Жаркая осень в Акадии - Страница 46

Как жаль, что многие из тогдашних друзей сердешных сгинули неведомо где. Помню, был такой Кузьма из моей деревеньки в Кончанском. Бойкий был парень, крепкий. Только недруги мои забрили его на службу военную, где он и сгинул без следа. Сердце мое сжалось от грусти и печали. А, хорош был Кузьма, хорош! Жаль его. Надо будет поставить свечку на помин его души в церкви дворцовой. А если он жив? То грех большой ставить свечку поминальную по живому человеку. Нет, просто помолюсь за него. А там Господь разберет – жив он или нет.

Заметив, что я о чем-то задумалась, гости мои стали со мной прощаться. И дело – было уже далеко за полночь, и глаза мои слипались от усталости и забот.

13 ноября 1755 года. Недалеко от Кобекида

Аристид дю Буа де ля Рош, на задании

На тропе забренчал колокольчик, который я привязал к ветке. Ее нужно было отклонить в сторону, чтобы подойти к хижине. Я привычно взял в руки ружье, вышел через заднюю дверь – да, в этой избушке она была – и только приготовился залечь за кустами черной малины – туда так просто не подойдешь с другой стороны, а обзор через голый куст был неплохой – как услышал голос Томми:

– Свои, Аристид, свои.

Надо же… По-французски он теперь говорит так, что не каждый догадается, что он не француз. Это после того, как я объяснил ему, почему я догадался, что он англичанин – по интонациям и по манере построения фраз. Если б я так же хорошо говорил по-английски… Впрочем, ладно, сначала нужно выучить русский. Ведь я не так давно принял клятву верности России и таким образом стал российским подданным, значит, мне необходимо знать язык моей новой родины.

Мы прошли в хижину. Выглядела она практически так же, как и все подобные убежища для «лесных бегунов» – два двухъярусных топчана, стол, три табуретки, очаг, на котором можно еще и готовить – верхняя чугунная плита порядочно раскаляется, когда в камине весело бушует пламя. Кое-какой провиант – сухари, немного солонины, бурдюк с чуть зацветшей водой. Дрова снаружи, у входа. И, в общем, все привычное для таких, как я, разве что именно в этой хижине имеется замаскированный запасной выход.

– Как сходил-то? – спросил я.

Идея наведаться в Кобекид и разведать обстановку принадлежала мне – я предложил это Хасу, когда мы узнали про то, что Монктон зачем-то засел со своей бандой именно там. Вот только Томми тогда возразил:

– То, что ты француз, можно почти сразу понять по твоему акценту. Да, ты можешь ему сказать, что, мол, пришел по заданию Пишона, но не факт, что тебя вообще выпустят из крепости. А если и выпустят, то за тобой будут тщательно следить. А вот если я пойду, то, скорее всего, обойдется. Я для них все же «свой», пусть и колониал.

– Может, ты и прав. Вот только что скажет на это твоя Дженни?

– Скажет «age quod agis»[108], и только. Она у меня порой не по-женски лапидарна.

– Тогда дерзай! Вот только надо придумать подходящую легенду…

Томми чуть подумал и неожиданно предложил:

– А что, если подключить Пишона?

– Вот кому не стоит точно доверять, так это Пишону, – проворчал я. – Сдаст он нас Монктону при первом же удобном случае, это как пить дать.

– Он с нами и не пойдет. А вот написать письмецо Монктону он вполне сможет. Остается придумать подходящий текст. Правдоподобный, чтобы Монктон не заподозрил неладное.

Мы долго обсуждали идею и решили довольствоваться лишь теми слухами, которые привезли нам купцы из Луисбурга – разве что выдали желаемое («вот придет де Риго с десятком фрегатов и двумя полками пехоты, тогда мы покажем этим росбифам!») за действительное. Пишон слегка покочевряжился, спросив, может ли эта записка положительно повлиять на его судьбу, после чего безропотно составил именно такое письмо, причем переписал его по-своему. Конечно, вполне могло быть, что в его новом послании были какие-то кодовые слова, которые означали бы, что он разоблачен и работает на новых хозяев. Но мы все же решили ему довериться в данном случае – иначе ему было бы ох как худо, а он дорожил не только своей жизнью, но и сохранностью своей шкуры. А если по его вине наш человек погибнет, то петлей на ближайшем дубе он не отделается. У наших индейцев есть и более изысканные способы казни.

