не важно. У меня в кармане британский паспорт на имя Б.РЛоуренса. Вообще-то так зовут героя поэмы Браунинга «Монолог в испанском монастыре». Не обращайте внимания, просто мы с сестрой любим пошутить. Фотография в паспорте ваша, времен войны, с печатью Министерства иностранных дел. Да вы почти и не изменились.

– А вот вы похудели.

– Тому виной проклятая сталинская тирания. Я есть не могу, с тех пор как увидел, что творилось в Одессе.

– Да, ужасное время, и конца ему не видно. Хотя Сталин стареет, как и все. Когда-нибудь и его кондрашка хватит. Дай ему волю, он весь мир потянет за собой в могилу.

– Для этого ему потребуется все воинство небесное, а туда ему путь заказан.

– Вы можете отдать мне паспорт прямо сейчас?

– Не боитесь? Ведь за нами наверняка следят. Вон, гляньте-ка на того типа с бегающими глазками в замызганном плаще.

– Наверно, вы правы. Я слишком наивен в делах такого рода.

– Но вы выбрали момент как нельзя удачно. Пароход «Салтыков» целиком зафрахтован для оркестра и хористов. Один из хористов, позабыв, что в Москве не левостороннее движение, угодил под правительственный «ЗИС». Прошу прощения за цинизм. Даже если при посадке пассажиров начнут считать по головам, все сойдется. Уверен, что вы прибудете в Тилбери без всяких осложнений.

– Я намерен сойти в Хельсинки и попросить политического убежища в британском посольстве. Не забывайте, «Салтыков» – советский корабль.

– Говорите тише, – на сей раз напомнил Редж.

– Да никто нас не слышит.

– А теперь вот что, – сказал Редж. – Я прошу вас оказать мне взаимную услугу. Мне нужен один предмет из Эрмитажа.

Остановившись как вкопанный, Юрий Петрович широко распахнул голубые глаза, раскрыл рот и секунд десять не отрывал взгляда от Реджа, лицо которого оставалось невозмутимо серьезным. Интеллигентного вида старик горестно покачал головой, приняв их за гомосексуалистов, а проскользнувшая мимо юная парочка захихикала.

– Вы шутите, – вымолвил наконец Шульгин.

– Ничуть. Советское государство демонстрирует всему миру предмет, имеющий огромную историческую ценность. Доблестные советские войска изъяли этот предмет у погибающего Третьего рейха, который, в свою очередь, похитил его у монахов-бенедиктинцев. Дело в том, что этот предмет принадлежит Великобритании.

– Ваше правительство уполномочило вас совершить преступление против Советского Союза?

– Совершить преступление? Это предстоит вам. А я планирую, если можно так выразиться, романтический акт возмездия. И совершаю я его по собственной воле, а не ради отечества, утратившего былое величие.

– Вы сошли с ума! Кража государственной собственности означает неминуемую смерть.

– Какое нам с вами дело до государства? Существует справедливость, которая не зависит от политического строя. Покидая Советский Союз, мы надежно спрячем этот предмет среди музыкальных инструментов. Наши таможенники, возможно, примут его за ударный инструмент. Кстати, в некотором роде это и есть ударный инструмент. Раньше с его помощью наносили удары по врагу.

– Тут без пол-литра не разберешься, – пробормотал Юрий Петрович. – Так вы говорите о мече Аттилы?

– Меч с буквой А на клинке. В деревянных ножнах. Как нам обоим хорошо известно, сейчас он па выставке. Я бегал взглянуть на него сегодня утром, как только мы приехали из Москвы. Прежде чем найти зал трофеев, я пропахал по Эрмитажу три версты, как говаривали мои предки. Заодно посмотрел и Фаберже, и импрессионистов. План таков: вы, как представитель Министерства культуры, показываете куратору свое удостоверение и письмо на официальном министерском бланке, в котором сказано, что несколько экспонатов с выставки приказано срочно перевезти в Москву. Ввиду спешности, о причинах которой вы говорить не уполномочены, некоторые предметы изымаются немедленно. Под расписку, разумеется.

– Мне дурно. Я должен присесть.

– Генералиссимус Сталин и большой злодей Лаврентий Павлович Берия, конечно, очень рассердятся. Но только на меня. По возвращении в Англию я все возьму на себя. Вы в этом не замешаны. Не стоит путать одно с другим. Вы не вор, вы всего лишь изменник. Простите, я хотел сказать, перебежчик.

– Я отказываюсь вам помогать.

– Интересно, почему? Из верности отечеству? Из страха? Или из-за того и другого? Опасаетесь, что такой поступок сделает ваш побег вдвойне подозрительным? Только мне на это плевать: вот возьму и брошу ваш поддельный паспорт в Неву.

– Когда? – тихо промолвил Шульгин.

– Вот это другой разговор. «Салтыков» отчаливает в восемнадцать ноль-ноль. У нас будет достаточно времени после обеда.

– Никогда не предполагал, что так все сложится.

– Понимаю, но все имеет свою цену, а за свободу приходится платить дороже всего. Парадокс, но время учит, и это правда.

– А я вот ничего не понимаю.

Редж с Ципой занимали большой неудобный номер в гостинице «Астория». Двуспальная кровать была продавлена, подушки тонюсенькие, простыни светились от ветхости. Бра над кроватью можно было погасить, только вывернув лампочки. Телефон барахлил, а когда снимали трубку, изрыгал непристойные звуки. Наступило время белых ночей, но жалюзи на окнах отсутствовали, и это мешало спать.

Ципа толкнула в бок задремавшего Реджа:

– Ты во сне говорил по-русски. Звал кого-то по имени. Кажется, Марию.

– Правда? Звал? Ничего не помню.

– Не могу уснуть. Дай-ка мне сигарету. Я здесь не в своей тарелке, жутковато как-то, все вокруг чужие.

– Здесь не все чужие, – он зевнул. – Триста валлийских хористов и девяносто оркестрантов. Ты просто обложена друзьями.