Желая дракона (ЛП) - Страница 4

Я ерзаю, моя паховая чешуя нагревается до неудобства. Я страдаю от первых неприятных ощущений брачной лихорадки, а кровавая луна еще не зажглась в небе. Я забрался в свою пещеру во время самых ранних мук, раздраженный сверх всякой причины. Это будет моя первая брачная лихорадка кровавой луны, и я был охвачен похотью и изо всех сил пытался смириться с неизбежностью того, что достиг конца своих одиноких дней. Потому что мне кажется, что желание спариться убьет меня, если я не уступлю, и, как только Хохлатый Мерлин спаривается, он спаривается на всю жизнь.

Но я предпочитаю быть один.

Вернее, я никогда не встречал драконицы, которую счел бы достаточно убедительной, чтобы связать себя с ней до конца своих дней. Для моего вида наша жизнь длится века.

…Это одна из причин, по которой нас предупреждают держаться подальше от людей. Когда я был птенцом, я вырос на историях о драконах, которым посчастливилось позволить человеку прикоснуться к ним. Когда человек вступил в контакт, драконы тоже изменились в человеческие формы и оказались в ловушке, чтобы жить так же невероятно короткое существование, как их пара.

Мои брови покрываются чешуей, когда я хмурюсь. Возможно, нам всем лгали. Возможно, старейшины ошибаются. В конце концов, кто из них когда-либо был связан с человеком? Никто. И теперь я держу этого человека в своих руках, она вцепилась в меня когтями, ради небесных драконов, и я не связан с ней.

Я осторожно кладу коготь ей под подбородок. Когда она отказывается поднять ко мне голову, я ухмыляюсь и немного надавливаю, пока она не шипит, и ее нос поднимется, показывая мне ее лицо, сверкающие огненно-пряные глаза.

От новой вспышки узнавания у меня слабеют мускулы шеи. Моя морда опускается до уровня ее, и я смотрю в ее очаровательный взгляд ближе, чем когда-либо осмеливался прежде. Я преследовал этого человека, пока меня не поймали и не наказали.

Я скучал по ней.

Конечно, облегчение от воссоединения немного одностороннее, потому что она, казалось, никогда не осознавала, что я следил за ней. Смотрел на нее. Уловил ее запах и следовал за ней. Ел кроликов, которых она выпустила для меня.

«Нам сказали, что жители Северных равнин не едят кроликов. Так что она, вероятно, опустошала ловушки, которые поймали не тот тип добычи, просто не зная, что я был здесь, и, как всегда, удивлен, что она меня кормит».

Они были вкусными.

Она, вероятно, была не старше меня — мой человек, а не кроличья еда, — и я подумал, не ускользнула ли она от своего стада, чтобы исследовать так же, как я ускользнул от бдительных глаз моих хозяев гнезда.

Хозяева гнезда — это старшие драконы, которые достаточно терпимо относятся к детенышам, чтобы стать их учителями. Мой главный хозяин гнезда учил всех моих товарищей по гнезду, целую группу из нас, и поскольку этот дракон был старше Божьего мха, я мог ускользать чаще, чем мне приходилось оставаться и присматривать за ним.

И я ускользал. Я бродил по равнинам, представляя себя черным львом с оборчатым гребнем, а не с косматой гривой. Я ловил мышей, преследовал буйволов — а затем буйволы преследовали меня, потому что я был меньше, чем думал, и мои костры еще не отвечали на мой зов.

Это было прекрасное время.

Я бы никогда не обнаружил этого человека, если бы не услышал ее смех. Летом трава на равнинах становится такой высокой, что человек может почти спрятаться. Ребенок, конечно, может. И эта была скрыта с неба, но я услышал ее булькающий смех и наклонился, чтобы посмотреть.

Казалось, она прыгает, поет и развлекается сама с собой. Прижавшись горлом к земле, я попытался притвориться, что я всего лишь темный смельчак, и наблюдал за ней, пока солнце почти не село. Когда она отправилась домой, я последовал за ней так далеко, как, по моему мнению, мог, не попав в плен к ее племени. И на следующий день, и на следующий, я снова находил ее играющей в траве в одиночестве, и, обладая способностью хищника прятаться на виду, я наблюдал за ней снова и снова.

