Zевс - Страница 1

© Савельев И., текст, 2014

© Крюков И., иллюстрация на переплете, 2015

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015

– Алло! Алло! Кир, ты?..

Если бы Кириллу рассказали десять лет назад – он посмеялся бы. Рассказали, что он не въедет в слово «Кир» (а едва не въедет в раскосый «Инфинити», передутый-перегнутый: создателю явно изменило чувство вкуса). Что ему послышится «Кирдык». Вот тоже, подзабытое татарское словечко.

А взял он трубку, выщипнул двумя пальцами из кармана узких брюк, трепетно, боясь, что ускользнет, – только потому, что могли позвонить насчет сегодняшнего. Сказать, что церемония переносится из МГУ. Что церемонии не будет. Что. Что угодно. Что в офисе фонда идут обыски, опера в штатском сверкают застиранными китайскими трусами (Кирилл однажды был понятым, и это неприятно запомнилось: молодчики из ОБЭПа часами сидели перед ним на корточках над какими-то коробками и нижними ящиками шкафов, из-под ремней торчали эти китайские трусы) – и заплаканная секретарша обзванивает всех, кто едет на сегодняшнее вручение. Поэтому первый звонок – пропустил. Как загнанный конь, косил глазом на дисплей. Михалыч. Подумаешь, Михалыч! На работе точно не могло случиться ничего чрезвычайного?.. Вторым звонить, минут через пятнадцать, с незнакомого номера, мог кто угодно, включая и заплаканную секретаршу фонда. Поэтому, чертыхаясь, пришлось. С непривычки Кирилл едва не впечатался в упомянутую «Инфинити», в панике вильнул туда, где его едва не снес «Икарус-Турист». Взревел, рыкнул, обдав пахучим черным дымом. Хлопающая крышка багажного отсека, детские кубики фар. Господи, откуда?.. Врубив «аварийку», словно выбросив белый флаг, Кирилл съехал на обочину. Не убиваться же, и не убивать машину Яны из-за каждого звонка.

Ради бога, алло!..

– Это Кирилл?..

Да, все так и есть: некуда больше спешить, надо разворачиваться (но где, у подножия эстакады, несокрушимой, как пирамида Хеопса?), – все кончилось, все отменилось, – если бы не… Мужской голос в трубке, странно знакомый, никак не мог принадлежать испуганной секретарше, но это-то чушь, главное, что сначала, до «Кирилла», к нему обратились – «Кир».

– Да. А кто это?

– Это Леша. Привет.

А Яна, кстати, не очень-то хотела давать машину – кажется. «В метро же уже нет давки? Езжай так?..» Они действительно проснулись поздно. Яна в последнее время вообще реже выезжала из дома, хотя до официального декрета полагалось еще несколько месяцев, – короче говоря, ничего еще не полагалось, и даже живот не был виден. Но, может, даже ее циничные шефы почувствовали, что негоже беременной бегать по всяким бомжатникам или судам, где все друг на друга орут… Яна с этим никогда бы не согласилась, выскажи Кирилл это вслух. Когда выезды все-таки случались, то ею владел боевой настрой: подкрашивала глаза чуть ярче, чем прежде (любила синюю тушь), и даже, может, блузки выбирала чуть более тесные… Хотя бред. Блузки всегда одинаковы. Но тем не менее. Кириллу казалось, будто она кому-то что-то хочет доказать, пусть неосознанно. Он пошутил на эту тему пару раз. Яна отвечала, смеясь, рассказывала про однокурсницу, которая, как только узнала все в женской консультации, а речь не о месяцах шла – о неделях, тут же перестала краситься вообще, облачилась в халатик суповой расцветки, держалась за воображаемый живот, являла миру кротость и порицание… и даже испортила курсу выпускную фотографию, встав в первом ряду – монументом лицемерия.

Впрочем, больше испортил снимок какой-то мужик, случайно попавший в кадр в самом углу – на крыльце альма-матер, он пробегал мимо и при этом эффектно почесывал яйца.

А в первом ряду – декан, профессура. Все с парадными лицами.

Бóльшая часть выпускников отрезала мужика.

Яна хохотала оглушительно и не отрезала. Больше того, эта деталь стала единственным пропуском снимку в долгую публичную жизнь: Яна, не терпевшая парадные построения («Утро перед казнью», – называла она их композиции, почерпнув это, кажется, у циников-фотографов), охотно и с гордостью показывала снимок гостям тех месяцев или, скорее, недель (потом надоело), и Кирилл хохотал вместе с нею.

