Земля по экватору - Страница 22

— Наконец-то.

Это было его любимое словечко. Он все время словно чего-то ждал, куда-то спешил, нетерпеливо и в то же время настойчиво, и когда свершалось то, к чему он спешил, чего ждал, он всегда говорил так — с чувством облегчения и удовлетворенности.

Год назад капитан Селезнев задержал первого в своей жизни нарушителя. Тогда несколько дней кряду мела пурга, и капитан все время был на границе. Он возвращался промерзший, отдавал распоряжения и, придя домой, ложился спать. Через два часа его будили и, выпив кружку горячего и черного, как деготь, чаю, он снова уходил в снежную кутерьму.

В эти дни он и задержал нарушителя, задержал вовсе не по правилам, растерявшись от неожиданной встречи. Он просто навалился на него сзади, сбил с ног, подмял под себя, сдавив его руки так, что из-под снега раздался долгий, глухой стон. Двое солдат стояли рядом с автоматами наизготовку, о них Селезнев вспомнил, когда нарушитель застонал. Тогда он поднялся, отряхивая с себя снег, хотя все равно мела пурга, и сказал свое обычное:

— Наконец-то.

Очень долго ждал он этой минуты.

И наконец-то нарушитель сидел в комнате дежурного, наконец-то Селезнев запечатал в фанерный ящик его пистолет, пачку денег, несколько паспортов, и наконец-то сам отвез его в штаб отряда.

Начальник отряда, полковник Лагунов, выслушал капитана, не перебивая, а потом встал и, нахмурившись, спросил:

— Стало быть, сами задержали?

— Так точно.

— Очень плохо, — сказал полковник. — И спите вы, наверно, часа три в сутки? Словом, плохо, капитан. Очень плохо. Я уже не говорю о том, что действовали не по инструкции. У вас целый коллектив — солдаты, ефрейторы, сержанты. Вы что же, не доверяете им?

На заставу Селезнев вернулся подавленный, понимая, что Лагунов прав, совершенно прав, и все-таки в душе, не переставая, шевелилась горькая обида. Примерно через месяц ему вручили медаль «За отвагу», и Лагунов, пожимая капитану руку, хитровато прищурившись, сказал:

— Ну вот, совсем другой вид. Высыпаешься?

— Высыпаюсь, — буркнул Селезнев.

… Нынешняя зима на заставе была его пятой зимой в этих краях, и капитан встречал ее с привычностью старожила, наперед зная, что она принесет с собой. Обычные заботы: теплая одежда, новый график нарядов, лицензия на отстрел лося и еще тысячи других дел, ставших обыденными. Да еще — вечная возня с оленями, теми самыми глупыми, добродушными губошлепами, которые то и дело переходили с чужого берега на наш. Пограничники научились их ловить с ловкостью ковбоев из заграничных фильмов. Потом этих оленей возвращали на ту сторону. Чужие пограничники в ботинках и красных фуражках принимали покорных губошлепов и что-то говорили по-своему, должно быть благодарили.

В общем, эти олени приносили нашим пограничникам немало хлопот, и не раз вся застава поднималась по тревоге. Ночь не ночь, буран не буран, а люди уходили на границу, оставляя тепло постели, недочитанную страницу книги или недосмотрев фильм… И капитан Селезнев знал, что ничего не изменится этой зимой и что по-прежнему олени будут переходить на наш берег.

Так оно и случилось.

На второй день после того, как на озеро лег прочный лед, олени прошли до широкой прибрежной полосы. Пограничники увидели, как пять или шесть животных, деловито разгребая снег, доставали ягель. Прогонять оленей было занятием бесполезным. Они поднимали головы и глядели на людей печальными, умными глазами, словно желая сказать: «Вы сыты и в тепле, а мы должны с утра до вечера разгребать снег и добывать себе еду. Не гоните нас, люди…» И людям приходилось ловить их. Пойманные олени шли покорно.

Селезнев доложил в отряд, что на участке заставы все спокойно, задержаны и переданы пять оленей, и снова пошли дни, похожие один на другой, размеренные, заранее расписанные по графику.

Неожиданно на заставе появился полковник Лагунов. Грузный, в тяжелом полушубке, он вошел в канцелярию заставы, и в комнате сразу стало тесно. Селезнев подумал: с чего бы это вдруг полковнику понадобилось ехать на заставу, да еще в такой мороз и на ночь глядя? Тем более что Лагунов, скинув полушубок и разминая онемевшие пальцы, спросил:

— Ну, примешь гостя дня на три-четыре или мне к соседям ехать, на пятнадцатую?

