Земля обетованная - Страница 7

— Я-то о вашем не могу этого сказать.

— Warum?[8] — спросил кто-то за соседним столиком.

— Потому что у него вообще предков не было.

— Нет, не поэтому, а потому, что мой со своими арендаторами не церемонился. Вельт это знает по семейным преданиям.

— Давно протухшая острота, уценка на пятьдесят процентов. Господа, продаем Бум-Бума с публичных торгов. Кто сколько дает? — со злостью выкрикнул Мориц.

— Что он говорит? — опять спросил шепотом старый актер, кивком подзывая кельнера.

— Что ты дурак! — в том же тоне отвечал сосед.

— Кто сколько дает за Бум-Бума; Господа, продается Бум-Бум! Он стар, он безобразен, он глуп, он изношен, зато продается дешево! — выкрикнул Мориц и вдруг умолк, потому что Бум-Бум остановился перед ним, глядя ему прямо в лицо, и коротко бросил:

— Пархатый! Панна Аня, коньячку!

Мориц стал громко стучать кружкой и хохотать, но никто его не поддержал.

Бум-Бум выпил и, пригнув квадратное лицо цвета топленого сала с кровью, тараща сквозь пенсне с очень широкой тесьмой выпуклые голубые глаза, над которыми лоб с морщинистой, помятой, шероховатой кожей был окаймлен редкими липкими волосами, принялся расхаживать по залам кабачка, волоча дрожащие, как у больного сухоткой, ноги старого развратника; он приставал то к одной кучке, то к другой, произносил остроты, от которых сам смеялся громче всех, или же разносил подслушанные у столиков и, с наслаждением их повторяя, обеими руками поправлял пенсне, здоровался почти со всеми входившими, и то и дело у буфета раздавался его хриплый, дребезжащий голос:

— Панна Аня, коньячку! — и хлопок ладонью по кулаку.

Мориц пробежал глазами «Цайтунг», нетерпеливо поглядывая на дверь. Он ждал Боровецкого. Наконец, увидев в соседнем зале знакомое лицо, пошел туда.

— Леон! Ты когда приехал?

— Сегодня утром.

— Как удался сезон? — спросил Мориц, садясь рядом на зеленый диванчик.

— Великолепно! — Леон положил ноги на стул и расстегнул ворот сорочки.

— Сегодня как раз думал о тебе, а вчера даже с Боровецким говорили.

— Боровецкий? Тот, что у Бухольца служит?

— Он самый.

— Все еще печатает узоры на байке? Я слышал, что он хочет сам открыть дело?

— Потому-то мы и говорили о тебе.

— И что? Шерсть?

— Хлопок!

— Один хлопок?

— Что можно сегодня сказать?

— Деньги есть?

— Будут, а пока есть нечто большее — кредит…

— В компании с тобой?

— И с Баумом. Макса знаешь?

— Эге! В этом векселе есть ошибка, один жирант ненадежен! — И после паузы прибавил: — Боровецкий!

— Почему?

— Полячишка! — с ноткой презрения бросил Леон и почти растянулся на диванчике и на стуле.

Мориц весело засмеялся.

— Да ты его совершенно не знаешь. О нем в Лодзи еще будут говорить. Я в него верю, как в себя самого, уж он-то зашибет большие деньги.

— А Баум? Он какой?

— Баум — это вол, ему надо дать выспаться и выговориться, а потом задать работу, и он будет трудиться как вол, а впрочем, он вовсе не глуп. Ты мог бы нам очень помочь и сам бы хорошо заработал. Нам уже делал предложение Кронгольд.

— Ну и идите к Кронгольду, он малый не промах, знаком со всеми лавочниками, которые покупают у него мерного товару на сто рублей в год, да, это настоящий коммивояжер, то он в Кутно, то в Скерневицах. Делайте дела с ним, я не напрашиваюсь! У меня есть что продавать, вот тут у меня письмо Бухольца, он намерен поручить мне продажу своего товара во всех восточных губерниях, а какие условия предлагает! — И Леон стал лихорадочно расстегивать сюртук и искать письмо по всем карманам.

— Я об этом знаю, не ищи. Боровецкий вчера сказал мне, это он порекомендовал тебя Бухольцу.

— Боровецкий? Нет, в самом деле? Почему?

— Потому что он умница и думает о будущем.

— И бесплатно! Да он же на таком деле мог бы здорово заработать. Я сам дал бы двадцать тысяч наличными, честное слово. Какая ему от этого прибыль? Вдобавок мы почти не знакомы.