Помнится, мы долго и упорно обсуждали наш план и сошлись на том, что нашего Томми нехорошие люди якобы выбросили в Шедабукту. Робинсон меня тогда еще спросил:

– А что из себя представляет это Шедабукту?

– Примерно такой же городишко, как Порт-ля-Жуа, только поменьше в несколько раз. Такие же разноцветные домики, такой же частокол вокруг. Разве что залив побольше. Имеется один причал. У единственных ворот – они на западе, именно оттуда можно пройти как в Кобекид, так и в Пикту – неплохая харчевня, «La Rose Blanche»[109]. У причала – склады и английская пивная – уже не помню, как она там называется. В ней можно и комнату снять, и, говорят, девочку.

– А каково там местное население?

– Французы – в основном контрабандисты, хотя есть и обычные рыбаки. Но и они, как правило, подрабатывают контрабандой. Англичане, насколько я понял, занимаются тем же. Хотя, конечно, с тех пор все, вероятно, изменилось… Может, и акадцев там не осталось… Но последние беженцы, которые прибыли оттуда, описывали Шедабукту именно так.

– Понятно… А где я встретился с Пишоном?

– Лучше всего не в самом городе – там его никто, понятно, не видел – а в хижине «лесных бегунов» в полутора лье к западу от ворот. Она не столь хорошо запрятана, как эта, так что ты вполне мог наткнуться на нее случайно.

И я подробно описал, как ее найти. После чего мы начали собираться в путь, а вчера утром, после четырехдневного вояжа, расстались у этой хижины.

Я переживал, что что-то может пойти не так – либо моего друга схватят, либо найдут наше убежище, а может, его заставят говорить, и он приведет их сюда. Именно поэтому я и воспользовался запасным выходом. Но все прошло даже лучше, чем ожидалось – информация, полученная Томми, оказалась бесценной. Более того, взяв бумагу, чернильницу и перо – все это я предусмотрительно принес с собой – он набросал весьма неплохой план Кобекида.

– Ух ты! Ты все это запомнил, и еще так хорошо нарисовал?

– Не забывай, что я учился на врача, а там нужно и память тренировать, и уметь рисовать – ведь на уроках анатомии то и дело приходилось изображать тот или иной орган. Аристид, отнесешь это нашим.

– А ты?

– А я проведаю Галифакс. Через Шедабукту. Полагаю, что он будет нашей следующей целью.

– Не боишься попасть в руки англичан?

– У меня есть вот такая грозная бумага, – и он показал мне документ за подписью Монктона, в котором было предписано «не чинить никаких препятствий подателю сего мистеру Джеймсу Джефферсону, выполняющему мои распоряжения, ни в форте Кобекид, ни вне такового».

– А эта сволочь пока что здесь самый главный. Кроме, конечно, Галифакса – там заседает их губернатор, Чарльз Лоуренс, – но и там, как я полагаю, проблем не будет.

1 (14) ноября 1755 года. Санкт-Петербург.

Особняк Ивана Ивановича Шувалова на Итальянской улице

Профессор химии Михаил Васильевич Ломоносов

Сегодня я посетил новый особняк своего друга Ивана Ивановича Шувалова, чтобы обсудить с ним некоторые вопросы создаваемого нами Московского университета. Это занятие, хотя и отнимало у меня немало времени, приносило большое удовольствие – России были нужны образованные люди, коих следовало обучать дома, а не отправлять за тридевять земель к иноземцам. Сам я в свое время вдоволь познал все прелести учебы в Германии. Хотя я там и научился многому, но жизнь на чужбине тяжела, тем более что некоторые мои преподаватели беззастенчиво присваивали и без того малые суммы, которые присылали нам из России.