Земля обетованная - Страница 147
Избыточную повествовательную щедрость Реймонта отмечали и критики: «Недостатки его прозы — не в бессилии, а в чрезмерной силе. Дорвавшись до пера, он хочет буквально извергнуть из своего воображения огромную толпу персонажей, которые домогаются рождения. Их так много, что писатель не может справиться с ними… Но все они как живые, живут не только на бумаге».
Ощущение «несбалансированности» повествования в «Земле обетованной» проистекает и из того, что в ней нет традиционной для жанра романа опорной конструкции: главного героя. Кароль Боровецкий, не раз выдвигающийся в произведении на первый план, всего лишь пружина, которая приводит в действие другие силы.
«Земля обетованная» — роман-панорама. И пожалуй, правы те, кто предлагает видеть в нем своего рода симфонию. Тематизм, разработка, рефрен, вариации, многократные кульминации, кода — те элементы музыкальной формы, которые соединяют отдельные эпизоды в целостное произведение.
Лодзь в «Земле обетованной» — это прибежище пороков: подлости, цинизма, алчности, чванства. Забвению преданы честь и порядочность.
Написанные Реймонтом типы горожан оказались настолько точными, что многие лодзинцы узнавали друг друга на страницах романа. В городе роились сплетни и домыслы. Резко увеличилось число подписчиков газеты, в которой роман публиковался. Но росло и возмущение лодзинских финансовых и промышленных заправил. В адрес Реймонта сыпались угрозы. Он недоумевал: «Это я-то пишу с натуры?!» Но после злобных выпадов появляться в Лодзи без охраны не решался.
Столь же достоверно писатель запечатлел Лодзь как обиталище людских несчастий. Здесь все одиноки. Деловые интересы людей пересекаются, но духовной связи между ними нет. Дружба предана, любовь продана. Брак стал торговой сделкой. Чувство усталости от изнурительного труда, чувство опустошенности и сиротливости настигает в Лодзи всех, в том числе самых удачливых и благополучных. Рабочие и инженеры становятся рабами машин, хозяева — рабами собственных миллионов.
Наконец, Лодзь — это арена борьбы всех со всеми; «это лес, это пуща; есть у тебя крепкие когти — смело иди вперед и безоглядно души ближних, не то они тебя задушат…» Враждуют заводчики и рабочие, соперничают друзья, стена непонимания разделяет детей и родителей, разводит влюбленных…
И еще один конфликт, весьма острый в Лодзи на рубеже столетий, прорисован в романе очень четко — конфликт этнический. Тут Реймонт не щадит красок. Даже сгущает их.
Позиция писателя во многом объясняется тем, что поляки, не имевшие в то время собственной государственности, должны были неустанно подтверждать свое существование как нации. Они должны были держать оборону во всех сферах жизни: сохранять язык, религию, культуру. В представлении поляков их национальным ценностям угрожал космополитизм. Традиционные шляхетский и деревенский уклады были разрушены. В этой новой ситуации поляки должны были завоевывать сферу экономики. Последнее было делом достаточно сложным: капитал в Лодзи в основном принадлежал немецким и еврейским предпринимателям. Поляки не без труда пробивались на промышленный рынок. Вопрос польского присутствия в промышленности не был вопросом только экономическим.
В свою очередь, немцы и евреи за ненависть к себе платили презрением к «шляхтичам-полячишкам», якобы лишенным деловых качеств, предпринимательских способностей. Предубеждения и предрассудки были взаимными — реальность была весьма сложной.
Однако Реймонт нередко упрощает ее, впадает в схематизм. Портреты поляков, немцев, евреев в его изображении слишком резко очерчены и порой пристрастны, хотя и передают градус конфликта. Немец в романе — трудяга, еврей — мошенник, а поляк, разумеется, мечтатель, идеалист.
Герои без устали толкуют о польской душе, о польской нравственности, о честном польском предпринимательстве: поляк-миллионер не станет обсчитывать рабочих, снижать качество товара ради быстрой наживы, поджигать свою фабрику в расчете на большую страховку.
