Зеленые глаза Баст - Страница 45

После этого евразиец, чей высокий, костистый лоб покрылся смертельной испариной, а лицо с ястребиными чертами обрело свинцовый оттенок, вынул из кармана тяжелые золотые часы (встревоженный инспектор ловил глазами каждое его движение) и посмотрел на них. Трясущейся рукой он вернул часы в карман.

— Мне следует поторопиться, — прохрипел он. — У меня… всего девятнадцать минут…

Гаттон вопросительно посмотрел на меня, но я мог лишь покачать головой в ответ. Смысл слов доктора ускользал от моего понимания, но когда Дамар Гриф, медленно и с очевидным усилием, заговорил опять, я заметил, как странно изменилось выражение лица наблюдательного Гаттона.

Месяц спустя я уже жил в Белл-Хаусе, доме, относившемся к поместью Фрайарз-Парк. В просторных комнатах этого особняка было достаточно места для размещения библиотеки и моей бесценной коллекции. Нахема также поселилась со мной там, но, не забывая о сомнительных обстоятельствах, при которых мне достался этот дом, я из предосторожности не стал отказываться от пригородной виллы, о которой упоминал ранее, да и скромная стоимость ее аренды больше не отягчала мой изрядно пополнившийся карман.

Так и слышу, что вы воскликнули: «Шантаж!» Можете расценивать этот поступок как угодно, тогда как моим ответом будет: «Наука прежде всего!» Я верил, что не иметь средств на продолжение моих экспериментов — все равно, что обеднить мир. Но даже наука не смогла бы подсказать мне, что труду всей моей жизни суждено сгинуть на пепелище Белл-Хауса.

Мои исследования временно ушли в сторону от первоначально избранной области; понимая, что грядет большая война между народами, я направил свою работу в новое русло. Мой великий труд, который, как я полагал, после опубликования пошатнет множество научных репутаций, был завершен. История жизни Нахемы увенчала мои исследования в области эмбриологии, физиологии и психологии психогибридов. Честно говоря, присутствие моей необычной протеже грозило превратить жизнь в кошмар. Тогда мне еще только предстояло узнать, что она воистину неиссякаемый источник обновления моих денежных ресурсов, которые из-за дорогостоящего характера исследований таяли с невероятной быстротой. Возможно, я пренебрег поставленной перед собой задачей изучения ментального и физического развития Нахемы, ибо вскоре стало невозможно не признать, что, погрузившись в новые занятия, я утратил былой контроль над ней.

Случались неприятные эпизоды. Например, несмотря на все предпринятые мной предосторожности и неусыпную бдительность Кассима, по Аппер-Кросслиз вскоре поползли сплетни о том, что в Белл-Хаусе обитает женщина. Я отнесся к этому равнодушно; гораздо сильнее меня обеспокоило поведение Нахемы во время визита в Фрайарз-Парк поверенного сэра Бернема.

Каким-то образом ей удалось тайно проникнуть в особняк (и случай этот пришелся на тот самый месяц Сотис, наступления которого я так боялся каждый год). Сэр Бернем заметил ее в часовне. Он спешно послал человека в Белл-Хаус, а я, обнаружив наконец, где именно прячется Нахема, настоял на ее немедленном возвращении домой. Это был лишь один из нескольких примеров ее непокорности: иногда и вправду казалось, что какой-то демон склоняет ее к поступкам, способным погубить нас обоих.

Она обладала незаурядным умом и по секрету от меня отслеживала мои новые исследования с интеллектуальным пылом, унаследованным непосредственно от Каверли. К тому же в ней, по-видимому, развилось яростное недовольство ограничениями, наложенными ее отцом на права, что достались ей по рождению, и однажды вечером, вскоре после описанного мной происшествия, она вошла в мой кабинет и предложила такое, от чего меня переполнил смертельный ужас.

