Железное Сердце (ЛП) - Страница 15

Леди Дир сидела рядом с Эйлой за маленьким письменным столом, перед ними были разложены листы пергамента, некоторые – исписанные идеальным витиеватым почерком леди Дир, а некоторые – каракулями Эйлы. Они занимались этим достаточно долго, и послеполуденный солнечный свет падал на стол, окрашивая пергамент в бледно-жёлто-золотистый, почти светящийся цвет; чёрные чернила казались синими. Пылинки, похожие на звёзды, кружились перед глазами Эйлы. Ей что-то вспомнилось. Где она это уже видела: мягкий запах пергамента, резкие нотки чернил, солнечный свет, согревающий комнату?

Девушка у окна, склонившаяся над книгой. Силуэт на фоне раннего зимнего заката, свет разливается вокруг неё, небо в огне поглощает само себя, голубизна сгорает, открывая нежнейший розовый цвет. Девушка смотрит вверх, как будто её зовут. У Эйлы внутри всё сжалось от страха: "Неужели я произнесла её имя вслух?"

Нет, это было воспоминание. Но всё происходит сейчас. За тридевять земель.

– Представь себе это немного по-другому, – сказала леди Дир, постукивая длинным пальцем по листу пергамента, на котором она написала алфавит Зуллы. – Это язык повествования. На языке Зуллы вы пишете письма, книги, записываете мысли, воспоминания и сообщения, идеи, мечты, если они у вас есть. Ты человек – у тебя есть мечты. Это язык сердца. А это... – она указала на одну из длинных цепочек алхимических символов, – …это язык науки, разума. Язык, который используют для работы с настоящей магией. В этих символах заключён другой вид власти, девочка. Расположи их в правильной последовательности – и сможешь вдохнуть жизнь в камень.

Сердечник.

Восьмиконечная звезда на ожерелье Эйлы. Кулон, который при активации каплей крови, отправил Крайер и Эйлу в воспоминания о ком-то давно умершем. Сиена. Эйла видела, как её бабушка, невероятно молодая, смеялась в объятиях юноши, который позже стал дедушкой Эйлы Лео.

– Что-то не верится, чтобы язык повествования мог вдохнуть жизнь в камень, – сказала Эйла, а затем поморщилась. Так сказала бы Крайер. Крайер и её волшебные сказки.

– Умно, – сказала леди Дир. – Теперь напиши первые пятнадцать символов: от "огонь" до "золото".

Эйла чуть не застонала. В какую игру играет королева Джунн? Вслух она спросила:

– Кто переводит язык мастеров в письмо?

– Ты слышала о языке цветов, девочка?

– Нет. Что это?

– Это представление, что определённые цветы несут в себе определённый смысл, – сказала леди Дир. – Красные маки обозначают удовольствие; лилии – красоту и чистоту; камелии – страстное желание, бархатцы – ревность, белые розы – тайну, олеандр – осторожность. Сложи вместе разные цветы – и у тебя получится целое послание. То же самое и язык мастеров, – она откинулась назад, звёздная пыль на её ключице блеснула в свете лампы. – И именно поэтому у нас есть внутренние глаза и уши, девочка.

О…

Ещё одно воспоминание нахлынуло на Эйлу.

"Ты можешь быть нашими глазами и ушами, дорогая. Только представь, что находишься в самом сердце паучьего гнезда, – Роуэн с горящими глазами улыбается, гордясь Эйлой. – Звезды и небо, пташка".

Другое воспоминание: Роуэн, насквозь пронзённая мечом, падает на землю. Роуэн, мучительно умирающая посреди толпы; Эйла, запертая в карете, неспособная даже забрать её тело или предать земле.

Она не осознавала, что плачет, пока слеза не упала ей на ладонь.

Ей в руку вложили шёлковый носовой платок.

Эйла подняла глаза. Леди Дир смотрела на нее без всякого выражения. Эйла вытерла лицо платком.

Слёзы закончились так же быстро, как и появились, но Эйла чувствовала себя разбитой и опустошённой, будто проплакала несколько часов. Она уставилась на свои колени. Жалкие, знакомые мысли кружили в голове, как стервятники: она видела, как погибла Роуэн. Возможно, она могла бы что-то сделать. Может быть, она смогла бы заставить Крайер выпустить её из кареты, протолкнуться сквозь толпу людей и автомов, опуститься на колени над телом Роуэн и поцеловать её в лоб. Ни она, ни Роуэн не верили в старых богов, но Эйла подумала, что, если бы у неё была возможность должным образом проводить Роуэн в последний путь, она бы пробормотала: "Ты родилась от света и к свету вернёшься. Отправляйся к звёздам. Они ждали тебя".

