Жажда - Страница 2
Если только чуть раньше. Когда Серега полез в подбитый БТР.
Но бабки есть бабки, и бабки их развели. Полетел псу под хвост их совместный бизнес, а мне пришлось несколько раз покупать водки намного больше, чем обычно.
Потому что они пили как лошади. Приезжали из своего Фрязино и выпивали то, что я для себя покупал. Но всегда по раздельности. Даже звонили заранее, чтобы не наткнуться у меня друг на друга. А я пил с тем и с другим. Мне было все равно – кто из них кого кинул. Для меня они оставались Пашкой и Генкой, с которыми я горел. Которые знали, что у меня когда-то было лицо, а не обожженный кусок мяса.
Полгода после призыва и потом еще целый месяц в Чечне.
А евроремонтом именно Генка надоумил меня заниматься.
– Чего ты паришься? – сказал он мне. – Ты же, на хрен, строитель. Ты же, блин, знаешь всю эту строительную херню. Давай, зафигачь мне квартиру. А я тебе нормальное бабло подгоню. Потом, может, еще клиенты найдутся.
И клиенты нашлись. Даже в нескольких городах. Удивлялись, правда, когда я им говорил по телефону, что работаю один, но потом, при встрече, больше не удивлялись. Во всяком случае, не спрашивали – почему на ремонт требуется так много времени. Те, кто торопился, нанимали других.
И те, кому не нравилась моя рожа.
– Вы посмотрите на свои лица! – кричал на нас завуч на уроке черчения. – Вы только посмотрите на себя. У вас в глазах ни одной мысли. Сидите передо мной, как стадо баранов. Вы же тупые, как бараны. Идиоты! Подрастающее поколение!
Он стоял рядом со мной и размахивал моим рисунком. Листок бумаги в его руке дрожал над моей головой. Я смотрел на стол и считал капли. Сначала одна, потом другая. Я отодвинулся, чтобы их не задеть, и тогда он замолчал. Посмотрел на меня, перевел дыхание, сложил листок пополам и сказал:
– Пойдем к директору. С вещами.
Поднял голову и снова посмотрел на нас всех.
– Остальные продолжают работать. И только попробуйте у меня выйти из класса.
– Полюбуйтесь, Александр Степанович, чем занимаются ваши ученики, – сказал он, когда мы вошли в кабинет директора. – Будущие строители.
– Они наши общие ученики, Аркадий Андреевич, – сказал директор. – И может, строителями никогда не будут.
Завуч бросил ему на стол мой рисунок и молча уставился на меня. А я смотрел на директора. Потому что я до этого никогда не видел его. Его вообще никто из наших не видел. В училище всем заправлял завуч, а про директора говорили непонятно что.
– Чего ты на меня так смотришь? – усмехнулся он. – Толстый? Ты Моргунова не видел. Знаешь, раньше было такое кино. Про Моргунова, Вицина и Никулина.
Завуч вздрогнул и начал говорить:
– Простите меня, Александр Степанович, но мне кажется…
– Спасибо вам за сигнал, Аркадий Андреевич, – перебил его директор. – Я разберусь. Пусть он останется у меня в кабинете.
Когда завуч ушел, директор отложил мой рисунок и снова посмотрел на меня.
– Ну что же, давай начнем. Возьми вон там стул и сядь поближе. А то мне тебя совсем не видно… Вот так… Молодец… Ну, теперь скажи мне свое имя.
– Константин.
– Константин? Очень хорошее имя. Ты должен быть постоянным человеком. Это хорошо. Ты постоянный человек, Константин? Или это только имя?
– Я не знаю, – сказал я.
Мне было странно, что мы вот так сидим там, в его кабинете, и он задает какие-то непонятные вопросы. Потому что я ждал, когда он начнет орать.
– Не знаешь? А надо. Про себя, Константин, надо знать как можно больше. Что ты знаешь о себе?
Я смотрел на него и не знал, что ответить.
– Хорошо, – сказал он. – Пока не готов. Потом, может, еще раз спрошу. Думай. А пока скажи – что ты знаешь про свою сумку?
Я смотрел на него и уже вообще ничего не понимал.
– Дай ее мне.
Я протянул ему сумку через стол. Он взял ее, покачал на весу и улыбнулся:
– Тяжелая. Что там у тебя?
Я сказал:
– Учебники. И еще форма для физры. Мы сегодня в баскетбол играем.
