Земля будет вам прахом - Страница 2

Но безотчетная паника, которая овладевает им, не имеет под собой разумного обоснования. Она просто поселяется где-то в глубине, словно тот прохладный ветерок последовал за ним с веранды, а теперь зажал его сердце в кулаке и сжимает все сильнее и сильнее. Мужчине начинает казаться, что он чувствует какой-то запах, словно пузырь газа пробился на поверхность воды и взорвался чем-то темным, густым и сладковатым. Он делает еще шаг.

— Скотт, — твердым голосом говорит он. — Если хочешь смотреть на озеро — смотри на здоровье. Только отойди немного назад.

Мужчина с облегчением видит, что сын подчиняется.

Мальчик делает шаг назад и поворачивается, несколько раз переступая на месте. Он словно недоумевает, что оказался здесь, и осторожничает.

Что-то не так с лицом мальчика.

Отец не сразу понимает, что с лицом ничего не произошло, просто на нем появилось выражение, какого он никогда прежде не видел. Полное недоумение, потеря ориентации.

— Скотт, что случилось?

Лицо мальчика проясняется, он поднимает взгляд на отца.

— Папа? — произносит он с удивлением. — Почему…

— Конечно папа, — говорит мужчина.

Он начинает медленно приближаться к Скотту. Его вдруг прошибает пот, хотя на улице не жарко.

— Слушай, я не знаю, что…

Но тут у мальчика открывается рот, он устремляет взгляд куда-то мимо или даже сквозь отца — к противоположному концу пристани, на лес. Взгляд такой недвусмысленный, что мать тоже поворачивается и смотрит в ту сторону, не зная, чего ожидать.

— Нет, — говорит мальчик. — Нет.

Первое «нет» он произносит тихо, второе — гораздо громче. Выражение его лица меняется так, что родители не забудут его до конца своих дней. Черты, которые они знают лучше, чем свои собственные, мгновенно складываются в маску ужаса и смятения — видеть такое на лице ребенка нестерпимо.

— Что…

И тут Скотт кричит:

— Беги, папа! Беги!

Мужчина со всех ног бросается к нему. Он слышит, как бежит жена. Но мальчик оседает до того, как они успевают подхватить его, неуклюже падает с пристани и медленно уходит под воду.

Мужчина стоит на пристани в свете уходящего дня. Он держит на руках своего ребенка.

С ним полицейские. Один помоложе, другой постарше. Скоро приедет и множество других. Через четыре часа коронер сообщит полиции, а потом и родителям, что смерть наступила не от падения в воду, не от удара о пристань и ни от чего подобного.

Мальчик просто умер.

Тед нашел меня чуть позже семи. Я торчал за стойкой бара, наполняя кружки пивом нетерпеливым клиентам на веранде, ожидающим, когда для них освободится место. В «Пеликане» автомат для приготовления напитков совсем крохотный, втиснутый в стенную нишу, и мы с Мейзи вертелись вокруг него с грацией двух старых пердунов, которые стараются запарковать задом на одно место два автофургона. Пространства мало даже для одного, не говоря уже о двух, и хотя Мейзи шустрая и классная, а татуировок и пирсингов у нее столько, что обзавидовалась бы любая школьница, но когда нужно приготовить коктейль из текилы, холодного «Будвайзера» и диетической колы со льдом и без лайма, она становится немного неповоротливой. Я не знаю, что такого особенного в океане и песке, но людей при виде этого зрелища тянет на коктейли. Даже в Орегоне, в сентябре.

— Дайте мне только добраться до этого засранца, — пробормотал Тед.

Лицо у него было красное, редкие седеющие волосы прилипли к макушке, хотя кондиционер работал нормально.

— Поможешь?

— Нет проблем, — сказал я.

Я расправился с приготовлением заказа и вышел в зал ресторана.

Негромко наигрывала музыка — пел старина Джон Прайн, а океан за большим окном казался холодным и серым 4 привычная картина для Марион-Бич.