Эйла сильно прикусила губу, чтобы поскорее отогнать эти мысли. Ей не хотелось снова расплакаться.

– Ты свежесозданная, – сказала леди Дир, как будто только сейчас осознав это. – Новорождённая. Ты ещё ребёнок.

– Я не ребёнок! – ощетинилась Эйла. – Мне шестнадцать. Даже если я плачу, то я не ребёнок.

– Ты просто молода. Почему ты плачешь, дитя? Что ты потеряла?

– Вам не понять, – Эйле хотелось разозлиться, но она слишком устала. – Что вы знаете о боли? Что вы вообще можешь знать о горе.

– Я тоже теряла других, – ответила леди Дир.

У меня такое же сердце, как и у тебя, Эйла.

Я тоже способна чувствовать.

– Вы чувствуете всё не так, как мы, – сказала Эйла, не уверенная, к кому обращается: к леди Дир или к эху Крайер в своей голове. В любом случае, слова прозвучали неубедительно даже для неё.

– Верно, мы всё чувствуем по-другому, – согласилась леди Дир. Её голос был ровным. – Но я бы сказала, не менее глубоко.

– Кто бы говорил… – фыркнула Эйла.

– Когда я была новенькой, – сказала леди Дир, – и ещё жила в Акушерне с другими новенькими детьми, привыкая к своему телу, я сблизилась с другой девочкой. Её звали Дельфи. Наши кровати стояли рядом.

– Зачем вы мне это рассказываете? – пробормотала Эйла.

Леди Дир пропустила её вопрос мимо ушей.

– Мы с ней много общались, – продолжила она. – Это было странное время. Мы открывали для себя своё сознание, приспосабливались к своему телу – учились им пользоваться, познавать окружающий мир. Мы с Дельфи учились вместе. Мы были... подругами, наверное, – она помолчала. – Трудно подбирать человеческие слова для описания отношений между автомами, но, наверное, нас можно назвать подругами. Может быть, я любила её. Когда было решено, что её подвергнут прерыванию, я почувствовала...

– Подождите, – сказала Эйла, выпрямляясь. – Кто принял такое решение? Что с ней было не так?

– Её Столпы были неустойчивы, – поведала леди Дир. – Такое случается. Мастера очень искусны, но создавать жизнь – сложное дело. Видишь ли, алхимия – это не инструмент. Это сила, и никто, даже мне подобные, не может её контролировать. Работать с ней – да. Придавать ей форму – да. Зажечь её в подходящем вместилище – да. Но контролировать – никогда. Ошибки случаются даже в процессе создания, – она выдержала взгляд Эйлы. – Столпы Дельфи были неустойчивы. Было решено, что её подвергнут прерыванию и пересборке.

– Что случилось потом? – спросила Эйла.

Леди Дир склонила голову набок – движение, напоминающее фазанов в вольере королевы Джунн.

– Что ты имеешь в виду под своим “что случилось"? Её прервали. Полагаю, её пересобрали, хотя к тому времени я уже давно оставила Акушерню. Даже если я бы пришла туда, чтобы встретиться с ней, новая Дельфи была бы не такой, как та подруга, которую я потеряла. У неё не осталось бы ничего из прежних воспоминаний.

Эйла поймала себя на том, что смотрит в окно спальни, не желая смотреть в лицо леди Дир. Из окна открывался вид на раскинувшийся внизу город; сидя в центре комнаты, она не могла видеть крыши, но видела кружащих время от времени чаек. Послеполуденное небо было бледно-голубым, как выгоревшая на солнце ткань.

– С тех пор прошло 56 лет. Но я по-прежнему каждый день вспоминаю Дельфи. Видишь ли, мой Вид помнит всё. Я могу пересказать тысячу разных книг слово в слово, независимо от того, как давно я их читала; детали никогда не стираются. Жаль, что так происходит.

– Становится ли от этого... легче? – прошептала Эйла.

– Да. Во многих отношениях, да. Слышала, что это всё равно что лишиться руки или ноги. Рана заживёт, и ты привыкаешь к новому способу передвижения по миру. Но это всегда причиняет боль, и не только физическую. Невозможно забыть того, кого теряешь, – её голос звучал отстранённо, и Эйла подумала, не перебирает ли она безупречно сохранившиеся воспоминания, не осталась ли она отчасти в прошлом.