Жареные зеленые помидоры в кафе «Полустанок» - Страница 3

Иджи готова была на уши встать, лишь бы кого-нибудь рассмешить. Знаете, что она сделала однажды? Запихнула чипсы в ящичек для пожертвований в баптистской церкви. Характер у нее, конечно, был тот еще, но как все могли подумать, что это она убила того типа, у меня в голове не укладывается.

Тут Эвелин перестала жевать и впервые взглянула на довольно миловидную старушку в выцветшем платье в голубой цветочек и с седыми кудряшками. А старушка продолжала как ни в чем не бывало:

– Некоторые думают, что все началось в тот день, когда она встретила Руфь, а мне кажется, это случилось в воскресенье за ужином, первого апреля девятнадцатого года, в том году как раз Леона вышла замуж за Джона Джастиса. Точно, первого апреля, потому что в тот день Иджи за обедом показывала всем маленькую коробочку, в которой на тряпке лежал палец, и уверяла, что нашла ее на заднем дворе. А потом оказалось, что это был ее собственный палец, она его просунула в дырку на дне коробки. Первого апреля никому не верю!

Помню, смеялись все, кроме Леоны. Она была старшая из сестер, самая красивая, и папа Тредгуд избаловал ее до безобразия. Да и все остальные, по-моему, слишком с ней цацкались.

Иджи тогда было лет десять-одиннадцать. Она спустилась к столу в белом кисейном платье, которое ей сшили специально для свадьбы, и все ахали, какая она в нем нарядная. Мы так замечательно и весело поужинали и уже принялись за черничный пирог, как вдруг совершенно неожиданно Иджи встала и заявила: «Никогда в жизни больше не надену платье!» И знаете, милочка, что она сделала? Отправилась к себе наверх и напялила старые рабочие штаны Бадди и рубаху. Я до сих пор голову ломаю, что это вдруг на нее нашло, да и никто этого не понял.

Но Леона прекрасно знала, что Иджи слов на ветер не бросает, и завопила: «Ой, папа, я чувствую, Иджи мне всю свадьбу испортит!»

А папа сказал: «Ничего подобного, детка. Ты у нас будешь самой красивой невестой в Алабаме». Он в то время носил здоровенные усы, похожие на велосипедный руль. Так вот, он глянул на всех нас и сказал: «Правда ведь, дети?» – и все сказали «угу», лишь бы Леона успокоилась и заткнулась. Все, кроме Бадди, который сидел и посмеивался в кулак. Он вообще в Иджи души не чаял и всегда приходил в восторг от ее фокусов.

Ну, Леона доела свой пирог, все уже вроде успокоились, и вдруг она как взвизгнет, да так громко, что негритянка Сипси с перепугу что-то уронила на кухне. «Ой, пап, а вдруг кто-нибудь умрет?» Вот это сказанула, правда?

Мы все посмотрели на маму, а она положила вилку и тихо сказала: «В общем, так, дети, я уверена, что ваша сестра пойдет на такую маленькую жертву и оденется на свадьбу как положено. Конечно, упрямства ей не занимать, но, в конце концов, она же разумная девочка».

Правда, недели две спустя я случайно подслушала, как мама говорила Иде Симмс, портнихе, которая шила свадебные наряды, что ей, возможно, понадобится зеленый вельветовый брючный костюмчик для Иджи и галстук-бабочка.

Ида улыбнулась: «Неужто костюмчик?» – а мама вздохнула в ответ: «Да знаю, Ида, все знаю. Уж как я ее уламывала, но если этот ребенок что-нибудь решил, так это намертво».

Что и говорить, Иджи уже тогда была крепким орешком. Я так думаю, она во всем хотела походить на Бадди. Эти двое были не дети, а просто катастрофа! – Старушка засмеялась. – Однажды они притащили енота, назвали его Кок. Я могла часами смотреть, как он пытается помыть безе. Перед ним ставили на заднем дворе тазик с водой и давали безе, а он мыл их, одно за другим. Бедняжка никак не мог сообразить, куда они деваются. Каждый раз смотрел на свои опустевшие лапки и страшно удивлялся. Знаете, он едва ли не целую жизнь потратил на попытки вымыть безе. И печенье тоже мыл, но это было не так смешно, а как-то раз даже помыл мороженое.

Ой, мне лучше не вспоминать этого енота, не то все подумают, что я такая же чокнутая, как миссис Филбим, – вон она там, в холле. Благослови ее Бог, она уверена, что «Корабль любви»[2] везет ее к Аляске. Многие из этих несчастных даже имени своего не помнят.

