Земля соленых скал - Страница 2

Я ее младший сын. Брат, которого я еще не знал, и сестра, которая вместе с матерью до сих пор смотрели за мной, больше похожи на отца. Как и у него, у них черные со стальным отблеском волосы и глаза темные, как у братьев амук – бобров.

Только у меня волосы и глаза матери. Может быть, из-за этого сходства, а может быть, потому, что я был самым младшим, я стал ее любимцем Она заботилась обо мне больше и ласкала нежнее, чем другие женщины своих сыновей.

До этого дня – и еще много месяцев спустя – меня, как и всех маленьких мальчиков, называли просто ути – малыш. Имен у нас еще не было. Имя нужно было завоевать, и часто оно доставалось не только потом, но и кровью.

Как каждый ути, я мечтал о празднике Удаления, после которого я должен был отправиться в лагерь Молодых Волков под присмотр старых воинов Там вместе с другими мальчиками нашего племени я буду учиться читать волчьи следы, делать каноэ из березовой коры, расставлять силки на тропках выдры, на лету попадать стрелой из лука в дикую утку. Там я познаю законы чащи и обязанности воина Там стану я взрослым.

Вы меня, конечно, поймете. Я не только мечтал, а просто с нетерпением ждал той минуты, когда перед входом в наш типи прозвучит пение воинов, раздадутся звуки бубнов и шум трещоток из черепашьих панцирей.

Однако, когда я услышал шаги Непемуса у входа в типи, меня охватил страх Я знал, что расстаюсь с моей матерью, что много лет не увижу ее глаз, не услышу ее голоса Я не смотрел в ее сторону, чтобы не расплакаться, как моя сестра Тинагет – Стройная Береза.

Когда шкура у входа раздвинулась и передо мной встала громадная фигура Непемуса, я забыл обо всех своих мечтах про лагерь Молодых Волков и службу воина. Я хотел броситься к матери и в ее объятиях спрятаться от посла грозного, незнакомого мира.

Но Непемус не оставил мне времени ни на плач, ни на отчаяние. Он схватил меня за руку, и я очутился между ним и шаманом, оторванный от матери.

Так я сделал первые шаги к новой жизни на утоптанном, скрипящем от мороза снегу. Перед глазами замелькали пучки волчьих и медвежьих скальпов, трещотки из оленьих копыт, висевшие на руках Горькой Ягоды. Я стоял лицом к солнцу, и меня до самого сердца пронизывала холодная дрожь.

И тут я позабыл свой страх, исчезла всякая мысль о слезах из-за разлуки с матерью. Ведь я ступил на но вый путь и не поверну с него назад.

Непемус показал мне палатку, где я должен был ждать минуты, когда мы отправимся в дальнюю дорогу. Ведь лагерь Молодых Волков находился далеко от селения.

Я был в палаткее один. Я не плакал. Но я хорошо по мню те одинокие часы, когда в моем сердце сменялись страх и отвага, тревога и надежда, грусть и радость.

Я также хорошо помню Песню Прощания, которую пела Белая Тучка, моя мать, перед тем как Непемус вошел в нашу палатку.

– Ути, пора.

Голос Непемуса пробудил меня от глубокого сна.

Приближался рассвет. Селение молчало. Наши сборы были недолгими. В несколько минут мы приготовили снеговые лыжи, набросили на плечи кожаные накидки. И… это все.

Выходя из селения, я еще раз посмотрел на типи родителей. Из-за шкуры у входа выглянули две головы. Я поднял руку в знак прощания…

Мы вошли в чащу. Непемус впереди, я за ним.

В заснеженном лесу царила великая тишина. Из-под веток можжевельника шмыгнул вапос – кролик, белый пушистый шарик, и скрылся в густых зарослях. Я не оглянулся. Дорога была нелегкой, хотя Непемус прокладывал след, помня, что за ним идет не воин.

Прошел час. Снег, который сначала едва порошил, начал падать гуще, слепить глаза. Когда наконец рассвело, мне стало казаться, что мы идем по топкому болоту, а не по снегу. Ноги становятся все тяжелее, все медленнее сгибаются в коленях. С каждым шагом я будто старею и скоро стану стариком, ноги которого тяжелы, как скала. Но я молчу. Я должен выдержать. Не буду просить Непемуса об отдыхе.

