Зеркала - Страница 53

— Говорят, Махмуд Дервиш связан с полицией, — сказал мне Гаафар Халиль. — Я не поверил этому и в ужасе замахал руками. — Рассказывают, это отец рекомендовал его полиции. Он сам на нее работает! — добавил Гаафар.

— Но ведь Махмуд честный парень!

Гаафар грустно вздохнул.

— Говорят, он-то и выдал имена вожаков.

Слухи ходили упорные, однако проверить их было трудно. Некоторые студенты держались по отношению к Махмуду с вызовом и открыто обвиняли его в предательстве. Доктор Ибрагим Акль, вызвав их к себе в кабинет, пригрозил, что, если и впредь они будут вести себя подобным образом, он сообщит о них в соответствующие органы. Слухи сделали свое дело. Во мне они тоже породили неприязнь к Махмуду, тем более что он был мне несимпатичен уже с первого дня. Когда после окончания университета Махмуда Дервиша рекомендовали для поездки во Францию, я почти поверил в достоверность этих слухов, так как в тот период во Францию посылали немногих. Долгие годы я не слышал о Махмуде ничего. И вот случайно я столкнулся с ним в кабинете Адли аль-Муаззина в нашем министерстве. Разговорились. Махмуд сильно изменился, в нем чувствовалась бьющая через край энергия, отменное здоровье и самоуверенность. Глядя на меня через элегантные очки, придававшие ему вид ученого, Махмуд рассказывал:

— Преподаю на факультете…

— И начал публиковать серию книг по философии суфизма, — вмешался Адли аль-Муаззин.

— Война застала меня во Франции, — продолжал Махмуд. — Моя докторская диссертация была еще не закончена. Пришлось переехать в Швейцарию и защищаться там.

Когда он ушел, Адли аль-Муаззин сказал:

— Как видишь, вернулся европейцем, а дома — жена, неграмотная крестьянка.

Я спросил Адли, известно ли ему что-нибудь о связях Махмуда с полицией: я помнил, что в период отъезда Махмуда во Францию Адли работал в университетской администрации.

— Ерунда, — коротко ответил он.

Я рассказал об этом Аббасу Фавзи, и тот долго смеялся надо мной.

— Наивная душа! — сказал он. — Разве ты не знаешь, что Адли в то время сам был связан с полицией?

Прошло несколько лет, и я опять встретил доктора Махмуда, на этот раз в салоне доктора Махера Абд аль-Керима в Мунире. Тогда он уже занимал прочное место в литературном мире, опубликовал три книги, считавшиеся важным вкладом в теорию суфизма. Доктор Махер превозносил их. На мой вопрос, как идут дела, доктор Махмуд ответил:

— У меня четверо сыновей-студентов, один на инженерном факультете, второй — на торговом, третий — на юридическом, четвертый — на филологическом. А дочь замужем за военным летчиком.

— Ты исповедуешь суфизм? — поинтересовался я.

— Отнюдь нет, — засмеялся он. — Однако, без сомнения, человек специализируется преимущественно в той области, которая ему больше по душе.

Я вспомнил его жену, это в полном смысле слова первобытное существо, которое волею судьбы стало матерью детей-интеллигентов. Захотелось поглубже понять эту сторону жизни Махмуда. Внешне он казался вполне счастливым и довольным своей судьбой.

— Ты, конечно, слышал о несчастье с доктором Ибрагимом Аклем? — спросил он.

— Да, настоящая трагедия. Но тебя я не видел на похоронах его сыновей.

— Меня не было в Каире. Ты поддерживал с ним связь после выпуска из университета?

— Нет…

— К сожалению, он — учитель без учеников и последователей.

После этого я дважды встречался с ним в салоне в Мунире, перед тем как он, получив приглашение университета одной из арабских стран, покинул Египет.

Как-то в 1950 году я побывал в редакции газеты «Аль-Мысри» у Салема Габра. Войдя к нему в кабинет, я увидел там молодую красивую женщину.

— Магида Абд ар-Разик — редактор женской страницы, — представил он ее.

Лет тридцати, стройная, с умным взглядом черных глаз, Магида — это обнаруживалось сразу — была, как говорят, сильной личностью. Потом я встретил ее на вечере, устроенном доктором Зухейром Кямилем в период избирательной кампании с целью пропаганды своей кандидатуры.