– Хорошо. А еще что?
– Тетради.
– А еще?
– Ручки.
– Молодец. А еще?
– Больше ничего нет.
Я подумал – не забыл ли я там свои сигареты?
Он поставил сумку на стол и снова взял в руки мой рисунок.
– А другие у тебя есть? Там, в твоей в сумке?
Я уставился на него и говорю:
– Рисунки, что ли?
Он говорит:
– Ну да, рисунки. Тебя же из-за них сюда привели. Есть еще? Покажи мне. Или ты хочешь, чтобы я рылся в твоей физкультурной форме?
Он листал мои тетрадки минут пять. Потом поднялся из-за стола, подошел к окну, постоял там, вернулся и еще смотрел пять минут. После этого отодвинул все от себя и сказал:
– А почему у тебя одни голые бабы? Озабоченный? Сколько тебе лет?
– Шестнадцать.
– А, ну тогда понятно, – сказал он. – Собери все, сядь вон туда у стенки и подожди. Мне тут надо еще кое-что закончить.
Первый раз нормально не получается не потому, что нет опыта, а потому, что слишком долго ждешь. То есть проходит ведь года три с того момента, как ты начинаешь об этом думать. И вовсе тут не то, чтобы ты вдруг оказался с ней один на один, – смотришь на нее и думаешь: блин, у меня же нет никакого опыта.
Нет, просто ты слишком долго ждешь. Поэтому нормально не получается. Ну и у нее, наверное, те же проблемы. Или девчонки не думают о таких вещах?
Короче, в итоге начинаешь рисовать. Сначала шею, потом плечо. Так и выходит. Сидишь, злишься на них и рисуешь. Затем берешь новую тетрадку. И потом еще.
Так что маме я не сумел объяснить – где шлялся после учебы. Не мог же я рассказать ей про эти рисунки и про то, что директор училища из-за них продержал меня у себя в кабинете часа три, а потом все равно никуда не отпустил, а вместо этого повел к себе домой. И по дороге раздавал всяким бомжам деньги и потом еще дал возле самого дома – они там ждали его целой толпой. Ну, может быть, не толпой, но человека три там было. И когда мы поднялись к нему на третий этаж, там уже сидела на лестнице какая-то старушка, и директор сказал ей – конечно-конечно, давай, заходи, я тебя уже давно жду, там на кухне очень много скопилось. И она на кухне долго звенела и потом ушла. И на спине у нее был огромный рюкзак, и директор сказал – не тяжело? Ты одна его, как? Дотащишь? И старушка сказала, что – дотащу. И потом он достал какую-то книгу, показал ее мне и спросил – ты отсюда срисовывал свои рисунки? И я сказал – нет. Потому что я их не срисовывал. А рисовал просто из головы. Когда мне было хреново. И он сказал – точно не отсюда? И я сказал – нет. И тогда он мне отдал эту книгу и сказал – дома ее посмотри. Завтра придешь утром, часам к одиннадцати. И я сказал, что утром у меня контрольная и что меня завуч убьет. И директор сказал – не убьет. Иди домой и смотри книгу.
Но домой я все равно поздно пришел, и мама так и так начала ругаться. А я смотрел на нее и не мог ей ничего объяснить. Потому что у меня в сумке была эта книга. Не мог же я эту книгу ей показать. Там были такие рисунки, что ей бы совсем не понравились.
А Эдуарду Михайловичу они понравились. Или не понравились. Я не знаю. Но ему было интересно. Он схватил эту книгу у меня со стола сразу, как только вошел в комнату, и начал ее листать. И лицо у него стало такое. Странное. А сам говорит – ты мать почему изводишь? С понтом, такой заботливый новый отец. Листает эту книгу и говорит – она пока тебя ждала, чуть с ума не сошла. Собиралась уже в милицию звонить. А что это у тебя за книга? Я говорю – она же у вас в руках. Посмотрите на обложке. Там все написано. Он говорит – Гойя, Капричос. Это что, художник такой? Я говорю – я не знаю. Мне эту книгу директор дал. А он говорит – ну и рожи. Ты давай кончай мать изводить.
Я смотрю на него и думаю – посмотрел бы лучше на свою рожу. Не было бы тебя – я, может быть, по-другому бы всех этих теток рисовал. Не такими уродинами.
Потому что у меня они правда уродские получались. Но мне нравилось их рисовать. Посидишь, порисуешь – вроде немного легче.