Железная звезда - Страница 217

Но храм Зевса-олимпийца — всего лишь уродливый частокол полуразрушенных колонн, учуять там удалось только запахи тления и запустения. К тому времени уже стемнело, и тело мое вновь проголодалось. Опять — в Плаку. Жаркое, вино, сладкий пудинг.

Потом я бесцельно брел по извилистым улочкам к новым кварталам и вдруг услышал слабый голос. «Помогите! Умоляю, помогите!» — взывали из переулка на родном языке моего тела.

В этот мир я прибыл без намерения кому-либо помогать. Но тело, которое я скопировал, чтобы упростить свое пребывание в современной Греции, явно принадлежало существу доброму и отзывчивому. Его рефлексы мигом взяли верх и увлек-

ли меня в переулок — посмотреть, что я могу сделать для столь жалобно молящего незнакомца.

Я увидел его в густой тени. Точнее, ее — это была женщина. Она лежала на земле, в чем-то похожем на лужу крови. Я опустился радом с ней на колени, и она бессвязно залепетала насчет нападения и ограбления.

И тут мне в плечи неласково вцепились чьи-то руки и что-то острое и твердое уперлось в хребет, а окровавленная и избитая женщина вмиг перестала нуждаться в моей помощи. Она проворно откатилась подальше от меня и преспокойно встала на ноги. А затем хриплый голос не терпящим возражений тоном изрек мне в левое ухо: «А ну, фраерок, сымай котлы и выкладывай лопатник, и все будет путем».

Признаюсь, сначала я растерялся. Я ведь еще не привык к людским повадкам, и часто приходилось рыться в мозгах моего носителя, чтобы понять, чего от меня хотят.

Но довольно скоро я выяснил, что в вашем мире существует так называемая преступность и я столкнулся с одним из ее проявлений. Женщина в переулке — приманка, я — добыча. И еще двое соучастников держатся за моей спиной.

Можно было бы отдать им часы и бумажник, и пусть бы шли с миром. Ну в самом деле, что для меня часы? И точно таких же бумажников я могу сделать хоть тысячу — кстати сказать, я их потом сделал. И жалким ножиком трудно испугать того, кто не устрашился молний Зевса. Надо было, пожалуй, с божественной невозмутимостью простить этих ничтожных вымогателей...

Но, к несчастью для них, у меня был очень неудачный день. И к тому же очень жаркий. Я устал от духоты и вездесущей вони. И не следовало, наверное, чересчур щедро поить рециной мое тело. А может, всему виной раздражительность смертных.

— Ну, держитесь, глупцы! — проговорил я.

И показал им, каков я на самом деле.

Да, я встал перед ними во всей своей красе — громадное, как гора, чудовище о ста головах и двухстах пылающих глазах, на туловище — жесткие черные перья, вместо ног — огромные корчащиеся гадюки. Когда-то даже у богов при виде меня душа уходила в пятки.

Вы, конечно, скажете, что вырастать до небес в тесном переулке не самая лучшая идея, нет простора для маневра и все такое. Но вы забыли, что мне, в отличие от смертных, доступны иные измерения. Что такое проницаемость, знаете? Впрочем, трое жуликов явно этого не знали, они чуть не померли от страха, когда я сбросил перед ними личину.

Я поднял ногу и размазал их по мостовой, словно омерзительных червей.

А потом в мгновение ока снова превратился в стройного, худощавого американского туриста средних лет, с редеющей шевелюрой и дружелюбной улыбкой и даже взглядом не удостоил три мокрых пятна в переулке.

Ладно, согласен: я маленько перестарался. Но и вы меня поймите: за весь день — одни огорчения. Как, впрочем, и за все последние пятьдесят тысяч лет.

Все-таки в Афинах жизнь адская, я не раз и не два вспоминал настоящий ад — царство Гадеса. Туда-то я и направился, решив, что мертвые должны знать больше, чем живые.

Для меня подобный визит не проблема Я создал вихрь, пробурил им земную твердь, прыгнул в отверстие, и вот передо мной черные тополя и ивы рощи Персефоны, а сразу за ними врата Гадеса.

— Цербер! — позвал я.— Где ты, песик? Ца-ца-ца! Церберчик, что ж ты прячешься? А ну-ка, выйди к папочке и скажи «здрасьте»!

