Земля имеет форму чемодана - Страница 18

– Вы можете, – сказал Бавыкин. – Я же нет. А вы можете уйти и не вернуться к исполнению надобностей Нины Аркадьевны Звонковой.

– Толку-то что от этой возможности, – вздохнул Куропёлкин. – Куда бы я отсюда ни девался, следопыты Звонковой и Трескучего меня всё равно изловят.

– Тут вы правы, – согласился Бавыкин.

– Даже если бы я решил прогуляться новой для себя дорогой, – рассуждал Куропёлкин, – на всякий случай, чтобы узнать, как можно ею воспользоваться, так, вообще… она небось в несколько километров, а мне надо вернуть пакет с грибами горничной, чем скорее, тем лучше… Но вас-то что держит здесь?

– Обязан отвечать, – грустно улыбнулся Бавыкин, – за состояние часовых поясов в сухой сохранности. И главное – за то, чтобы они не перепутывались, не заскакивали один за другой и не завязывались морскими узлами.

Обьяснение это показалось Куропёлкину странным. Или хотя бы удивительным. И при чём тут были морские узлы при часовых поясах? Однако предложение Бавыкина выпить за часовые пояса он одобрил.

– А ведь вы, Сергей Ильич, – высказал мнение Куропёлкин, – для меня чем-то похожи на капитана Немо.

Что-что, а уж томики «20 тысяч лье под водой», «Таинственного острова» и «Детей капитана Гранта» имелись в библиотеках Тихоокеанского флота.

– Личность Немо мне симпатична, – сказал Бавыкин. – Но он жил под водой, я же – здесь, под землёй. И эпохи технические – у нас разные. Мне начинать было проще, хотя и не менее трагично. Но зачем он и зачем я, ни ему, ни мне не было известно.

– Но вам же доверено сохранять в порядке часовые пояса! – воскликнул Куропёлкин.

– Это да, – усмехнулся Бавыкин. – Но часовым поясам и без меня безобразничать не велено. Надзираю я совсем над другим. Сам, к сожалению, вынудил себя стать этим надзирающим.

Потом сидели почти молча, выпивали и закусывали, и сожалевший было об отсутствии собеседников Бавыкин будто бы теперь в собеседнике и не нуждался. Закуски подавали хорошие, а уже был откушан борщ с пампушками и зубчиками чеснока. «Обслуживают лучшие рестораны», – просветил Бавыкин. И главное – для Куропёлкина – не подносили к столу служки хозяина пещеры, сладко-улыбчивые, но словно бы немые, угодливые в поклонах – из китайских притвор, не подносили они московские изыски, так называемые «суши», те в удалении от океанов были употребимы лишь при наличии в карманах средств от диареи и изжоги.

– Мне было известно, – сказал Бавыкин, – что вы мужчина энергоёмкий, но вы меня своими передвижениями по скобам удивили.

– Энергоёмкий? – удивился Куропёлкин. – Первый раз слышу такое о себе. И просто не знаю, что такое энергоёмкий мужчина.

– Ну, не обязательно мужчина, – сказал Бавыкин. – Энергоёмкий человек.

И тогда он начал бормотать что-то, отрывочно Куропёлкину доступное, из чего Куропёлкин вывел, что он, будучи энергоёмким, для какого-то большого дела подходящий и нельзя терять время и нужно приспособить его…

«Надо бежать! – сообразил Куропёлкин. – А то сейчас же возьмут и приспособят!» Но как бежать-то? Вход в пещеру задраен. Уходить рядами освещенных помещений? Но тогда бы пришлось возвращаться из-за крепостной стены к Люку и пакету горничной Дуняши. Хотя бы так…

Однако при этом когда бы он смог объявиться на месте приложения сил, оговоренном контрактом?

– Вас, Евгений Макарович, заинтересовали глобусы, – поднял голову, будто очнувшись от дремоты, Бавыкин. А выпили изрядно.

– Заинтересовали, – из вежливости согласился Куропёлкин.

– Тогда, прошу вас, пройдёмте к ним, – предложил Бавыкин.

Откуда-то возникла тёмно-синяя спортивная куртка на плечах Бавыкина. На спине хозяина пещеры белели слова «Общественная оборона».

– Там дует, там много дыр, – предупредил он. – Не будет ли вам холодно?

– Заходили, по надобности, и в Ледовитый океан, – ответствовал Куропёлкин.

