Жан Лерон ДАламбер (1717-1783). Его жизнь и научная деятельность - Страница 17

Теория движения жидкостей и вопрос о колебании струн привели Д’Аламбера к особого рода уравнениям, которые требовали новых приемов исчисления; честь изобретения их принадлежит также Д’Аламберу. Они открыли для математической физики тот новый путь, по которому она так успешно идет и в настоящее время.

В математике часто возникают такие вопросы, которые невозможно решить с помощью средств, находящихся в распоряжении ее в данный момент; тогда приходится прибегать к философии; для того чтобы добраться до истины этим опасным путем, недостаточно превосходно владеть математикой, необходимы изрядная тонкость и природное здравомыслие. В разрешении всех этих вопросов Д’Аламберу принадлежит бесспорное первенство. Сюда можно отнести и вопрос о свойствах логарифмов отрицательных чисел; он был поднят Лейбницем и Иоганном Бернулли, затем разработан Эйлером и Д’Аламбером; первый следовал Лейбницу, второй держал сторону Бернулли.

Первые начала движения, например закон рычага, разложения сил и другие, кажутся нам такими осязательными, простыми истинами, что желание доказать их является следствием большой требовательности ума, а само доказательство представляет огромные трудности. Но мы видим, что Д’Аламбер с успехом нашел его в теории аналитических функций.

Мы думаем, что сказанного достаточно для того, чтобы не только получить понятие о громадности заслуг Д’Аламбера в области механики и математики, но также составить мнение об их особенностях. И в той, и в другой Д’Аламбер является глубоким и проницательным философом: но, обращаясь к философии, он неизменно остается осмотрительным и строгим математиком.

Мы уже касались заслуг Д’Аламбера в области астрономии, говоря о деятельности его в Академии наук, об отношениях его с Лапласом. И здесь, как и в механике, он продолжает труды Ньютона. С величайшим успехом великий математик приложил открытый им закон механики к движению точек равноденствия, и одно сочинение «О предварении равноденствий», относящееся к этому трудному предмету, как мы сказали, могло бы сделать его бессмертным.

Гиппарх нашел, что полюса Земли не изменяют своего положения на земной поверхности; полюса же неба, напротив, непрерывно изменяют место относительно неподвижных звезд. Полюс неба двигается по окружности, проходя дугу в 50" в год и совершая приблизительно в 25 тысяч лет свой оборот. Экватор, перпендикулярный к линии, соединяющей полюса, вращается вместе с нею; вследствие этого он пересекает неподвижную плоскость эклиптики в двух точках, изменяющих свое положение. Эти точки и суть точки равноденствия; они совершают свой оборот, как и полюс неба, в 25 тысяч лет.

Все последующие астрономические наблюдения подтвердили открытие древнего астронома. Идут века, и равномерно двигаются точки равноденствия, возбуждая вопрос, какая сила производит и регулирует это движение? Ньютону пришла мысль искать решение этого вопроса в механике; он приписал причину этого непрерывного перемещения оси мира той силе, с которой Солнце притягивает Землю, представляющую неправильное и неоднородное тело. Д'Аламбер с помощью анализа доказал верность этого предположения Ньютона.

Итак, мы видим, что в астрономии, как и в математике, Д’Аламбер был преемником Ньютона, а продолжили его труд Лагранж и Лаплас; переписка его с первым с начала и до конца носит чисто научный характер. Нужно ли говорить, что Д’Аламбер был членом всех в то время существовавших академий наук и в том числе нашей Петербургской Академии; последнюю он глубоко уважал и в письмах своих отзывался о ней: «Эта просвещенная Академия». Он принимал очень деятельное участие в ученом споре относительно задачи, известной тогда под именем «Петербургской». Задача принадлежала к теории вероятностей. Работы Паскаля, Якоба Бернулли и Гюйгенса не могли, однако, внушить Д’Аламберу почтение к этой новой отрасли математики. Тогда многие математики увлекались ею и прилагали ее без разбора к вопросам, совершенно инородным по самой своей природе. Может быть, это и отталкивало Д’Аламбера от самой теории вероятностей. Он впадал в другую крайность, отрицая ее принципы, верность которых подтвердило будущее. Это легко объясняется тем, что у Д’Аламбера не было времени хорошенько вникнуть в теорию, узкопрактические приложения которой были ему так глубоко антипатичны.