Куда подевалась любимая собачка, родное мое дитятко?

Да-да, это я произвел на свет трехглавого стража врат Аида, когда стал любовником моей сестры, чешуйчатой Ехидны, дочери Тартара и Геи. Еще мы с нею сделали гарпий, химеру, сциллу и лернейскую гидру — целый выводок ярких и веселых чудовищ. Но особенно я гордился Цербером — за его преданность. До чего же отрадно было смотреть, как он вприпрыжку несется на мой зов! Как я любил гладить его шерстку, где вместо волос — змеи, и слушать звонкий, как бронза, лай и клацанье капающих черным ядом зубов!

Но в этот день мне пришлось идти по миру мертвых без собаки-поводыря. Я так и не дождался Цербера, не нашел у врат

Аида даже его сверкающих экскрементов. Врата Аида были отворены нараспашку, во всем чертоге Гадеса — ни души. Ни перевозчика Харона на смоляной глади Стикса, ни Персефоны, ни царской свиты, ни душ усопших, коим надлежало там ютиться. Только пустые и пыльные бараки. Меня пробрали тоска и жуть, и я поспешил вернуться на солнечный свет.

Я решил наведаться на остров Дилос — вдруг найду там Аполлона? Полсотни тысячелетий назад Дилос был вотчиной этого типа, коего я всегда считал самым хладнокровным и уравновешенным из шайки Зевса. Что, если эти качества помогли ему пережить благословенную катастрофу, стершую с лица земли олимпийских богов? А если он жив, я сумею вытрясти из него нужные мне сведения насчет Зевса.

Какой сюрприз! Остров Дилос есть, Аполлона нет!

Очередное унылое путешествие по жалким развалинам былого величия Греции... В этот раз я летел, только не на красивых черных крыльях, а на умной машине — металлической трубе под названием самолет. Она была под завязку набита людьми, очень похожими на мое тело. Самолет с ужасающим ревом взмыл над Афинами, повернул к югу, набрал высоту над морской лазурью, испещренной желто-коричневыми архипелагами, и очень скоро приземлился на небогатом растительностью островке под названием Миконос. Там я купил билет на катер, который несколько раз в день возил пассажиров на близлежащий Дилос.

На Дилосе я обнаружил только залежи щебня, развалины храмов и почти сравнявшиеся с землей пеньки колонн. Среди них каким-то чудом остались целы — сравнительно целы — несколько каменных львов. Все они поджары, сидят на задних лапах и выглядят очень голодными — кажется, вот-вот прыгнут. А кроме них, смотрел, почти не на что. Куда ни глянь, везде мрачный покров тления, черная аура смерти.

Тем же катером я вернулся на Миконос и поселился в небольшой гостинице неподалеку от уютного прибрежного городка с узкими улицами. Поужинал и выпил вина в ресторанчике для смертных. Тело вроде бы осталось довольно.

А еще на Миконосе я нашел Афродиту.

Точнее, это она меня нашла.

Я тихо сидел в гостиничном баре на свежем воздухе, думал о своих делах, рассеянно поглядывал на мозаичные плитки патио, на ограду, украшенную сетями, веслами и иными атрибутами рыбачьего промысла, и пропускал уже третий бокал охлажденного вина за час, позабыв о скромных возможностях позаимствованного тела. Внизу плескалось лазурное море, рокот прибоя настраивал на безмятежный лад. Скажете, «лазурное море» — избитое клише? Не буду спорить. Но Греция всех заставляет говорить подобными штампами, а я стараюсь не привлекать к себе внимания.

Ну так вот, сижу я, и вдруг ко мне подходит шикарная длинноногая блондинка и спрашивает сочным грудным голосом:

— Что, морячок, недавно в городе?

Я изумленно посмотрел на нее.

От нее так и веяло божественной силой. Мой внутренний счетчик Гейгера, настроенный на богов, зашкалило вмиг.

Оставалось лишь недоумевать, как это я не уловил ее эманаций, когда в первый раз высадился на Миконосе. Да и сейчас узнал ее, только когда подошла вплотную.

Она-то меня, между прочим, издалека заметила.

— Ты кто? — выпалил я.

— Гляди, какой шустрый? Может, сначала предложишь даме присесть?

Я вскочил как ужаленный, с шумом придвинул шезлонг к столику и усадил блондинку. Потом замахал официанту.