Землетрясение в Чили - Страница 3

– В таком случае, донна Элисабета, вы, верно, возьмете у меня моего маленького любимца, который, как видите, снова оказался у меня.

– Весьма охотно! – отвечала донна Элисабета и собралась взять мальчика на руки, но так как он, протестуя против подобной несправедливости, поднял жалобный крик и ни за что не хотел с этим согласиться, то Хосефа заявила с улыбкой, что она оставит его у себя, и успокоила поцелуями. После этого дон Фернандо, которому чрезвычайно нравилась ее достойная и привлекательная манера держать себя, предложил ей руку; Херонимо, державший на руках маленького Филиппа, повел донну Констанцу, а за ними следовали все остальные, присоединившиеся к их обществу, и в таком порядке шествие направилось в город. Но едва они отошли на пятьдесят шагов, как услыхали, что донна Элисабета, тем временем с жаром о чем-то шептавшаяся с донной Эльвирой, закричала: «Дон Фернандо!» – и увидали, что она тревожными шагами спешит за ними. Дон Фернандо замедлил шаг и обернулся; он поджидал ее, не выпуская руки Хосефы, и, когда она на некотором расстоянии остановилась, словно ожидая, что он пойдет к ней навстречу, спросил, что ей нужно. Донна Элисабета приблизилась к нему, хотя и с видимым неудовольствием, и прошептала ему несколько слов на ухо, так, чтобы Хосефа не могла их слышать. Дон Фернандо спросил:

– Ну а несчастье, которое может из этого произойти?

Донна Элисабета с расстроенным лицом продолжала шептать ему что-то на ухо. Дон Фернандо покраснел от досады; он отвечал:

– Ну ладно, пусть донна Эльвира не беспокоится, – и повел свою даму дальше.

Когда они прибыли в церковь доминиканского монастыря, в ней уже раздавались великолепные звуки органа и внутри кишела несметная толпа. Толпа теснилась и за порталом на площади перед церковью, а по стенам, держась за рамы икон, в нетерпеливом ожидании висели мальчики с шапками в руках. Яркий свет изливали все паникадила, столбы, подпиравшие своды, бросали в наступающих сумерках таинственную тень, роза из разноцветных стекол в глубине церковной апсиды горела, как само заходящее солнце, освещавшее ее, и когда орган вдруг смолк, то воцарилась глубокая тишина, словно вся толпа затаила дыхание. Никогда еще ни одна христианская церковь не излучала к небу столько пламенного благочестия, как в этот день доминиканская церковь в Сантьяго, и ничье сердце не пылало жарче, чем сердца Херонимо и Хосефы! Торжество открылось проповедью, которую произнес с кафедры старейший каноник в праздничном облачении. Высоко подняв к небу дрожащие руки, с которых ниспадали складки его стихаря, он сразу начал с хвалы, прославления и благодарения за то, что в этой разрушающейся части света еще сохранились люди, способные обратиться к Богу с молитвой, хотя бы коснеющим языком. Он изобразил то, что произошло по мановению Всемогущего: Страшный суд не может быть ужаснее; когда же, указывая перстом на трещину в своде, он назвал вчерашнее землетрясение лишь предвестником этого суда, трепет пробежал по всему собранию. Затем, увлекаемый потоком духовного красноречия, он перешел к испорченности городских нравов; кара постигла город за мерзости, каких не видали в своих стенах Содом и Гоморра, и лишь безграничному Божьему долготерпению приписывал он то, что город не был окончательно сметен с лица земли. Но как кинжалом пронзило сердца наших двух несчастных, и без того потрясенных проповедью, когда каноник по этому поводу подробно остановился на преступлении, совершенном в монастырском саду кармелитского монастыря; назвал безбожною ту снисходительность, с которой свет к нему отнесся, и, уклонившись в сторону, среди ужасных проклятий предал души виновников, которых он назвал по имени, всем князьям преисподней! Донна Констанца воскликнула, судорожно ухватившись за руку Херонимо: «Дон Фернандо!» Но тот отвечал настолько настойчиво и тихо, насколько это было возможно в одно и то же время:

– Замолчите, донна, ни малейшего движения, даже глазом не моргните, но притворитесь, что вам сделалось дурно, и мы тогда покинем церковь.

Однако, прежде чем успела донна Констанца выполнить эту благоразумно придуманную меру для их спасения, чей-то громкий голос, прервав проповедь каноника, воскликнул:

– Расступитесь, граждане Сантьяго, эти безбожники стоят здесь, среди нас!

