Жажда крови - Страница 1

Блейлип сел на «Грейхаунд» и покатил из Нью-Йорка — за автобусным окном замелькали полугородские-полусельские виды — в городок хасидов. От остановки он собирался пройтись пешком, но из-за тяжести в карманах взял скучающее такси. Было позднее утро воскресенья, а на улице ни одного ребенка. Ах-да, сообразил он, до заката все они в ешивах. Именно в ешивах, а не в ешиве — у общины, несмотря на ее малочисленность, было три или даже четыре школы для мальчиков и еще отдельные для девочек. Тоби и Йосл ждали его перед своим недостроенным домом и замахали, показывая, что надо свернуть на бугристую — сплошь ямы да ухабы — подъездную дорогу: это был молодой город и все в нем было либо только что построено, либо предполагалось: мостовые, дренажные фильтры с антисептиком, мусорные баки, газетные киоски. Зато пахло перекопанной влажной землей, словно исполосованной когтями гигантского зверя, а на дне свежевырытых траншей зеленела застывшая вода.

Блейлип считал Тоби новообращенной. Она приходилась ему дальней родственницей: троюродной или четвероюродной сестрой — смотря как считать — со стороны матери или отца, тоже родственников. Ее семья была самая обыкновенная, не отличавшаяся склонностью к авантюрам, и — вот те на — Тоби: странная, чудная — поверх парика косынка (чепчичке, как она это называла), рукава ниже запястий, платье до земли. В этом диковинном наряде, да еще с ее крупным красным лицом, она вполне могла бы сойти за крестьянку. Несмотря на всю свою самостоятельность, она превратилась в одну из их женщин.

Она подала Блейлипу стакан апельсинового сока. Уж не ждут ли от него, что он произнесет благословение, не заставят ли напялить на лысину кипу? Он не знал, как правильно держаться, и чувствовал себя полным идиотом, но Йосл сказал: «У тебя своя жизнь, у меня своя, делай что хочешь», и он выпил сок чуть ли не залпом. От того, что напряжение немного спало, ему ужасно захотелось пить, и он все подливал и подливал себе из огромной банки, разрисованной запотевшими апельсинами — сок они покупали в супермаркете, как простые смертные.

— Ну и как тебе, — обратился он к Тоби, — твой штетл?

Она рассмеялась и ткнула пальцем в сторону нового холодильника — холодильник был широкоплечий, сверкающий, важный.

— Хорошо местечко! Нечего сказать!

— Умонастроение, — пояснил он, — я об этом!

— Ах, умонастроение. А что это?

— Ну, здесь все как-то по-другому, — больше он ничего не смог из себя выдавить.

— Просто еще ничего не готово. Вот доделаем оставшиеся комнаты, получится нормальный дом.

— Наш плотник работает только шесть месяцев в году, — сказал Йосл, — мы начали с ним за месяц до перерыва. Приходится ждать.

— А другие шесть месяцев чем он занимается?

— Преподает.

— Преподает?

— Они чередуются со Шмулке Гершонсом. Шмулке полгода кладет трубы. Полгода преподает мальчикам Гемару [1]. А мистер Горовиц плотничает.

— Хорошая система, — неуверенно пробормотал Блейлип, просто чтобы сказать что-нибудь приятное.

— Это не система, — отрезал Йосл.

— Йосл все время в разъездах, постоянно мотается туда-сюда, — сказала Тоби.

Йосл работал продавцом у производителя картонных коробок. Его черная бородка была аккуратно подстрижена, он носил очки в черной оправе и жилетку, обтягивающую округлившийся живот. Блейлип чувствовал его расположение — Йосл увел его, устроил ему экскурсию: показал отопительную систему в подвале, газовую колонку для нагрева воды, шлакобетонные плиты, сложенные во дворе, глубокие траншеи для закладки канализационных труб.

— А вон там, — Йосл указал на деревянный конек (кроме конька можно было разглядеть еще кусок некрашеной крыши), — ешива, туда ходят наши мальчики. Не самая суровая, в ту их не взяли. Слабоваты оказались. В их самой первой школе слишком боялись их перегрузить. Здесь, — сказал он с гордостью, — они учатся с семи утра до полседьмого вечера.