Эд, муж Эвелин, уже стоял в дверях и в нетерпении подавал ей знаки. Эвелин скомкала фантики, сунула их в сумочку и встала.

– Прошу прощения, но меня зовет муж. Нам пора.

Миссис Тредгуд удивленно взглянула на нее:

– Это обязательно?

– Да, к сожалению. Он торопится.

– Ну что ж, приятно было поболтать с вами. А как вас зовут, милочка?

– Эвелин.

– Ну тогда приезжайте навестить меня. Буду очень рада. Пока! – крикнула она вслед Эвелин, высматривая следующего посетителя.

«Бюллетень Полустанка»

15 октября 1929 г.

КОМУ ПРИНАДЛЕЖИТ МЕТЕОРИТ?

Миссис Веста Эдкок и ее сын, Эрл-младший, объявили себя полноправными хозяевами метеорита, объясняя это так: дом, в который попал небесный камень, Отисы арендуют у них, а поскольку дом принадлежит им, значит, и то, что в него попало, – тоже.

Когда миссис Бидди Луис Отис спросили, что она по этому поводу думает, она ответила: по ее мнению, метеорит все же принадлежит ей, поскольку он разбил ее радио. Ее муж Рой, кондуктор на железной дороге, в тот день работал допоздна и свидетелем происшествия не был, но сказал, что в 1833 году за одну только ночь нападало десять тысяч метеоритов, а тут мы имеем дело всего с одним. Есть из-за чего шум поднимать!

Бидди сказала, что хочет оставить его у себя на память, – я имею в виду метеорит.

Кстати, это моя фантазия или в самом деле наступили трудные времена? Уилбур, моя дражайшая половина, сказал, что на прошлой неделе в кафе заходили еще пять бродяг и просили поесть.

Дот Уимс

Лагерь безработных

15 октября 1929 г.

Пять человек ежились вокруг костерка, оранжевые блики и черные тени плясали по лицам. Они пили кофейную бурду из жестяных кружек: Джим Смоки Филлипс, Элмо Уильямс Клякса, Джейк Долгоносик, Кривой Саккет и Чаттануга Рыжий Брехун – пятеро из тысячи двухсот мужчин и подростков, скитавшихся в том году по городам и весям.

Смоки Филлипс глянул на небо и промолчал; остальные сделали то же самое. На разговоры сегодня не тянуло, потому что ледяные пощипывания ночного ветерка означали приближение еще одной суровой зимы. Смоки понимал: пора снова подаваться на юг вслед за стаями диких гусей.

Он родился морозным утром в Смоки-Маунтинс в Теннесси. Его отец, кривоногий мужичок, был самогонщиком во втором поколении и с большим почтением относился к продукции собственного производства. Он совершил роковую ошибку, женившись на «добропорядочной деревенской девушке», которая целиком и полностью посвятила жизнь некоей Пайнгроувской добровольной баптистской церкви.

В детстве Смоки часами просиживал со своей младшей сестрой Бернис на жесткой деревянной скамье в церкви, думая только о еде. Иногда во время молитвенного собрания мать вставала и начинала бормотать что-то бессвязное на непонятном языке. Но чем одержимее становилась мать, тем меньше религиозности оставалось в отце. В конце концов он совсем перестал ходить с ними церковь, а детям сказал: «В Бога я верю, но сомневаюсь, что надо сходить с ума, пытаясь доказать это».

Однажды весной – Смоки тогда было восемь лет – Господь объявил матери, что в ее мужа вселился дьявол, и она донесла на него в налоговую полицию. Смоки помнит, как они с сестрой провожали отца от сарая, где стоял самогонный аппарат, до дороги, а за спиной у него шел вооруженный полицейский.

Проходя мимо жены, отец недоуменно посмотрел на нее и сказал: «Женщина, ты хоть понимаешь, что натворила? Ты вырвала кусок хлеба у себя изо рта».

В тот день Смоки видел его в последний раз.

После этого мать совсем обезумела и связалась с группой фанатиков из секты святых заклинателей змеи. Однажды вечером краснолицый растрепанный проповедник целый час драл глотку и бил кулаками по Библии, чем довел своих босых прихожан до полного исступления. Публика что-то монотонно распевала и колотила по полу пятками. Потом проповедник достал откуда-то холщовый мешок, выхватил из него двух огромных гремучих змей и принялся крутить их над головой, взывая к Богу.