И когда другой голос с ужасом, который передался стоявшим вокруг него, спросил: «Где?» – «Здесь!» – отвечал третий и в благочестивом исступлении с такой силой рванул за волосы Хосефу, что она упала бы вместе с сыном дона Фернандо, если бы этот последний ее не поддержал.

– С ума вы сошли! – воскликнул юноша, охватив рукою Хосефу. – Я дон Фернандо Ор-мес, сын городского коменданта, которого все вы знаете.

– Дон Фернандо Ормес? – воскликнул, став вплотную, рядом с ним, башмачник, когда-то работавший на Хосефу и знавший ее так же хорошо, как и ее маленькие ножки. – Кто отец этого ребенка? – обратился он с наглым вызовом к дочери Астерона.

Дон Фернандо побледнел при этом вопросе; он то кидал робкие взоры на Херонимо, то оглядывал толпу, не найдется ли среди нее хоть один человек, который бы его знал. Угнетаемая ужасом Хосефа воскликнула:

– Это не мой сын, как вы думаете, мастер Педрильо! – и в несказанном страхе взглянула на дона Фернандо. – Этот молодой человек – дон Фернандо Ормес, сын городского коменданта, которого все вы знаете.

Башмачник спросил:

– Кто из вас, граждане, знает этого молодого человека?

И многие из стоявших кругом повторили:

– Кто знает Херонимо Ругеру, пусть выступит вперед!

Тут случилось, что маленький Хуан, испуганный шумом и смятением, потянулся с рук Хосефы на руки к дону Фернандо. «Вот он – отец!» – завопил тогда какой-то голос; и: «Вот он – Херонимо Ругера!» – второй; и: «Вот они – святотатцы!» – третий; и: «Побейте их камнями! Побейте их камнями!» – весь собравшийся в храме Иисуса христианский народ.

Херонимо воскликнул:

– Остановитесь, бесчеловечные люди! Если вы ищете Херонимо Ругеру – так вот он! Оставьте этого ни в чем не повинного человека!

Беснующаяся толпа, смущенная заявлением Херонимо, остановилась, озадаченная; несколько рук отпустили дона Фернандо; в это мгновение к ним поспешно приблизился морской офицер высокого ранга и, протеснившись сквозь окружавшую их шумную толпу, спросил:

– Дон Фернандо Ормес! Что случилось с вами?

Тот отвечал, уже совершенно освободившись, с истинно героической находчивостью:

– Да! Посмотрите-ка, дон Алонсо, на этих злодеев! Я бы погиб, если бы этот достойный человек для успокоения разъяренной толпы не выдал себя за Херонимо Ругеру. Будьте добры, арестуйте его вместе с этой молодой дамой, ради их обоюдной безопасности, а вместе с тем и этого негодяя, – добавил он, хватая башмачника Педрильо, – который поднял весь этот бунт.

Башмачник воскликнул:

– Дон Алонсо Онореха! Ответьте по совести, разве эта девица не Хосефа Астерон?

Так как дон Алонсо, прекрасно знавший Хосефу, медлил с ответом и несколько голосов со вновь вспыхнувшим бешенством завопили: «Это – она! Это – она!» и «Смерть ей!» – то Хосефа, передав на руки дону Фернандо маленького Хуана и маленького Филиппа, которого до сих пор держал Херонимо, сказала:

– Идите, дон Фернандо, спасайте своих обоих детей и предоставьте нас нашей участи!

Дон Фернандо, приняв от нее детей, сказал, что он скорее готов погибнуть, чем допустить, чтобы кому-нибудь из его спутников причинили зло. Выпросив у морского офицера шпагу, он подал Хосефе руку и предложил другой паре следовать за ним. Им действительно удалось выйти из церкви, так как при подобных приготовлениях толпа расступилась перед ними с достаточной почтительностью; и они уже почитали себя спасенными. Но едва ступили они на площадь, также наполненную народом, как из преследовавшей их разъяренной толпы раздался голос: «Это – Херонимо Ругера, граждане, ведь я – его отец!» – и страшный удар дубины поверг его на землю. Шедшая с ним рядом донна Констанца с криком: «Иисус-Мария!» – бросилась к своему зятю, но уже раздался крик: «Монастырская девка!» – и удар дубины, нанесенный с другой стороны, поверг на землю рядом с Херонимо и ее, бездыханную.