Зеркальные очки - Страница 54

…в Антарктике. Там он и Юнь летят на вертолете от куполов «ЦТ» на корабль-фабрику по переработке криля — источника большей части белка, потребляемого на земле. Юнь считает, что хрень смердит невыносимо, а Кремень глубоко вдыхает волнующий воздух ледовых широт, восхищенно разглядывает квалифицированных работников и работниц. Юнь счастлива снова оказаться в воздухе, и скоро они прибывают…

…в Пекин, где специалисты «ЦТ» по эвристике трудятся над созданием первого Органического Искусственного Разума. Кремень веселится, прислушиваясь к спорам о том, как назвать ОИР: Конфуцием или Мао?

Неделя пролетела в калейдоскопе впечатлений. Кремень ощущает себя губкой, впитывающей дотоле недоступные зрелища и звуки. Однажды он ловит себя на том, что выходит с Юнь из ресторана в городе, название которого забыл. Он расплатился идентификационной карточкой и держит ее в руке: с ладони уставился голопортрет. Лицо, словно у трупа, грязное, с двумя пустыми, покрытыми запекшейся кровью прорехами на месте глаз. Кремень вспоминает, как теплые лазерные пальцы снимали эту голограмму в офисе Иммиграционной службы. С ним ли это происходило? Тот день кажется эпизодом из чьей-то чужой жизни. Он сует карточку обратно в карман, так и не решив, обновить голо или оставить как есть в качестве памятки о том, откуда он пришел.

И куда еще может угодить?

(Что она с ним сделает, получив отчет?)

В один прекрасный день Кремень предлагает посетить орбитальный комплекс, но Юнь считает, что следует остановиться.

— Мне кажется, мы достаточно напутешествовались для одной поездки. Давай вернемся, ты попробуешь привести все к общему знаменателю.

С этими словами на Кремня накатывает волна усталости, в которой растворяется эйфория. Он безмолвно соглашается.

В спальне темно, лишь городские огни пробиваются через окно. Кремень увеличил чувствительность глаз, чтобы легче было восхищаться нагой светящейся фигурой Юнь рядом с ним. Он обнаружил, что, при недостатке фотонов цвета бледнеют, но черно-белая картинка получается вполне отчетливой, и ощущает себя человеком из прошлого, рассматривающим кино с примитивной кинопленки. Единственное отличие в том, что он держит в руках живое тело Юнь. Ее тело — узор светящихся линий, словно тайная капиллярная схема в ядре Конфуция/Мао. Следуя моде, она имплантировала подкожную сеть микрососудов, наполненных синтетической люциферазой — таким же биолюминесцентном, как у светлячков, только управляемым сознательно. Теперь она светится после секса. Груди — кольца холодного огня, выбритый лобок — спиральная галактика, увлекающая взгляд Кремня в сияющие глубины.

Юнь, уставившись в потолок, отстраненно рассказывает Кремню о своей жизни до него, а он отрешенно поглаживает ее тело.

— Моя мама оказалась единственным выжившим ребенком двух вьетнамских эмигрантов, которые прибыли в Америку вскоре после войны в Азии. Они занимались единственным делом, которому были обучены: ловили рыбу. Жили в Техасе, на Мексиканском заливе. Мама пошла учиться в колледж. Там она встретилась с папой — тоже, в общем, эмигрантом. Он покинул Германию вместе с родителями после ее объединения. [70]Они считали, что компромиссное правительство — ни то ни се, а жить в таких условиях не могли. Моя биография вроде микрокосмоса, на который наложились все мировые потрясения… Но с тобою рядом я чувствую покой.

Она захватывает между ног ладонь Кремня, крепко ее удерживает и продолжает рассказ о пережитых событиях, о повстречавшихся людях, о карьере личного помощника Цитрин, а на него накатывает странное чувство. В то время как ее слова превращаются в сияющую картину мира, Кремня захлестывает ощущение сродни тому, когда он впервые осознал историю. И еще не осмыслив, хочет ли знать ответ, он спрашивает:

— Юнь, а сколько тебе лет?

Она замолкает. Кремень видит, как Юнь слепо — ее глаза не оборудованы этими чертовыми примочками — уставилась на него.

— За шестьдесят, — наконец отвечает она. — А это важно?