Я остановился только тогда, когда меня вынудили. Мой дракон и дракайна (мой отец и мать) пришли в ужас, узнав, как близко я подошел к человеку.

— Разве не странно, что ты потом нашла меня все эти солнца и луны позже? — громко я бормочу. — Я был уверен, что ты не знала, что я был там. Почему ты искала мою компанию?

Глаза цвета нагретой солнцем скалы встречаются с моими и скользят ко рту. Туда, где кончики моих зубов не покрыты чешуей на губах.

Я поднимаю голову.

— Почему у меня такое чувство, что ты не понимаешь ни единого сказанного мной слова?

Ее взгляд снова возвращается ко мне, а затем она снова смотрит на мой рот. Ее грудь поднимается и опускается, и я сосредотачиваюсь на том, как расширяется ее нос, обрамленный двумя маленькими, почти прозрачными перепонками. Я слышал, что у людей наихудшее чувство — обоняние, а также зрение и слух. Интересно, верно ли это в отношении этого человека.

Ее глаза метнулись в сторону. В мгновение ока я чувствую, что она готовится сбежать от меня. Она напрягается — ее намерения очень ясны, хотя, кажется, этого не осознает.

«Ты, должно быть, еще очень юна. Из тебя получится ужасный охотник».

Когда она уворачивается от моего когтя на большом пальце и пытается убежать, я готов. Я просто хлопаю по ней сложенными лапами, прижимая ее к полу пещеры.

Она визжит, и я чувствую давление на мой большой палец.

Она пытается меня укусить?

«Ха! Это в точности как дни моей охоты на мышей. Такая же эффективность и у этой мышки».

Забавляясь, я притягиваю лапы к себе, заставляя все ее тело скользить по каменному полу пещеры. Она кричит и толкает меня в верхнюю лапу, я думаю, даже пинает. Как только она снова прижимается к моей груди, я осторожно поднимаю лапы и откидываю шею назад, чтобы посмотреть на нее сверху вниз.

Она открывает челюсти, чтобы выплюнуть мой палец, как будто я противен ей.

Как странно, потому что я почти уверен, что она не была бы для меня неприятной на вкус.

Она протягивает мне руку, чтобы дать мне пощечину.

Ее рука приземляется прямо мне на сердце.

Между нами дуги молний.

Ослепляющая вспышка — стрела боли. Я в шоке реву.

Огонь горит в моем теле — и я смутно слышу ее крик.

Это мне совсем не нравится. Мой хвост треплет воздух. Это фантомный удар в мое сердце, еще один разрыв моей и без того неисправной системы, услышавшей ее боль, но я ничего не могу сделать, чтобы помочь.

Меня бьют судороги, и я пытаюсь прижать лапы и когти к себе и подальше от нее, надеясь защитить ее от опасности, которую я представляю. Мои крылья хлопают и мнутся, тонкая чешуйчатая кожа цепляется за грубый камень стен пещеры, когти моих крыльев впиваются внутрь, как будто они хотят помочь мне вырваться из этой боли. Мое длинное тело пытается сжаться, и я падаю на бок, ослепленный и оглушенный, и чувствую, что все мои кости болят.

Что со мной происходит?

Она тронула мое сердце. Человек прикоснулся прямо к моему сердцу.

Кажется, что мои бедра сжимаются. Каждая моя косточка начинает ощущать такое же сжатие. И я без сомнения знаю, что происходит.

Я превращаюсь в одну из ее разновидностей.

Халки

Даже когда мое тело превращается во что-то во много раз меньшее естественного, я почти обезумел, задаваясь вопросом, волнуясь здесь ли моя женщина — моя пара, женщина, очаровывающая мой взгляд, моя дрхема. Если она ждет, что я завершу преобразование в форму, которая дополнит ее.

Сквозь глаза, прищуренные от боли, я пытаюсь поднять шею — и моя голова поднимается почти без усилий, потому что моей длинной тяжелой шеи больше нет. Мой череп чуть ли не прикреплен прямо к моим плечам.

Жареные сатиры, это странно.

Но моя женщина рядом со мной. Она меня ждет.

Она пытается отступить, но я удерживаю ее на месте своим хвостом. Спасибо всем этим чешуйкам, что она не смогла уйти — и что мой хвост еще не исчез. Может, и не исчезнет.