Жало Скорпиона - Страница 11
— Ты рвешь на куски мое сердце, красотка! — ухмыльнулся Ломов. — А я-то думал, что оставишь меня при себе… Неужели этот чернявый хлюпик в галстуке лучше в постели, чем я.
— Значит, ты мне ничего не обещаешь… — проигнорировав его слова, тусклым голосом произнесла молодая женщина.
— Что переливать из пустого в порожнее? — жестко посмотрел он ей в глаза. — Я уже сказал, что это последнее твое задание. Положи эту штучку в кабинет дяди Вани и дай мне знать, что дело сделано. — Заметив, как напряглось ее лицо, усмехнулся: — Встречаться мы не будем: я позвоню тебе с автомата на работу. Если все о’кей, скажешь: «В кино я не пойду, а в театр — пожалуйста!» Врубилась?
— Я даже знаю, что ты сидишь у окна, а этот бабистый хмырь в галстучке — у двери, — ухмыльнулся Хрущ.
— Я постараюсь, — сказала она, когда он поднялся из-за стола, снова взглянув на часы. Ей даже не верилось, что он встанет и уйдет и она больше не увидит эту бандитскую рожу со сломанным носом и сплющенными ушами.
На пороге Хрущ задержался, повернувшись к ней, заглянул в ее синие глаза, пошевелил плечом, будто хотел до нее дотронуться, но передумал и только сказал:
— Только, красотка, без булды…
— Без чего? — округлила она свои большие глаза.
— Не дурочка — сама знаешь, — грубо продолжал он. — Если даже мелькнет мыслишка меня подставить — с корнем вырви ее из себя! Ты уже поняла — мы не шутим! Могила, забудь про все — и живи как хочешь. Сорвешь дело — вот этими руками… — он пошевелил сильными короткими пальцами, поросшими редкими жесткими волосинками. — Разорву на куски! Помни об этом!
— Я ничего не забываю, — глухо ответила она.
Он еще раз впился своими блекло-голубыми глазами в ее лицо, криво усмехнулся:
— Кое-что тебе придется забыть… Прощай, красотка!
Ей много раз хотелось крикнуть ему в наглое лицо, мол, не называй меня «красоткой», это вульгарно! Но она не крикнула, даже не попросила: ее мнение, заботы, переживания — все это для него пустой звук.
А Хрущ, шагая по тротуару в сторону Смольного, размышлял: Кристинка все сделает, потому что он явственно видел ее смертельный страх и ужас перед ним и его дружками, когда они в первый раз ворвались к ней. Кто может так бояться, из того можно веревки вить. В надежности Кристины убедил он и своих приятелей вместе с боссом. Весь этот месяц следил за ней, ходил по пятам на улицу Рылеева, где ее НПО, возвращался к дому на Суворовском проспекте после шести вечера. Конечно, она его не видела. Кореш на Некрасовском телефонном узле прослушивал ее телефон — никаких подозрительных звонков за весь месяц! И Ломов поверил, что Кристина Васильева в его руках. Да что Кристина! Они умели заставить дрожать от страха как осенний лист на ветру и крепких на вид мужчин с тугой мошной, счетами в банках! Богатые за красивую жизнь еще больше держатся, чем бедные… Впрочем, с бедными они дел не имели. Бедные — это выброшенное за борт жизни быдло, которое медленно умирает от нищеты, болезней и голода. Ему, Хрущу, было противно видеть мужчин и женщин, ковыряющихся по утрам в металлических мусорных баках. «Сильные, здоровые — выживаю, больные, слабые — умирают!» — вот девиз их банды. Или, как они себя называют, питерской группировки. Так называют себя многие, это и хорошо: попробуй найти среди всех этих группировок их немногочисленную — всего-то двадцать человек — банду! Немного их по сравнению с другими, но «командиры» имеют отдельные квартиры, приличные иномарки да и «зелененьких» у каждого в заначке достаточно, чтобы прибарахлиться, слетать на Канары или Лазурный берег, поиграть в казино или на ипподроме… Все плачут, клянут жизнь, а он, Хрущ, чувствует себя в этой жизни как рыба в воде. Идет он по Невскому, смотрит на прохожих и знает, что любого, если захочет, может взять за горло, почувствовать его страх, потребовать в обмен за жизнь, которой он распоряжается, все что угодно… Весь Санкт-Петербург превратился для него в один гигантский ринг, где победителем и чемпионом чувствовал себя он, Мишка Ломов!..