Кремень молчит, понимая, что у него нет ответа имеет ли значение ее возраст.

Юнь приказывает своему телу медленно потухнуть.

Кремень предается горьким радостям того, что можно назвать искусством, присущим лишь ему одному.

Вчитываясь в описание вживленного в его мозг чипа, он обнаружил функцию, не упомянутую доктором. Содержимое его памяти можно сгрузить в компьютер, а накопленные изображения — выставить на всеобщий обзор. Более того, оцифрованные картинки можно обработать, наложить друг на друга или на стороннюю графику, в результате получив совершенно жизнеподобные изображения самых невероятных существ. И эти последние изображения можно, в свою очередь, распечатать.

По сути, Кремень представляет собой живую камеру, а в сочетании с компьютером — полноценную фотостудию.

Цветные отпечатки заполняют все его жилище, висят на стенах, валяются под ногами: Кремень работал над серией портретов Юнь.

Голова Юнь венчает туловище сфинкса. Юнь — в образе La Belle Dame Sans Merci. [71]Черты лица Юнь проступают сквозь полную луну, в то время как Кремень спит на лугу, подобно Эндимиону. [72]

Портреты более бередят рану, чем лечат, и — по мнению Кремня — не делают ему чести. Но определенный терапевтический эффект все же наблюдается: Кремень чувствует, что с каждым днем все лучше разбирается в природе своего чувства к Юнь.

Он сильно обеспокоен тем, что до сих пор не беседовал с Элис Цитрин. Когда необходимо предоставить отчет? И что он скажет?

Вопрос «когда» разрешается для него этим же вечером. Возвратившись с занятий в одном из закрытых тренажерных залов Цитрин-Тауэра, он видит мигающее сообщение на терминале.

Элис примет его следующим утром.

На этот раз в одиночестве, Кремень стоит на площадке перед входом кабинет Элис Цитрин, пока машина идентифицирует его личность. Вот бы та поделилась результатом, а то сам он не особенно понимает, кем является.

Двери разъезжаются, пещера приветливо распахивает пасть.

«Аверно», [73]— название само собою приходит в голову, когда он заходит.

Элис Цитрин сидит там же, где находилась несколько наполненных событиями недель назад, совершенно неизменная, кажется — вечная. Экраны вокруг ее механизированного кресла мигают в эпилептическом припадке. Но сейчас она не обращает на них внимания, внимательно разглядывая с трепетом подступающего Кремня.

Он останавливается перед неодолимым бастионом из компьютерных консолей, во второй раз вглядывается в ее лицо с недоверием и тревогой. Черты его странным образом напоминают его недавно оформившиеся собственные. Стал ли он походить на эту женщину лишь в силу того, что работает на нее? Или жизнь вне Брунглей на всех накладывает такой жесткий отпечаток?

Цитрин расправляет подол, а Кремень замечает все ту же зверушку, устроившую себе гнездышко в складках ее коричневого платья. В неестественно больших глазах отражаются экраны мониторов.

— Пора бы представить предварительный отчет, мистер Кремень, — говорит она. — Но сердце у вас бьется слишком сильно. Расслабьтесь, расслабьтесь — думайте, что все зависит от этого разговора.

Кремень и рад бы, но присесть ему не предлагают, и каждое слово его — он уверен — внимательно взвесят.

— Итак… Каковы ваши впечатления от мира, созданному мною и другими, подобными мне?

Заслышав самодовольное превосходство в голосе Цитрин, Кремень отбрасывает осторожность и почти кричит:

— Этот мир несправедлив! — Медлит, но честность заставляет его продолжить. — Он красив, ярок, часто — волнующ, но по сути своей — несправедлив.

— Прекрасно, мистер Кремень. — Кажется, Цитрин довольна его взрывом. — Вы открыли для себя главное противоречие нашей жизни. В куче дерьма таятся драгоценные камни, в смехе — слезы, и как отделить одно от другого, никто не знает. Но боюсь, не во мне причина мировой несправедливости. Несправедливость наличествовала, еще когда я была ребенком, и осталась, несмотря на все мои усилия. Может быть, я даже чуть увеличила неравенство. Богатые стали богаче, бедные по сравнению с ними кажутся еще беднее. Тем не менее в конце пути смерть подстерегает даже титанов.