В общем-то, в этой истории была вся Яна.

И если она не хотела давать ему машину, о чем, кстати, не сказала ни слова, то лишь потому, что Кирилл все еще крайне неуверенно чувствовал себя за рулем, и каждая вылазка на проспекты Москвы давалась ему крайне тяжело, с нервами в пробках (где тоже уметь надо двигаться) и бесконечно пропускаемыми дорожными развязками.

– …Какой Леша?

В трубке рассмеялись – «Ну ты, Кир, и даешь!» – и все сразу стало понятно, как стрельнуло. Леха?.. Как, откуда?!

Как странно разговаривать с человеком, от которого не слышал ни слова столько лет. А еще где-то сентиментально писали, что все меняется, стареет, но голос у человека остается прежним. Да ни фига!

Это еще и мучительно – говорить с таким человеком. Что надо ему сказать? Невыносимо медленно перебираешь по кирпичику порушенные мосты, со скрежетом начинаешь соображать, зачем ты вдруг понадобился…

– Ты в Москве? – номер на дисплее Кирилла был московский. – Проездом?

– Я тут уже три месяца живу, – Леха говорил это, казалось, с усмешкой, но почему-то эта усмешка получалась не слишком естественной.

– Да ты что… А что не звонишь?

– Ну вот же, позвонил…

Разговор откровенно буксовал. Оба остро это чувствовали. Мимо с ревом, с усилием полз тягач.

– Я тебя отвлекаю?.. Слушай, надо бы встретиться, поговорить, есть одно дело…

Растерянно выпав из беседы и уронив трубку в нагрудный карман (есть же внутренние у пиджака! – Кирилл не привык к костюмам), он некоторое время сидел, просто сжимая руль руками. Слева сплошным потоком шли машины, в стеклах мелко кололось солнце, несмотря на утро – уже свирепое; и кто-то кратко, на хриплой грани нажатия, просигналил, – кто, зачем?.. Оглядывался почти панически. Тени прошлого. Что-то на заднем сиденье, господи, что-то резко-синее, аж глаз дрыгнулся… Микрофон. Всего лишь микрофон. (Фу-ф.) Яна забыла. Надо скинуть ей смс, а то выдернут работать, а она подумает, что микрофон со всем прочим хламом валяется у оператора в машине… Ярко-синий колпак с логотипом телекомпании, так называемая «ветрозащита». В одном месте прогрызен (натурально: как будто мыши грызли, Яна так шутила, хотя на самом деле просто порвался поролон). Яне всегда приходилось думать, как повернуть микрофон так, чтобы эта сияюще белая дырка не попала в кадр…

Какое у него – вдруг – дело?! Даже странно. Три месяца в Москве и даже не захотел просто встретиться, хотя мог написать, они, кажется, все еще во френдах «ВКонтакте»… Впрочем, после того, что было… А ничего ведь не было. Просто лучшие друзья перестали быть друзьями, без объяснений, без мордобоя, хотя каждому было понятно почему. Когда Кирилл уехал из Казани, то обзавелся, конечно, новым номером, который нигде не светил, и каждый из прошлой жизни, кто хотел с ним связаться, просто писал в социальных сетях… Леха где-то же нашел. Он считал нужным именно позвонить. Все это странно. Надо выбираться.

Каждое сложносочиненное действие на дороге давалось мучительно (врубил поворотник, и к отбойнику, ждать). Все в Кирилле сжималось, и он не мог никак с этим справиться. Когда-то, сто лет назад, когда он ходил в автошколу… Кстати, с Лешей… У них еще было «окно» между последней парой и автодромом, свирепый инструктор на расхристанной, визгливой «шестерке» подбирал их у парка, и в то «окно» в том самом парке они зачем-то выпивали по «Балтике». Низачем. Просто глупое гусарство – сесть за руль подшофе. Свирепый инструктор не замечал, а скорее, просто делал вид, все ему было по барабану. В тот час с бутылками в парке они прятались от ментов в тенистом тупичке, там, в окружении сосен, лежали в земле три или четыре «Народных поэта» прошлого. Было место и для еще одного. Об этом рассказывали с иронией: как, бог знает когда, первый секретарь Татарского обкома пообещал, приберег это место, а оставшийся в живых Народный, уже с нежнейшим от старости, в пигментных пятнах, черепом, все никак не мог умереть и пережил 1995 год, когда закон о погребении запретил хоронить вне кладбищ…