Приблизились к вращавшимся учебным пособиям. Действительно, в помещении полупещеры с книжными полками и глобусами дуло. Но дуло (или задувало на минуты) из разных мест, причём как бы струями воздуха, то тёплыми, то студёными, и откуда исходили эти струи, Куропёлкин понять сразу не смог. Бавыкин то ли внутренним приказом, то ли нажатием невидимой кнопки распорядился прекратить вращение шаров и странной фигуры с четырьмя углами.

– А что это за монстр с углами? – понтересовался Куропёлкин.

– Об этом потом, – таинственно усмехнулся Бавыкин. И возобновил движение шаров и монстра с углами. – Вы, наверное, обратили внимание на то, что наши глобусы чем-то проткнуты. Или пробиты.

– Обратил, – сказал Куропёлкин. – То какими-то штырями, то будто проволокой или даже шашлычными шампурами. Это важно?

– Важно, – сказал Бавыкин. – Хотя и не очень… Пробитых мною глобусов много. Иные – по вздорной горячности и нетерпению, иные – в серьёзных целях.

Теперь Куропёлкин ощутил, что струи воздуха бьют именно из дыр, пробитых в глобусах Сергеем Ильичом Бавыкиным.

– И что же это за серьёзные цели? – спросил Куропёлкин.

– Долгая история, – опечалился хозяин пещеры. – Рос некогда злой и обидчивый мальчик. Вундеркинд, по понятиям тех дней, но злой. Однажды ему вместо обещанных и ожидаемых хоккейных коньков подарили глобус. С моралью. Мол, перестань гонять с мальчишками шайбу. А займись тем, к чему расположен. Науками. Злой мальчик, то есть я, обиделся и проткнул глобус кухонным ножом. А потом к нему пришла озорная и поначалу безответственная, но позже – маниакальная мысль: «А не проткнуть ли планету Земля чем-нибудь насквозь?» И ведь проткнул!

– И где же этот прокол? – спросил Куропёлкин, всё ещё принимая слова Бавыкина за шутку, на манер его фантазии о морских узлах на часовых поясах. – Или протык? Или пробоина?

– А мы с вами сейчас в ней и находимся, – сказал Бавыкин, бывший муж, недотёпа, вундеркинд и злой мальчик. – Вы приподняли купол Люка и принялись спускаться в глубину пробоины.

Лавина новостей наползла на сознание Куропёлкина обломками или валунами ужаса, непонимания, недостижимостью знания, и, чтобы выкарабкаться из их завала, Куропёлкин заставил себя спросить, чуть ли не игриво и беспечно спросить:

– И чем же вы проковыряли Землю, Сергей Ильич, неужели пальцем?

Бавыкина, похоже, обидела несерьёзность и тем более игривость собеседника. Помолчав, он сказал:

– Считайте, что пальцем. А впрочем, можно сказать, что и дрелью. И отбойным молотком. По примеру Стаханова.

– Ну да?! – удивился Куропёлкин.

– Но вообще-то не берите в голову, Евгений Макарович. Всё равно вам, как и большинству наших современников, понять тут что-либо не дано. Да и не надо. Оно – и к лучшему. Давайте выпьем за глупость не получившего в день рождения хоккейные коньки. Иногда требуется выпить и за глупость.

Открылась дверца углубления под книжными полками, и оттуда на фигурной доске выехали бутылка мадеры и два бокала. К мадере были приданы ломтики плода манго. Выпили.

– Если Люк – это начало пробоины, – принялся за своё Куропёлкин, – то где же выход из неё? Не в Индийском ли океане?

– Кабы я знал! – сокрушённо выговорил Бавыкин. И опустился на каменное сиденье.

– Вот тебе раз! – воскликнул Куропёлкин.

– Тем не менее я и впрямь не знаю, – сказал Бавыкин. – Я и предполагал, что проткну Землю к югу от Африки и близко к Антарктиде. Но с пробоиной происходили чудеса. Она мне не подчинялась. Не думайте, Евгений Макарович, что я просто дилетант и фантазёр. Я дока в своём деле и в точных науках. Сейчас я упрощаю. Да и о существенном и истинном вам не дозволено знать. Я окончил МИИТ, факультет Мосты и Туннели. Потом работал в Одинцове, а вам, наверное, известно, какие у нас в стране туннели исхитрялись создавать. Но о МИИТе – это так, капли из предыстории главного. Об остальном – штрихами. Существо планеты будто бы сопротивлялось нашим расчётам и усилиям и уводило нашу дыру подальше от своего ядра. Уже в проектах пробоина на бумаге изгибалась, лишалась поката, а иногда и упиралась чуть ли не в остров Грумант, то бишь Шпицберген. Маялись мы, маялись, пока не пришла мне в голову мысль о чемодане.