Земля бизонов (ЛП) - Страница 7

— Вот черт!

Он отдал бы несколько лет своей жизни за то, чтобы рядом оказалась Ингрид, или Арайя, или кто-нибудь из друзей, с кем он мог бы поделиться впечатлениями об этом грандиозном явлении природы. Его угнетала мысль о том, что, если он когда-нибудь сможет рассказать близким об увиденном, никто ему не поверит.

Всем известны, что первооткрыватели Нового Света имеют извечную привычку преувеличивать, когда рассказывают о своих открытиях; по этому поводу даже ходила поговорка: «Раздели все сказанное на четыре, и тогда это станет похоже на правду». Но даже если эту реку разделить на четыре, она все равно окажется куда больше всех тех рек, что он видел до сих пор.

Много лет спустя одноглазый Франсиско де Орельяна откроет великую Амазонку, которая окажется еще длиннее, шире и полноводнее, чем Миссисипи семинолов, но сейчас, это была, несомненно, самая необъятная масса пресной воды, какой прежде не видел ни один христианин.

Сьенфуэгос решил дать себе пару дней отдыха и полюбоваться роскошной безмятежностью великолепного пейзажа, а потому спокойно расположился в тени зеленого дуба, чтобы как следует отдохнуть, прежде чем продолжить долгий и тяжелый путь. Он подозревал, что Создатель, пославший ему столько радостей и горестей, оказал ему честь стать первым «цивилизованным» человеком, увидевшим все эти сказочные чудеса, стать благословением или проклятием этого нового мира, куда он прибыл безбилетным пассажиром на каравелле «Санта-Мария».

«Грех пересечь эту реку, не запечатлев ее навсегда в своей памяти, — подумал он. — В старости мне бы хотелось закрыть глаза и увидеть ее перед собой, как сейчас».

Он знал, что, несомненно, так оно и будет. Многие люди замечали, что, если на что-то долго смотреть, пусть даже на самый незначительный предмет, он навсегда отпечатается на сетчатке, а потом в самые неожиданные моменты будет вставать перед глазами, словно наяву.

И действительно, стоило Сьенфуэгосу закрыть глаза, как его мысленному взору представало красное солнце, медленно уходящее за горизонт, чьи последние лучи тонули в водах гигантской реки, на которую со всех сторон слетались десятки крякв.

Когда спустя три дня Миссисипи осталась далеко позади, в душе Сьенфуэгоса образовалась странная пустота, одиночество стало еще более невыносимым, а подступившая тоска грозила затопить сердце до самых глубин.

Сьенфуэгос по-настоящему ощутил тоску лишь к вечеру, но с наступлением темноты, прежде чем она успела им овладеть, вырыл ямку в песке, недалеко от ближайших деревьев, забрался в нее и засыпал себя сверху песком, зная по опыту, что иначе к рассвету проклятый ночной холод проберет до самых костей.

Как же он ненавидел холод!

Боже, с каждым днем он ненавидел проклятый холод всё больше!

По утрам его охватывали страх, оцепенение и беспомощность, он переставал ясно мыслить, поэтому иногда подолгу растягивался на солнышке как ящерица, которой необходимо разогреть кровь, прежде чем начать двигаться.

В эту ночь он спал дольше обычного, втайне надеясь, что, если глаза его не обманывают, быть может, он скоро сможет вернуться к женам и детям.

Как он мечтал, чтобы поскорее наступил рассвет!

В ту далекую ночь, когда, пересекая океан, они услышали крики сотен птиц над головами — верный признак того, что земля близко, а слепой и опасный путь под названием Сумеречный океан подходит к концу, то убедились, что абсурдная теория, согласно которой за краем моря их ожидает глубокая пропасть, не имеет ничего общего с действительностью.

Но тогда, семнадцать лет назад, когда они совершили это открытие, вместе с канарцем были десятки его друзей и товарищей, которые убедились воочию в своем заблуждении. Теперь же он оказался совершенно один посреди безбрежного и незнакомого мира.

Настоящий островитянин с ног до головы, Сьенфуэгос всегда любил море и знал, что, куда бы он ни направился, рано или поздно непременно выйдет к воде. Близость моря давала непостижимое чувство безопасности; оно казалось чем-то вроде отца и защитника, готового в любую минуту прийти на помощь.