Мы упоминаем об этом, не желая скрывать правды, в которой много поучительного, и сохраняя уверенность, что отрицание теории вероятностей не только не умалит бессмертных научных заслуг Д’Аламбера, но еще ярче высветит основную черту его характера, то есть презрение ко всему практическому в тесном смысле этого слова.

В письме Д’Аламбера к Руссо мы встречаем следующее суждение о женщинах и их воспитании. На вопрос Руссо: «Где же найти милую и добродетельную женщину?» – он отвечает: «Жалок был бы род человеческий, если бы достойные нашего поклонения женщины встречались действительно так редко, как вы полагаете. Но если допустить, что это так и в действительности, то какая этому может быть причина? Никакой другой, кроме рабства, на которое мы сами обрекли женщину. Заботимся ли мы сколько-нибудь о развитии ее ума и ее души? Мы говорим с ней особенным языком, похожим на детский лепет; мы даем ей воспитание, убивающее ее способности, мы с детства предписываем ей заглушать чувства, скрывать мнения, искажать мысли; мы поступаем с ней, как с природой в наших садах: украшая, мы ее уродуем.

Женщины слабее нас телом, но разве слабость тела служила когда-нибудь препятствием для достижения чего-нибудь великого на поприще науки, искусства и жизни? Может быть, более основательное мужское воспитание открыло бы женщине путь к новой деятельности. Декарт считал женщин более склонными к философии, чем мужчин, и несчастная принцесса была его лучшею ученицей. Вы, милостивый государь, относитесь к женщине, как к побежденному народу, который хотите еще лишить оружия. Между тем общество только выиграет от образования женщин; но не говоря уже об этом, я нахожу просто негуманным и несправедливым лишать их того, что дает столько истинных наслаждений, столько утешения в жизни. Не нам, испытавшим на себе всю благотворность и прелесть умственного труда, закрывать путь к нему женщине. Вы – истинные философы, это ваша обязанность, ваше дело уничтожать, если возможно, гибельный предрассудок. Если Бог послал вам самим дочерей, покажите пример, отрешитесь от предрассудка и дайте дочерям такое же человеческое образование, какое даете вы сыновьям. Пусть только женщины, получив такое образование, употребят его на пользу, а не на удовлетворение своего тщеславия».

Эти мысли, конечно, теперь не новы; но они были высказаны Д’Аламбером в середине прошлого столетия. После него многие писали о женском воспитании, но из всех тех, кто говорил приблизительно то же, в ком можно встретить больше задушевности и изящной, изысканной простоты?

В том письме, из которого мы заимствовали эти мысли, Д’Аламбер излагает Руссо свои взгляды на удовольствия вообще и на театр в частности. Руссо говорит, что удовольствия лишни для человека; нечего отдавать им много времени; жизнь так коротка; время дорого. В ответ на это Д’Аламбер замечает, что жизнь не только коротка, но и полна всякого рода несчастий, а приятного в ней очень мало; поэтому нельзя не разрешить людям легких развлечений, которые дали бы им минутное забвение от горькой участи страдать и умирать.

Что касается театральных зрелищ, то они, по мнению Д’Аламбера, страдают только тем, что доставляют нам слишком слабое удовольствие; в них чувствуется бессилие вызвать ту иллюзию, которая необходима, чтобы перенести нас в другой мир.

«Разумеется, наши удовольствия должны быть чисты и просты; мы должны уметь находить их в исполнении обязанностей гражданина, друга, мужа, сына и отца; но для этого необходимо сделать эти обязанности менее мучительными, менее обременительными; сделайте народы более счастливыми, друзей более нежными и постоянными, родителей более справедливыми, детей более ласковыми, жен более верными и правдивыми, – тогда мы в состоянии будем довольствоваться только теми радостями, которые может дать дружба, патриотизм, природа и любовь. Немногие способны, как вы, искать счастье в грустном и монотонном спокойствии уединения. Но разве вы сами не чувствуете, что всего этого все-таки мало? Разве посреди труда и отдыха у вас никогда не возникает потребности развлечься? А если и нет, то нельзя думать лишь о себе, следует принять во внимание интересы общества, которое лишилось бы многого, если бы все мудрецы вели такую замкнутую жизнь, как вы; вспомните Спасителя: он жил окруженный своими ближними, учил на людях; ни короли, ни философы не имеют права чуждаться людей».