— Значит, вы вафдистка? — спросил я.

— Просто ученица доктора Зухейра Кямиля, — ответила она улыбаясь.

— Филологический факультет?

— Отделение журналистики.

— И все же вафдистка?

— Гораздо левее.

Внимательно глядя в ее красивые глаза, я спросил:

— Что это означает?

Она молча улыбнулась. В третий раз я увидел ее в доме Зухейра Кямиля и почувствовал, что наше знакомство переходит в дружбу. После ее ухода доктор Зухейр Кямиль сказал мне:

— Прекрасно образована, и у нее сильный характер.

— Я того же мнения, — охотно согласился я.

— В довершение всего она коммунистка, — улыбнулся он.

Между мной и Магидой на почве взаимного уважения завязалась крепкая дружба. Чаще всего мы встречались в кафе «Гроппи» в компании наших друзей и держались с ней как добрые товарищи. На ухаживания мужчин она не обращала внимания, считая их пустой забавой, и сама не прибегала к обычному женскому кокетству. Не испытывала особого почтения к так называемым буржуазным ценностям, однако всегда была на стороне искреннего, настоящего чувства.

— Не думай, мне вовсе не чужды эмоции, — сказала она мне однажды. — Напротив, я люблю любовь… — И, словно спохватившись, добавила: — Любовь и идеологию.

Почувствовав доверие ко мне, Магида рассказала свою историю:

— Родилась в мелкобуржуазной семье. Отец мой — скромный чиновник. Кроме меня, у родителей еще четверо сыновей.

— Значит, ты была избалованной любимицей, — заметил я улыбаясь.

— Совсем наоборот, меня все притесняли, и тем больше, чем старше я становилась. Я заставила уважать себя тем, что отлично училась.

Я улыбкой выразил свое восхищение.

— Когда я окончила среднюю школу, ко мне посватался один господин. Все в семье были согласны, однако я поставила ему условие: я должна получить высшее образование. Он спросил, зачем мне оно, и тогда я откровенно заявила, что хочу работать. Он был против. Мои родные взяли его сторону, но я настояла на своем. В результате он отказался от меня.

— И ты добилась, чего хотела!

— Да. В университете я познакомилась с преподавателем, оказавшим огромное влияние на всю мою жизнь. Ты слышал, конечно, о профессоре Мухаммеде аль-Арефе?

— Да.

— Он помогал мне в учебе, и от него я усвоила самую важную из всех наук.

— Коммунизм?

— Да. В конце концов мы полюбили друг друга, и вскоре после окончания университета я вышла за него замуж.

— Я думал, ты не замужем, — удивился я.

— Мы с ним прожили много счастливых дней, я родила двух мальчиков-близнецов и девочку. Хозяйство вела его мать. После ее смерти возникли трудности. Я буквально разрывалась между работой в газете и домашними делами. А муж мой любил порядок, привык, чтобы за ним ухаживали. Он предложил мне бросить работу.

— И был не так уж неправ.

— Нет, — возразила резко Магида. — У меня были свои планы. Я наотрез отказалась стать домашней хозяйкой и с его стороны не нашла ни сочувствия, ни понимания. — Я не промолвил ни слова, и она продолжала: — И тут мне открылся его эгоизм, грубость и себялюбие. Мир в семье кончился, начались скандалы, и дело дошло до развода.

— Когда же это произошло?

— Как раз во время эпидемии холеры.

— Ну и как же ты теперь живешь? — сочувственно спросил я.

— Как видишь, успешно работаю, — сказала она с гордостью. — Воспитывать детей мне помогает одна славная женщина. А муж платит алименты.

После июльской революции впервые наша дружба была омрачена серьезными разногласиями. Магида утверждала, что это реакционная революция, или мелкобуржуазный переворот, вполне устраивающий таких мелких буржуа, как я! И продолжала доказывать до той поры, когда Египет пошел на сближение со странами восточного блока. Только тут позиция Магиды стала смягчаться.

Мне невыносимо было видеть ее одиночество. Я чувствовал, что она страдает. Однако она отвергала домогательство своих коллег, ожидая настоящей любви.