Мне следует объяснить, что сэр Бернем, ставя соображения репутации рода и сына-наследника превыше всего, согласился (с одной лишь оговоркой: хранить ужасную правду в тайне от его жены) сделать все возможное для обеспечения Нахемы, но при этом потребовал скрывать ее существование от остального мира. На этих условиях я и получил Белл-Хаус. Хотя по диким поступкам Нахемы я понимал, что ей претит подобное затворничество, я так глубоко погрузился в свои изыскания, что не увидел, насколько серьезно ее возмущение этой навязанной анонимностью. Разумеется, тогда мне не удалось постичь всю силу и глубину ее ненависти к брату, Роджеру Каверли.

И вот теперь, в этот роковой вечер, в порыве одного из полусумасшедших припадков, что так пугали меня, она излила передо мной всю свою злобу и отвращение к нему. Она из рода Каверли (это было сутью ее заявления), но двери Фрайарз-Парка закрыты для нее, а мир не догадывается о ее существовании. Если сэр Бернем умрет, собственность унаследует Роджер — и это обернется для нас полной катастрофой.

Ее требования сводились к следующему: мне необходимо испробовать эффективность моего нового изобретения, убрав с его помощью ненавистное препятствие с ее пути!

Мне нет прощения за последующий поступок. Я не готов признать, что совершил преступление под воздействием сильного давления со стороны моей подопечной; на самом деле я намерен настаивать, что принял точку зрения, едва ли не совпадающую со взглядом Нахемы, после того как случайно поговорил с наследником во время одного из его визитов в Фрайарз-Парк и увидел ситуацию в новом свете.

Не знаю, что насторожило сэра Бернема, вероятно, это было связано с опрометчивостью самой Нахемы, но вместо того, чтобы вернуть сына в частную школу, откуда он приехал к родителям в поместье, Роджера Каверли в сопровождении гувернера без промедления отправили за границу. Дату его отъезда я считаю днем, ставшим началом моего падения.

Нахема угрожала, что пойдет знакомиться со своей матерью, а я, с горечью понимая, что это обернется бедой (и не исключая, что она действительно способна на подобный шаг), поддался ее уговорам. Два месяца спустя мы — Кас-сим, Нахема и я — остановились в двух милях от базельского жилища Роджера Каверли и его гувернера.

Обстоятельства, сопутствовавшие смерти Роджера Кавер-ли, впоследствии так и остались покрытыми мраком, и хотя сэр Бернем подозревал неладное, у него, во-первых, не было доказательств, а во-вторых, насколько я знаю, он не решился бы искать их по причине существования Нахемы.

Скажу вкратце, что я усовершенствовал китайский яд, носящий в северных провинциях название «хланкуна». Проведя ряд опасных экспериментов, я убедился, что действие его подобно действию кантареллы, яда, сделавшегося печально знаменитым стараниями дома Борджиа. Это позволило мне предположить, что кантарелла попала в Рим с Востока, вероятно, через Палестину. Работая с хлан-куной, я обнаружил, что смерть от нее наступает в течение двух часов (кантарелла убивает за один час сорок пять минут) и что яд не оставляет следов, по которым его впоследствии можно обнаружить. В качестве способа убийства я избрал, как и Чезаре Борджиа задолго до меня, самоотравление жертвы, ибо оно исключает улики.

Для этого только и требовалось, что заполучить шарф, воротник или иной предмет гардероба, имеющий непосредственный контакт с кожей будущей жертвы (Борджиа предпочитал перчатки). Эту вещь надо было пропитать хлан-куной и положить на место. Попавший с одежды на тело яд вызывал резкое раздражение и высыпание на коже, а если жертва хотя бы слегка чесала зараженное место, образовывались трещинки, достаточные для проникновения вредоносных частиц яда в организм человека.

Я не буду вдаваться в подробности, но именно так умер Роджер Каверли. Мы провели еще немного времени за границей и вернулись в Белл-Хаус. Потакание кровожадным устремлениям лишь разожгло кошачий аппетит Нахемы, и она принудила меня поставить перед сэром Бернемом новые, практически невыполнимые условия, в результате чего, как вам известно, он из чрезвычайно богатого человека превратился едва ли не в нищего.

Я даже заставил его подписать закладную на Фрайарз-Парк в пользу Нахемы, ибо к тому времени со всей ясностью понял, что, подобно второму Виктору Франкенштейну, взрастил чудовище, которое рано или поздно пожрет меня самого.