Глава четвертая
ТВЕРДЫЙ ОРЕШЕК
Листая личные дела работников «Аиста», Князем часто вспоминал голос за кадром из «Семнадцати мгновений весны», когда Ефим Капелян зачитывал выдержки из характеристик высокопоставленных гитлеровцев. И в наших отделах кадров почти все личные дела сотрудников учреждений были похожи одно на другое: «Не был, не имел, не состоял...» Ну, еще были вписаны благодарности, взыскания, переводы из одного цеха в другой. Смешно было бы искать в номерном, бывшем оборонном НИИ человека с подмоченной репутацией или уголовным прошлым! А состав работников у Иванова почти не изменился с тех пор, как НИИ был переименован в «Аиста». Вот уволенных было много. Став единовластным хозяином предприятия, Иван Иванова вскоре избавился более чем от половины ненужных ему работников. Раньше парторганизация, профсоюз защищали лентяев, пьяниц, прогульщиков, а теперь защищать их стало некому. Остались лишь нужные, способные люди, дорожащие своей работой... И как же среди них искать предателя? Но кто-то же положил на стол генеральному директору гнусное послание? Причем незапечатанное, таким образом, сам мог прочесть его, а значит, был заодно с вымогателями.
Пять папок отобрал Артур, направляясь к Иванову в кабинет. До этого он побеседовал с каждым из этих показавшихся ему подозрительными людей. Интуиция подсказывала, что они ни при чем. Директор полистал личные дела, пожал широкими плечами:
— Я верю этим людям, — он потер широкой ладонью чисто выбритый подбородок. А что тебя заставило заподозрить именно их?
— Селиванов любит выпить, а пьющий человек может запросто попасть в какую-нибудь историю. Предположим, возвращался домой из ресторана, на него напали, возможно, похитили. Под угрозой пыток и смерти заставили сделать то, что им нужно. И уж конечно держать язык за зубами.
— Павел Семенович пришел бы ко мне, — уверенно заявил Иванов. — Это наш лучший фрезеровщик. Раньше мог пойти в ресторан, а теперь вряд ли. Дорожит своим местом, да и знает, что в рестораны теперь трудовой народ не ходит. И дорого, и опасно.
Отмел и остальных четверых Иван Иванович. Он всех знал, всем верил, не допускал и мысли, что эти люди способны на предательство. И Артур понял, что в этом деле генеральный директор ему плохой помощник. Он, Князев, подозревал всех, а Иванов — никого! Артур понимал, что проверка личных дел, знакомство с сотрудниками «Аиста» все это обычная рутинная работа, от которой вот так сразу нельзя было ожидать какого-либо ощутимого результата. Но делу безопасности НПО это отнюдь не повредит: он познакомился почти со всеми работниками, сделал для себя кое-какие выводы. Оптимизма Иванова он не разделял — письмо не залетело само собой в форточку, его кто-то, не вызывающий подозрения у секретарши и шефа, положил в его отсутствие на письменный стол. Учитывая демократизм Ивана Ивановича, к нему без предварительной договоренности мог зайти любой сотрудник. Да и секретарша — пожилая, близорук женщина — не всегда сидела за пишущей машинкой и ждала вызова в кабинет шефа. Иванов и сам мог выйти и передать ей бумаги или распоряжения. Заходил он в кабинеты к другим сотрудникам, часто появлялся в цехах, на складе. Человек старой закалки, уверенный в себе и своих людях, он и вел себя по старинке: мало беспокоился о собственной безопасности, лишь после двух неудавшихся нападений на его квартиру завел телохранителей. Ребята были здоровенными, неплохо подготовленными — оба закончили школу телохранителей, но до бойцов Князева им было далеко! Артур посадил обоих телохранителей на вахту у ворот «Аиста», а Иванова отныне сопровождали его люди. Пока они не заметили слежки и вообще ничего подозрительного со стороны рэкетиров. А бойцы ничего подобного не пропустили бы. Это специалисты высшего класса! И полковник Селезнев морщился, когда Князев забирал их у него.