Зеленый лист - Страница 5

«Вы можете найти половинку не для меня, а для другого человека?»

«Интересная задача, надо подумать…» Мне тогда было все равно, и я не поняла.

— Юля! Юля, я совсем забыла! Юля, вы уже спустились? Соседка… как же ее имя… смотрела сверху в лестничный пролет

и подавала нам знаки.

— Что? — спросила я.

— Минуту! — крикнул я. — Мы поднимемся.

— Станислав Никонович… он… за неделю, а может, за несколько дней до того… ну, как это с ним случилось… да вы поднимитесь… Может, зайдете на минуту?

Большая комната, куда ввела нас хозяйка, была так заставлена мебелью, что пройти между диваном и огромным шкафом я смог только боком, а я и проходить не стала, остановилась в дверях, глядя на женщину с испугом, которого не могла скрыть.

— Вот, — сказала хозяйка, достав из ящика серванта запечатанный конверт без марки и адреса, с короткой надписью: «Юлии». — Станислав Никонович сказал, чтобы я передала это вам, но только если вы сами появитесь.

— Да, — сказала я, протянув руку.

— Дай мне, — сказал я и забрал конверт у тебя из рук.

Внутри оказался листок белой нелинованной бумаги. Прямым, без наклона, упрямым, четким почерком было написано: «Юля, спасибо Вам. Вы подсказали мне чрезвычайно интересную задачу. Если Вы читаете это письмо, значит, задачу я решил. Ведь Вы счастливы? Нет, не так нужно спрашивать. Вы стали собой, верно? Простите, что не выполнил Вашу просьбу — сейчас Вы наверняка знаете, почему я так поступил».

— Спасибо, — сказала я хозяйке.

И мы ушли. И оказались на улице. Почему-то мне чудилось, что если смотреть в небо — вечернее, с золотистой кромкой низких облаков на западе, — то лучше виден просвет, та, как он говорил, двумерная граница, отделяющая миры друг от друга, но и соединяющая тоже.

У меня была плохая память на лица, а незнакомые имена я запоминала еще хуже. Сейчас это не так, потому что память свою я тренировал с детства, будучи уверенным, что непременно стану программистом, и твои воспоминания были для меня открыты, но черпал я из них мелкими горстями, не зная, как это повлияет на нас… на наше… в общем, на то, что составляло нашу единую душу, как бы ни относиться к этому слишком общему и расплывчатому понятию.

Я встретила его по дороге на работу, на перекрестке, откуда одна улица вела к блошиному рынку, а другая — через сквер с голубями — к библиотеке, в которой мне с некоторых пор стало неуютно, потому что я слышала, даже если не хотела того, женские пересуды по поводу нашей с тобой странной для многих жизни: молодая пара, а ни с кем не общаются, никуда не ходят, какие-то они, эти двое, сами в себя погруженные, оба не от мира сего, ну, Юлька всегда была такой, и мужа себе под стать выбрала, наверняка дома они друг с другом ругаются и швыряются тарелками: если на людях все прекрасно, то в тихом омуте… Чушь все это, конечно, но ощущать краем сознания глупые разговоры мне было неприятно, и тут я тебе ничем не мог помочь, предложил как-то уволиться и поискать другую работу, но я не согласилась — в библиотеке мне, по крайней мере, все было знакомо, а на другом месте…

Он стоял у кромки тротуара и ждал, когда появится зеленый, я подошла и встала рядом, мне не было до него дела, я не смотрела в его сторону и потому вздрогнула, когда он неожиданно обернулся и сказал:

— Простите, пожалуйста, вы — Юлия?

Я не знала этого человека — точно, я мог это подтвердить, в твоей памяти, которой ты просто не умела пользоваться, это лицо отсутствовало, как и имя, которое он назвал:

— Игорь Гольцев. Мы со Станиславом Никоновичем работали вместе лет восемь… почти девять. Его назначили старшим научным, а я только пришел после университета.

Он говорил быстро и много — не был уверен, что я захочу его слушать. Зажегся зеленый, и мы оба поспешили на противоположную сторону, где должны были разойтись: мне в библиотеку прямо через сквер, ему в свой институт — налево.

— Вы разве меня знаете? — спросила я.