На краю большой поляны мой высокий друг останавливается и смотрит на меня. Я не могу скрыть тяжелого дыхания. Непемус чуть-чуть улыбается и говорит:

– Ути дальше будет путешествовать на спине Непемуса.

– Май-оо. Хорошо, – вздохнул я.

Я, наверное, заснул на широкой спине Непемуса. А когда я открыл глаза, миновал уже полдень. Снег перестал идти. Мы подходили к большому нукевап – шалашу из коры, сделанному для воинов на охоте. Заслышав шаги, из шалаша выбежал секусью – горностай.

Непемус ссаживает меня и принимается разводить огонь. Когда он начинает собирать ветки, я уже знаю, что мы здесь заночуем. Непемус складывает в центре шалаша большой костер. Хотя я еще только ути, но мне известно, что так всегда нужно делать в чаще в месяцы Снега и Мороза. Кто об этом забывает, тот перестает жить.

Я тем временем убираю в шалаше, выстилаю его мягкими веточками можжевельника. Непемус привязывает на ближайшей сосне кусочек сала. Это корм для синиц, наших друзей, – они всегда сопровождают нас в пути через чащу. Потом он разжигает калюти – трубочку и садится у костра. Я слышу, как вдали глухим эхом разносится среди деревьев вой охотящегося волка-одиночки.

Я очень устал, хотя большую часть пути провел на спине Непемуса. С трудом стягиваю мокасины, набрасываю на плечи волчью шкуру и сажусь возле воина. Есть мне не очень хочется, но я все же нанизываю на стрелу кусочек мяса и начинаю печь его над пламенем костра. Я сижу рядом с Непемусом и смотрю на огонь. Он такой же красный и золотой, как тот, что согревал меня в палаткее родителей, только тот костер разжигала мать.

Высокое пламя ярко освещает лицо Непемуса с двумя глубокими шрамами. Это следы борьбы с серым медведем, шкура которого висит в палаткее воина. Смогу ли я когда-нибудь одолеть силу и ярость большого медведя? Смогу ли я когда-нибудь стать воином с таким славным именем, как Непемус? Ничего на свете мне не хочется больше в эту минуту. Как достичь этого? Песня Прощания говорит: «силой и разумом»…

Со словами песни я вспоминаю голос матери. Мне снова становится грустно, хотя я сейчас мечтаю о том, чтобы стать воином и повесить в своей палаткее не одну шкуру серого медведя.

Песня Прощания прекрасна, но не все ее слова правдивы. Правда, что я «ухожу в далекий путь», но я не забуду о ней, о Белой Тучке. Я буду помнить ее всегда, хотя отныне я уже сам должен искать себе место у костра, защищаться от ночного холода…

– Что это? – опомнился я внезапно. – Тауга!

В мои колени упирается передними лапами и лижет мне лицо большой серый пес Тауга, мой друг. Прибежал. Не оставил меня одного. Братская душа поняла мое одиночество, а может быть, и сама его переживала. Наверное, мать показала ему наш след, и он прибежал к спрятанному в лесу нукевап.

Я обнял пса за шею и долго целовал его острую морду. Я даже забыл, что Непемус смотрит на нас. И, хоть стыдно мне признаться, не одна слеза упала в густую шерсть Тауги, будто я сидел в родительской палаткее и имел право реветь, как малыш, у которого мать отобрала деревянную ящерицу.

Голос Непемуса был суровым:

– Ути должен спать, должен отдохнуть. Завтра будет тяжелый путь для молодых ног.

И снова дорога. В чаще встречает нас восход солнца и вой мугикоонс – волков. Заслышав этот клич, Тауга поджимает хвост, поднимает голову и отвечает протяжным стонущим воем. Кажется, что он вырывается из глоток двух разных животных. Сначала вой Тауги, пронзительный, звучащий все выше, а затем, после секунды молчания, в горле пса слышится сдавленное рычание. Не говорит ли в собаке волчья кровь? Или в волке Собачья? Во время волчьих свадеб мой отец привязал мать Тауги в лесу. Так делают все. Какой же крови у Тауги больше? На этот вопрос может ответить только Нана-бошо – Дух животных.