— Оставайтесь, товарищ полковник. Устроим, конечно.

— На охоту бы сходить, — сказал полковник мечтательно. — Да времени нет. Буду у тебя в канцелярии сидеть вместо охоты.

Он все посмеивался, хитро поглядывая на капитана, и отлично знал, что тому не терпится спросить, зачем пожаловал начальник отряда.

Отдернув на стене штору, которая закрывала схему участка, полковник долго всматривался в очертания берега, в красную ломаную линию, означавшую государственную границу, а потом, плотно закрыв дверь, подошел к окну и, словно бы пытаясь проникнуть взглядом за белое замерзшее стекло, сказал:

— Придется тебе, Кирилл Александрович, усилить наряды. План охраны пересмотрим вместе.

И Селезнев понял, что полковник знает что-то такое, о чем расспрашивать не надо.

Полковника он устроил в своей квартире, во второй маленькой комнате. Они пили чай с вареньем из морошки. Жена Селезнева заготовила прорву этого варенья, и полковник, попробовав, сказал, что он пришлет свою жену на практику к Нине Селезневой. Спать не хотелось. Капитан подумал, что сейчас просто нельзя спать, и только удивлялся спокойствию Лагунова. Когда Нина вышла стелить ему, капитан спросил:

— Вы думаете… он пойдет здесь?

— Кто «он»? — равнодушно спросил полковник.

Селезневу показалось несправедливым, что Лагунов что-то таит от него, а этот уклончивый вопрос на вопрос только утвердил капитана в мысли, что он прав: полковник чего-то ждет.

Случайно подняв глаза, Селезнев увидел руку полковника: тот пил чай и высоко держал стакан. Почти фиолетового цвета широкий шрам уходил под рукав. Селезнев спросил:

— Где это вас так?

— Это? Старая история. Еще до войны, мальчишкой был, лейтенантом. В селе возле заставы один шофер жил… Разоблачили, да вот…

— Поймали?

— Ушел. И мне след оставил. Потом еще два раза от меня уходил, уже в войну. Давай спать, капитан.

На следующий день в комнате дежурного раздался звонок, и старший наряда сержант Ольховой сообщил о том, что на нашем берегу снова пойманы олени. Капитан поморщился, а полковник вдруг оживился и, протянув руку, взял у дежурного трубку.

— Олени, говоришь? Сколько? Три штуки? Давай, сынок, веди сюда, а свои следы замети веткой. Понял? Аккуратно веди, след в след. И осмотрись, чтоб никто тебя не заметил.

Тут Селезнев уж ничего не мог понять.

Через час сержант Ольховой привел на заставу трех оленей с нартами. Полковник приказал не снимать с них упряжку, и до следующего вечера олени пролежали, прижавшись к забору с подветренной стороны. Троих солдат полковник отправил за ягелем, хотя на заставе были две коровы и вполне хватило бы корма оленям. Но полковник приказал принести ягеля, и солдаты пошли за ним. Олени благодарно смотрели на людей умными глазами и медленно жевали смерзшиеся зеленые комочки.

Потом Лагунов вызвал Ольхового в канцелярию и, задумчиво разглядывая коренастого, красного после сна паренька, сказал:

— Вот что, сынок, пойдешь передавать оленей — скажи, что с ног сбились, разыскивая их. Скажешь — далеко ушли, и еще скажешь, чтобы хозяева лучше следили за ними. Все понял? Давай, двигай.

Когда за Ольховым закрылась дверь, полковник усмехнулся:

— Теперь олени на тебя посыплются как дождик. Или…

Он не договорил. А капитан уже наученный однажды не стал задавать вопросов.

Полковник оказался прав. Олени действительно «посыпались». Они шли по три, по четыре, по пять каждый день, каждую ночь, всю неделю, и всю неделю полковник жил на заставе, в отряд не звонил будто он был в отпуске и отдыхал здесь.

Одних оленей пойманных на правом фланге там где шло гладкое заснеженное плато, полковник приказывал возвращать сразу же. Других, которых ловили в редком перелесочке, доставляли на заставу, и солдаты опять уходили за ягелем. Животных держали день или два, потом вели на середину озера, и наши солдаты сердито выговаривали чужим пограничникам за их нерасторопность. Вряд ли те понимали, о чем шла речь, — только благодарили, улыбались и уводили покорных оленей в село, скрытое за прибрежными скалами…