Но материк — громадные, необозримые территории, где можно идти долгие дни и недели, но так и не увидеть моря — внушал ему глубокий ужас, и теперь Сьенфуэгос чувствовал себя беспомощным ребенком, который не в силах справиться со страхом.

Ингрид рассказывала — сколько всего нового он узнал именно от Ингрид! — что на свете есть люди, никогда не видевшие моря, поскольку живут слишком далеко от него. Однако, хотя знал, что его любимая не лжет, ему стоило немалых усилий признать, что подобное заявление может быть правдой.

Так насколько же далеко должно быть море, если за три или четыре дня пути он до него так и не добрался?

Гомера, Гуарани, Куба, Санто-Доминго, Малый Антильский архипелаг, где он жил в плену у каннибалов — все это были лишь острова, и когда он высадился на берега Твердой Земли, потребовалось немало времени, чтобы оценить истинные размеры континента.

Незадолго до рассвета Сьенфуэгос покинул свое песчаное убежище и, несмотря на ледяной ветер, что носился над пляжем, двинулся вперед, прямо навстречу ветру. Уже к рассвету он понял: то, что он поначалу принял за выступ скалистого мыса, на самом деле оказалось мачтами корабля.

Он побежал, преодолевая страх и тошноту. Когда потный и выдохшийся он добрался до места, то был готов кричать изо всех сил, объявляя о своем прибытии, но онемел в изумлении и разочаровании.

Это действительно был корабль, причем почти наверняка испанский, только отплыть на корабле он никуда не сможет, поскольку с первого взгляда стало ясно: плавать этой посудине больше не суждено.

Корабль застрял глубоко в песке, носом на север. Казалось, чья-то огромная рука извлекла его из морских вод и установила здесь, словно диковинное и жуткое украшение, в трехстах метрах от берега.

Издали можно было подумать, что корабль готов сойти на воду и продолжать путь, однако при ближайшем рассмотрении оказалось, что часть палубы провалилась, обнажив нутро.

Вокруг не было никаких следов присутствия людей, будь то христиане или туземцы; лишь чайки и бакланы, свившие гнезда на мачтах и реях, были единственным экипажем этого мертвого судна.

Тем не менее, он благоразумно предпочел спрятаться между скал, выждать и убедиться, что вокруг действительно нет ни души, и лишь после этого рискнул подойти ближе.

«Морская принцесса» — а именно это название было написано на корме корабля — теперь, по странной иронии судьбы, оказалась «Рабыней песков». Внимательно осмотрев корабль, канарец пришел к выводу, что он простоял здесь никак не меньше четырех лет.

Тут и там виднелись следы давнего кораблекрушения; по всему пляжу были разбросаны якоря, обрывки канатов, доски и даже бочки, а кое-где среди камней Сьенфуэгос разглядел следы костров, возле которых команда погибшего корабля грелась и готовила ужин.

Две спасательные шлюпки были все еще привязаны у борта, но за минувшие годы совсем прогнили и пришли в полную негодность.

Кем были эти люди, что забрались так далеко и не вернулись обратно?

Они либо погибли, либо растворились на бескрайних просторах неизвестного континента.

С чувством благоговения, словно он ступал на священную территорию, канарец наконец-то решился проникнуть внутрь корабля сквозь пролом в борту. Это было тяжелое неуклюжее судно около тридцати метров в длину и шести — в ширину; видимо, каракку построили для спокойного плавания по тихим водам Средиземного моря, а вовсе не для того, чтобы носиться по просторам Атлантического океана. Но, очевидно, у отчаянных безумцев из далекой Испании не было другого корабля, если они решились пуститься в столь опасный путь на этом раздолбанном корыте в поисках лучшей жизни в Новом Свете, о котором рассказывали так много чудесного.

Сьенфуэгос видел в Санто-Доминго десятки подобных людей — голодных, оборванных и впавших в безнадежное отчаяние, стоило им убедиться, что на этом острове золото не валяется грудами на дорогах, а невзгоды и тяготы не кончаются в ту минуту, когда путешественники ступили на берег по ту сторону океана.