В то же время Морицу Вельту писатель отказывает в совести на том основании, что он еврей, а в уста Боровецкого вкладывает слова: «Я ариец, а ты семит, вот в чем разгадка».
Но в романе, в его многоголосии, в столкновении взглядов, поступков, характеров разгадка не так проста.
В польских консервативных кругах в конце XIX в. роман Реймонта приняли с энтузиазмом: ведь писатель атаковал не капитализм, а немецких и еврейских капиталистов. Однако внимательный читатель неизбежно должен был бы добавить: и польских.
В «Земле обетованной» совершенно очевидно противоречие между декларациями героев-поляков о морали и их действиями.
Поляк Стах Вильчек — начинающий делец (не случайно фамилия у него Вильчек, т. е. молодой волк — Реймонт часто использует анималистические сравнения, эпитеты, метафоры), пожалуй, самый отвратительный персонаж романа: хищный, злобный, жаждущий власти и наслаждений.
И напротив — дочь еврейского миллионера Меля Грюншпан, умная, непосредственная, полюбившая поляка, с которым ей не суждено соединиться из-за национальных предрассудков, — одна из героинь, которой Реймонт горячо симпатизирует.
Завершая роман, он пишет в письме другу: «Я сделал несчастной Мелю, но я не мог дать ей ни капли счастья, ни капли того, что хотел бы дать и чего от всего сердца желал. Я должен быть неумолим. Мне ее искренне жаль».
«И Боровецкого мне жаль, — продолжает Реймонт. — Слишком часто тот ради успеха преступал мораль, сокрушал свое уступчивое сердце, удушал свою чувствительность». Был не «поэтом», как пристало поляку, но «купцом». А жаль — идеал был бы к лицу Боровецкому. И Реймонт уступает: в своеобразном эпилоге неустрашимый Боровецкий становится рефлектирующим героем. Он понимает, что «загубил свою жизнь», что «искал в «земле обетованной» миллионов, а не счастья и сам себя обокрал». Он решает сделать счастливыми других: открыть приют для детей рабочих. Это преображение, само по себе замечательное, кажется, однако, не вполне убедительным. Боровецкий в эпилоге таков, каким он должен быть, но не таков, каков есть на самом деле.
Неистовый обличитель Реймонт, столь ярко живописующий страсть и грех, жестокость и поражения, вдруг снижает накал повествования, ослабляет напряжение, замедляет темп — словно на время поддается столь частому в польской романистике дидактизму, добровольно отказывается от творческой свободы, которую завоевал для себя тяжелым трудом.
Все лодзинские противоречия, так выразительно описанные в романе, находятся как бы «внутри» глобального конфликта — он является определяющим во всем творчестве Реймонта, — конфликта между природой и цивилизацией.
Лодзь конца прошлого столетия показана в «Земле обетованной» социально, экономически, даже топографически точно. Как уже было сказано, роман может с лихвой удовлетворить исторический интерес читателя. Но «Земля обетованная» — не бесстрастный документ и не «роман среды», не «производственный роман». Это — роман антиурбанистический. Роман — послание.
Город является здесь в зловещей цветовой палитре: черный, свинцово-серый, гнило-зеленый, белесый, землистый. Еще нестерпимее его звуковая атмосфера: вой, гул, грохот, скрежет, лязг, хрип. Город-чудовище, город-спрут. Сдавив человека «каменным кольцом», он умерщвляет его душу, превращает в кровавое месиво его тело. Символично, что в схватке рабочего Малиновского и фабриканта Кесслера в маховом колесе погибают оба — город уничтожает и тех, кто его ненавидит, и тех, кто заворожен его бешеным водоворотом.
Библейская «обетованная земля», «хорошая и пространная, где течет молоко и мед», оборачивается землей проклятой, «истекающей златом и кровью»: «Пустели деревни, исчезали леса, оскудевала земля, пересыхали реки, на свет появлялись младенцы, и все ради насыщения этого Молоха, который перемалывал своими могучими челюстями человеков и творенья их рук. Ему подвластны были земля и небо, и, одаривая жалкую горстку людей несметными богатствами, он тысячи обрекал на голод и непосильный труд».