День был необычно теплым для осени, с порывами юго-восточного ветерка, и большинство клиентов пришли веселиться, а не париться в помещении. Солнце уже село, воздух загустел, и я предпочел бы обслуживать столики, а не ошиваться перед печкой для пиццы, куда направлялся сейчас.

Печка появилась в «Пеликане» относительно недавно — ее установили как раз тогда, когда я устроился сюда работать, — девять месяцев назад. Трудно сказать, насколько это было оправданное решение, но дровяная печь заняла лучшее место в ресторане, где на протяжении почти тридцати лет клиенты любовались аквариумом с дарами моря. Я знал, что Тед до сих пор ночами не спит, пытаясь вычислить, окупятся ли когда-нибудь затраты на приобретение и установку печки и связанная с этим потеря двенадцати посадочных мест (на каждом из которых за хороший вечер могло побывать по два-три клиента) благодаря тому, что теперь он может продавать пиццу всем детям Америки, тогда как от рыбы они нос воротят. Его жена считала, что делать это не стоило, но она так говорила обо всех его нововведениях, а потому он, хоть и уважал ее мнение, не признавал его истиной в последней инстанции. Вообще Тед — хороший парень, но как он сумел так долго продержаться в ресторанном бизнесе, для меня загадка. Ветхое сооружение над мелководным, бегущим к морю ручейком, внутри камыш, натянутые пыльные сети, пластмассовые поплавки и несколько статуэток птицы, давшей название этому заведению, — нет, «Пеликан» столь решительно отвергает всякие претензии на моду, что теперь стал одним из местечек, куда люди приходят, потому что бывали здесь детьми или с детьми или просто потому, что привыкли. И нужно отдать «Пеликану» должное: кухня там очень неплохая.

Я мог бы посчитать для Теда окупаемость пиццы, но это не входило в мои обязанности. Да и готовить пиццу не входило в мои обязанности, но на протяжении последних пяти месяцев я время от времени становился к плите, когда Кайл, штатный гуру-пиццедел, не выходил в вечернюю смену. Кайлу двадцать два, и он крутит шашни с Беки, младшей из пяти дочерей хозяина. Эта девица отправилась в какой-то захудалый колледж в Калифорнии учиться на специалиста по кадрам, но молниеносно вылетела оттуда — как пробка из бутылки. Теперь она вернулась домой и ничего не делала, если не считать гулянок и курения травки на берегу с бойфрендом, который вместо пиццы готовит какую-то дрянь (вообще-то тесто по утрам замешивал эквадорец — нелегальный мигрант), да и то не может заставить себя делать это шесть дней в неделю. Тед от этого просто с ума сходил, он даже думать не мог спокойно на эту тему (я уж не говорю о том, чтобы что-то предпринять), и потому Кайл превратился в этакое бесплатное, но обязательное приложение к «Пеликану», каковым и оставался, совершенствуя свою изобретательность и проверяя, как далеко можно зайти, если твоя цель — заделаться совершенно бесполезным смазливым раздолбаем.

Если он не появлялся к тому времени, когда кто-то заказывал пиццу, я раскатывал за него тесто, а в зале меня тем временем подменяли другие. Я не возражал. Мне нравилось неторопливо размазывать кругами томатный соус, аккуратно добавлять моцареллу, базилик, кусочки пеперони, или крабового мяса, или курицы в соусе песто, потом на пекарской лопате пододвигать сковороду поближе к огню. Я не подражал Кайлу, который клал ингредиенты как бог на душу положит (у него это называлось «искусством», которому он научился за неделю в шарашке, куда были готовы принимать хоть собак, если те заплатят за обучение. Я же считал такой подход следствием того, что он круглые сутки семь дней в неделю под кайфом), но придерживался правил, и клиенты обычно оставались довольны. К тому же моя пицца получалась более круглой, чем у Кайла, но сути это не меняло. Он был Кайл — спец по пицце. А я — Джон, официант.