Желание одержимого. Невроз навязчивости в лакановской теории - Страница 11

Все это должно в анализе подвергаться исследованию и рассмотрению – как на уровне собственно работы с невротиком навязчивости, так и на уровне теории анализа. По всей видимости то, что мы получили в наследство от Фрейда, безусловно оказывается неисчерпанным и ни в коем случае не бесполезным. Но при этом оно требует переформирования на базе того, что предложил Лакан, при том что предложил он это переформирование очень давно и удивительным образом остался неуслышанным. По существу, в области изучения невроза навязчивости мы и сегодня по большей части находимся в старых, еще долакановских координатах – не потому, что сказанного Лаканом недостаточно, но по той причине, что его конспектно и по случаю записанная теория символических отношений невротика навязчивости с его Другим получила внимание совершенно факультативное. Даже само понятие желания аналитика, которое развивается носителями лакановской традиции в примечательном духе чистоты и незатронутости, похоже, также носит в себе координаты того самого, о чем Фрейд говорил применительно к истерии, указывая на производимую в ней операцию отрицания. Чем более на чистоте и незапятнанности желания аналитика настаивают, тем более на первый план выходит аналитическая тревога.

Тревога эта несомненно обязана тому, что чистота этого желания не означает так называемой «нейтральности аналитика», за призраком которой безуспешно гнались еще фрейдистские специалисты. Очевидно, что желание аналитика не безгрешно с точки зрения аффекта: ему тоже присущ соблазн показать свою позицию в отношении наслаждения, от чего последователи Лакана почему-то в определенный момент начали предостерегать – как будто желание аналитика, даже будучи чем-то особым, не является тем не менее желанием со всеми присущими ему признаками в виде нехватки. Эта удивительная ситуация непризнания реальности аналитической тревоги должна найти какое-то разрешение, потому что она явным образом заводит психоаналитиков в теоретический тупик.

В ситуации, где неврозу навязчивости Лакан из всего своего наследия напрямую уделяет совсем немного времени, существует возможность не только развить его положения, но и сделать вывод о том, насколько близка ситуация навязчивости делу анализа в целом. В обсессии заключено содержание, которое впоследствии может быть плодотворно наложено на лакановскую систему с тем чтобы показать, каким образом она предлагает анализ, адресованный субъекту, имеющему не просто страдание симптоматическое, но страдание, которое Жак-Ален Миллер правильно определяет как тупик на уровне структурного устройства субъектности в целом. То есть анализ, по существу – и Лакан выводит его на эти рубежи – должен быть предназначен для работы не с симптомом, а собственно с позицией субъекта навязчивости в отношении наслаждения и знания. Для такого рода работы в лакановском тексте находятся все основания. При этом необходимо произвести определенную теоретическую работу, которая позволила бы их выявить и положить в основание анализа в целом. Для такого рода работы есть все предпосылки, и, если она не производится, это означает, что в самой аналитической практике здесь наличествует тревога и сопротивление. Аналитик в целом не бежит невроза навязчивости, но то, что Альтюссер называл теоретической практикой, устроено в его работе так, что данный невроз не выходит в ней на первый план.