— Я давно вас знаю, — Игорь улыбнулся, и мне сразу стало с ним очень легко разговаривать, я не смогу объяснить словами, но мне показалось… — То есть я вас видел. На фотографии. Ваша фотография стояла у Стана на столе. Теперь это мой стол, но я все никак не решусь ее убрать. Мне кажется, что если я уберу вашу фотографию, то Станислав Никонович окончательно уйдет из этого мира, вы понимаете, что я хочу сказать?

— Нет, — покачала я головой, хотя все уже поняла и внутренне сжалась, ожидая его следующих слов.

— Но вы же знали, наверное… Это невозможно было не заметить…

— Чего? — спросила я. Я хотела, чтобы слово было произнесено вслух, и он сказал:

— Ну… Стан любил вас, Юлия. Последние годы. По-моему, он вас просто боготворил.

— Но я… Он мне никогда… Мы были соседями и встречались на лестнице… Я даже в лицо его плохо знала, у меня слабая память на лица и имена…

Наверное, я говорила совсем не то, что нужно; конечно, ты говорила не то, зачем было этому Игорю знать, какой ты оказалась слепой?

— Вот как… — произнес он со странным оттенком в голосе: то ли с сожалением, то ли с обидой.

— Юлия, — сказал он. — Наверное, будет правильно, если я верну вам вашу фотографию. Стан хотел бы этого, я думаю. Послушайте, мы могли бы… Давайте встретимся в четыре…

— В пять, — быстро сказала я. В пять заканчивался мой рабочий день, и я могла бы… Зачем?

— Хорошо, — сразу согласился Игорь. — Неподалеку есть неплохое кафе — «Либерти». Там можно посидеть, выпить кофе, и плюшки там замечательные.

— Знаю, — вырвалось у меня, хотя я совсем не собиралась рассказывать Игорю о том, как мы сидели там с Савранским, и он втолковывал мне азы какой-то теории, которую я все равно не поняла.

— Отлично! — обрадовался Игорь. — Тогда в пять.

Я попросила тебя пойти со мной, но я не согласился, сказал, что буду неподалеку, посижу в сквере или поброжу по рынку, это ведь твой разговор, меня Игорь не знает и, возможно, будет неприятно разочарован. Ни к чему.

В кафе я сразу направилась к дальнему столику, чтобы видеть улицу через большое окно, и села на то место, где сидела… сколько же времени прошло… почти год. Год, как жизнь, которой у меня стало много больше, чем было, а у Савранского не стало вовсе…

Фотографию он достал из модного рюкзака, с такими сейчас многие ходят, очень удобно: и руки свободны, и спину поневоле держишь прямо. Фото оказалось в тонкой деревянной рамке, я взяла карточку в руки и не сдержала удивленного вздоха. Мне было восемнадцать, я недавно поступила в университет, и мы с новыми подружками — человек десять — праздновали начало семестра у меня дома, потому что мама с папой отправились в тот вечер в театр (на «Шопениану» в Большой — выудил я из твоей памяти) и нам не мешали, мы вволю повеселились, и несколько раз Машка, у которой был фотоаппарат, щелкнула нас вместе и по отдельности. Меня тоже, конечно.

Как эта фотография оказалась у Станислава Никоновича?

— Я не знаю, — сказал Игорь. — Но Стан этой фотографией очень дорожил.

— Спасибо, — сказала я и положила рамку на стол изображением вниз. Почему-то мне не хотелось, чтобы я-прежняя вмешивалась своим взглядом в разговор.

Нам подали (та же самая официантка, между прочим, — подсказал я тебе) кофе и плюшки. Возможно, даже на тех же самых тарелочках.

— Юлия, — напряженно сказал Игорь. — Вы действительно не знали, что…

— Нет, — сказала я, — ив мыслях не было. Он был… просто сосед, я и имени его не помнила, пока мы случайно не встретились неподалеку, на блошином рынке.

— С ним отвратительно поступили, — убежденно произнес Игорь. — Да, характер у него был тяжелый, идеи его не всем были понятны, но это не причина, а повод. Его не должны были отправлять на пенсию, он и дня не мог прожить без дискуссий, расчетов, идей, мыслей.

— Знаю, — сказала я, — многие мужчины, оказавшись в такой ситуации, быстро стареют… А у него даже семьи не было. Наверное, поэтому сердце и не выдержало.

— Вы так думаете? — произнес Игорь все с той же странной интонацией.