Они вернулись в дом через черный ход. Блейлип верил в то, что сойтись с человеком можно быстро, и жаждал коротких отношений — близких-близких. Но Йосл держался отстраненно — просто экскурсовод, — и надежда Блейлипа увяла. Йосл провел его через спальни, и Блейлипу снова почудилось, что перед ним риэлтор, клерк, агент турбюро. В доме было несколько полок с книгами, разумеется, исключительно религиозными, но ни одной картины; радио и телевизора тоже не было. Чувствуя, что он делает что-то почти запретное, Блейлип привез с собой фотокарточку Тоби восьми- или девятилетней давности: Тоби на корточках на лужайке перед Бруклинским колледжем, в коротких курчавых волосах поблескивает заколка, на ногах гольфы и мокасины, чуть видны трусы, полупрозрачная блузка, немного смазанная порывом ветра, в руке книга, название отчетливо различимо — Политология.

Он показал снимок Йослу:

— Однокашница.

Йосл уставился в стену:

— Зачем мне изображение? Я и так вижу жену каждый день.

Тоби повертела карточку, улыбнулась, вернула.

— Другая жизнь.

Блейлип сказал:

— Помнишь, мы смеялись, что было бы большим прорывом: то, что женщина, или то, что еврейка, — а Йослу пояснил: — Она когда-то говорила, что станет первой женщиной-президентом.

— Другие времена, другие шутки, — сказала Тоби.

— А как тебе твоя нынешняя жизнь? Правда нравится?

— А почему ты все время спрашиваешь? Тебе-то самому нравится твоя жизнь?

Блейлипу нравилась его жизнь, очень нравилась. Он чувствовал себя полноправным членом общества. Сам не понимая, зачем он это говорит, он брякнул:

— Здесь не над чем смеяться, все как-то слишком серьезно.

— Ты сказал, что это местечко, — возразила она.

— Я не смеялся над вами.

— Конечно, ты говорил всерьез. Ты думаешь, мы фанатики, простаки недоразвитые.

— Оставь человека в покое, — сказал Йосл тоном кассира, подсчитывающего дневную выручку, и Блейлип загрустил, потому что Йосл прошел через лагеря — почти все в этом городе, не считая парочки чудачек, вроде Тоби, либо сами побывали в концлагерях, либо были детьми лагерников. — Он чего-то ищет. Надеется найти. Не он первый, не он последний.

Правда этих слов — он-то думал, что его намерения надежно скрыты, — потрясла его. Проницательность лагерника была ему неприятна. Оскорбительна. Он рассчитывал на что-то вроде тумана, может быть, даже ностальгии по страданию. Его совершенно не вдохновили ни огромная банка с апельсиновым соком, ни системы отопления и канализации.

— Он мечтал о встрече со святыми, — сказал Йосл.

— Послушай, Джулз, — обратился он к Блейлипу, — я не святой, Тоби тоже не святая, мы не чудотворцы, и наш раввин не чудотворец.

— У вас есть раввин, — сказал Блейлип и вдруг почувствовал, что кровь прилила к лицу.

— Он не умеет летать. Мы приехали сюда изучать Тору. Идти своим путем, чтобы никто нам не мешал.

— Это все для мужчин, не для женщин. Для тебя, не для Тоби. Тоби была очень способной. Умела поставить задачу и решить ее…

— Не забывай, что она мать четырех сыновей, это тоже чего-то стоит, не одни университетские девицы строят этот мир, — сказал Йосл так миролюбиво, весело и рассудительно, что Блейлипу захотелось сбить его с ног — первая еврейская женщина — президент США в самом начале учебы спуталась с фанатиком и оказалась в плену его сомнительных представлений о благочестии, обрядовости и нелепых антипатий. Да и саму Тоби понять не так-то легко, она обожала тех, кто не идет протоптанной дорогой, даже находясь в русле традиции, тех, кто отклоняется. Блейлип кое-что читал о хасидах и полагал, что эти фактически христианизированы: у них все должно было идти через посредника. Из их собственной популярной литературы он тоже кое-чего поднахватался: разные легенды, оккультные страсти, анекдоты, рассказы о прошлом, — скажем, о празднике, которым любавичские хасиды отмечают день освобождения своего ребе из тюрьмы: занимательные истории, если их слушать, пронзительные, если читать — поэзия. Юрист, хотя и оставивший практику, бывший консультант по вопросам занятости, профессиональный сборщик взносов на благотворительность, рационалист, митнагед [2](он не твердо знал значение этого слова), человек принципов, скептик, противник мистических экстазов, противник хасидов и сект как таковых, Блейлип тем не менее испытывал тягу к самим этим людям. Беженцы, бывшие лагерники. Ему казалось, что они должны знать что-то такое, о чем другие, не имевшие их опыта, даже не догадываются.