Известно, что чем более спорное место профессия аналитика занимает в современном мире, тем более сильное давление она претерпевает как со стороны государственных структур, так и со стороны амбиций самих аналитиков, которые не могут избежать того, что прочитывается ими как требование. Именно это является наиболее слабым местом аналитической практики, поскольку известно, что требование звучит тем сильнее, чем более поврежденный субъект за ним стоит. Именно это толкает анализ в работу с субъектами, чье состояние выступает как наиболее нарушенное: они могут быть отмечены психозом или аутичны, и само их предположительное страдание дает специалисту опору, устраняя аналитическую тревогу, связанную с тем, что аналитик ощущает себя не занятым делом – другим словами, безработным. Устранить связанное с этим состоянием напряжение можно только включившись в проработку наиболее заметных случаев – так и появляется аналитическое стремление работать на переднем крае психопатологии, добиваясь успеха или, по крайней мере, участвуя в разрешении характерных для нее проблем. При этом невротик навязчивости остается фигурой крайне скромной, не выдвигающей к аналитику никаких требований и не предъявляющей никакой означающей стигмы. Бытие невротика навязчивости не помечено означающим симптома в принципе. Такого рода невротики не представляют собой яркую нозологическую группу, как аутичные или, гораздо ранее, истеричные субъекты – момент, который поначалу ускользнул от Фрейда, но впоследствии раскрылся для него со стороны совершенно новой. Навязчивый симптом, даже доставляя разнообразные неудобства невротику, не помечает своего носителя как субъекта нехватки, требующей специального и профильного внимания. Именно по данной причине тем настоятельнее работа с его случаем, поскольку она ставит аналитика в ту позицию, которая пристала ему со стороны этической – там, где анализ является деятельностью, не представляющей для аналитика никакого интереса со стороны ответа на требование. Если психоанализ как практика начинается с деятельности, отмеченной сомнительностью особого рода – с работы с истеричками, которые попали в медицинский оборот из-за любопытства врачебных, а после и аналитических светил к их симптому, – то обсессивный невротик приходит в анализ совершенно добровольно, но в то же самое время не демонстрируя никакого грубого страдания и довольствуясь исключительно вниманием со стороны аналитика к своему бытию как таковому.

Помимо этического выигрыша, приносимого аналитику подобной работой, несомненен и тот теоретический выигрыш, который она может сулить. Исходившие от Фрейда просьбы не оставлять без внимания структуры навязчивости до сих пор не воспринимаются как нечто серьезное. Тем не менее если сегодня и возможно продвижение анализа именно в теоретическом плане, со времен Лакана заметно застопорившееся, то оно может быть достигнуто исключительно на базе изучения навязчивой структуры. Именно эта структура является платформой, на которой можно расставить лакановский инструментарий и укрепить его в том опыте клинической подготовленности, который анализ демонстрирует.

Когда мы читаем Лакана, то в первую очередь кажется, что его теория обширна и из нее можно черпать бесконечно. Другими словами, невозможно себе представить ситуацию, в которой лакановский анализ потерял бы свое значение. Но мы являемся свидетелями тому, как его значение рассеивается, с одной стороны уходя в прикладную сторону и становясь обслугой современного искусства, а с другой замыкаясь в закрытую структуру тех, кто все еще готов этим анализом заниматься.

Есть ли у невроза навязчивости потенции к такому же сплачиванию адресованных ему теоретических усилий, как у психоза? Мы знаем, что в этом плане сегодня функция психоза несомненна. Тем не менее голоса аналитиков, утверждающих, что именно на базе психоза ожидается прорыв в изучении субъектности, в некоторой степени звучат как рационализация – при всей своей поучительности психоз не представляет собой сцену, где желание царило бы во всей своей обыденности и при этом оставалось бы малоизученным, невзирая на повсеместную распространенность. Невозможность вывести анализ из истока иного желания, нежели фрейдовского – желания, которому так и не был поставлен диагноз, поскольку невроз навязчивости не является заболеванием, но представляет собой субъектную структуру во всех ее перипетиях – должна свидетельствовать в пользу необходимости иметь дело с этим неврозом как с основной материей психоаналитического исследования.

Невроз навязчивости сегодня является местом пропуска, слепым пятном психоаналитической мысли. Будучи чрезвычайно близок к тому, что кажется сегодня чуть ли не естественным психическим состоянием субъекта, он не отличается обилием современных теоретических вложений. Особенность его состоит в том, что он присутствует в психоаналитическом знании как бы по умолчанию: большая часть новейших теоретических ресурсов психоанализа отозваны за его пределы – он чрезвычайно редко становится поводом для обсуждений. Этому способствует наличие смещения, легшего в основу теории классического анализа поскольку, вопреки расхожим представлениям о том, что мысль самого Фрейда основывалась на аналитике другого невроза – истерического – на деле именно навязчивость была основным источником для разработки мышления психоаналитического образца.