— Какая ему прибыль, он сам тебе скажет, а я могу только сказать, что он денег не возьмет.

— Шляхтич! — с оттенком насмешливого сострадания прошептал Леон и плюнул на пол.

— Да нет, просто он умнее самых умных коммивояжеров и агентов во всех восточных губерниях, — ответил Мориц, постукивая ножом по кружке. — Много ты продал?

— На несколько десятков тысяч, больше десяти тысяч наличными, остальное под надежные векселя, сроком всего на четыре месяца и с жиро Сафонова! Шелка, — и он удовлетворенно хлопнул Морица по колену. — Есть и для тебя заказ. Видишь, что значит дружба?

— На сколько?

— Все вместе на три тысячи рублей.

— Мерный товар или штучный?

— Штучный.

— Под вексель или наложенным платежом?

— Наложенным. Сейчас дам тебе заказ. — Леон начал рыться в большом, запирающемся на ключик бумажнике.

— Что я буду тебе должен?

— Если наличными, хватит одного процента, по-дружески.

— Наличные мне сейчас самому позарез нужны, надо расплачиваться с долгами, но в течение недели я отдам.

— Ладно. Вот тебе заказ. Знаешь, я в Белостоке встретил Лущевского, вместе приехали в Лодзь.

— Куда же граф направляется?

— Приехал в Лодзь деньги делать.

— Он-то? Видно, у него их избыток, надо бы с ним встретиться.

— Да нет у него ничего, приехал чем-нибудь поживиться.

— Как это — нет ничего? Мы же когда-то ездили целой компанией из Риги в его поместье. Помещик был, куда там! И уже ничего не осталось?

— Почему ж, осталось, лоскут резины с рессор, чтоб галоши сшить! Ха, ха, ха, славная шутка! — И Леон опять хлопнул Морица по колену.

— Что ж он сделал со своими поместьями? Тогда их оценивали не менее чем в двести тысяч.

— А теперь, как он сам оценивает, у него сто тысяч долгу, и это еще он скромничает.

— Да Бог с ним! Выпьешь чего-нибудь?

— Неплохо бы перед театром.

— Кельнер! Коньяку, икры, бифштекс по-татарски, портер натуральный! Живо!

— Бум-Бум, иди-ка к нам! — позвал Леон.

— Как поживаете, как здоровьечко, как делишки? — залепетал тот, пожимая Леону руку.

— Спасибо, все хорошо. Специально для вас привез кое-что из Одессы. — Леон достал из бумажника порнографическую открытку и дал ее актеру.

Бум-Бум обеими руками поправил пенсне, взял открытку и с наслаждением углубился в разглядывание. Лицо его покраснело, он щелкал языком, облизывал синие, отвислые губы и весь прямо трясся от удовольствия.

— Чудесно, чудесно! Неслыханно! — восклицал он, затем потащился показывать открытку всем вокруг.

— Свинья, — с досадой буркнул Мориц.

— Любит красивое, ведь он знаток…

— А ты-то не познакомился ли опять с какой-нибудь там? — спросил Мориц с легкой иронией.

— Постой-ка! — Леон щелкнул пальцами, потом хлопнул Морица по колену и, усмехаясь, вытащил из бумажника, из пачки счетов и расписок, фотографию женщины.

— Ну как? Хороша? — спросил он, прищурив глаза с величайшим самодовольством.

— О да.

— Еще бы! Я сразу подумал, что тебе понравится. Француженка, вот как!

— Скорее похожа на голландскую… корову.

— Что за чепуха! Это дорогая штучка, сотенную даешь просто так.

— Я дал бы пять сотенных, чтоб ее за дверь вышвырнуть.

— Ну, ты всегда… уж не скажу, какой.

— А у тебя вкусы коммивояжера. Откуда такая корова, где ты с ней познакомился?

— А я в Нижнем чуточку покутил с купцами, вот они под конец и говорят: «Пойдем, пан Леон, в кафе-концерт!» Пошли. Ну, там водка, коньяк, шампанское пили чуть не из бочки, а потом слушали пенье, она певица — так я…

— Погоди, я через минутку вернусь! — перебил его Мориц и поспешил к толстому немцу, который вошел в ресторан и оглядывал зал.

— Гут морген, пан Мюллер!

— Морген! Как поживаете, пан? — небрежно ответил немец, продолжая озираться.

— Вы кого-то ищете? Не могу ли я быть вам полезен? — не отставал Мориц.