Зеленое море, красная рыба, черная икра - Страница 6

Еще трижды я увидел за окном желтые похоронные автобусы. Можно было подумать, что на побережье вчера бушевала война. Правда, у людей в катафалках лица были деловые, озабоченные; никакой особой печати скорби не наблюдалось.

– У вас пассажиры предпочитают похоронные автобусы обычным или что-то случилось?

Парикмахер недоуменно посмотрел на меня, потом проследил направление моего взгляда, увидел автобус и захохотал:

– Да нет! Просто фондов не хватило на нормальные, и нам спустили пятьдесят штук, предназначенных для похоронного обслуживания. Да вы не удивляйтесь! Вообще люди в нашем городе идут как-то вспять.

– Почему?

– Не знаю, жизнь какая-то недостоверная.

Гарегин работал действительно очень быстро и ловко. Приоткрывая глаза время от времени, я видел, как постепенно моя давно не стриженная шевелюра укладывается в ровный, точно продуманный рисунок.

– Вот и все!..

Гарегин бросил мне на лицо раскаленную салфетку. Обжигающий жар объял мое лицо, но в тот же момент, прежде чем кожа на физиономии начала плавиться, он начал прижимать ее ладонями, быстро гладить, потом сорвал раскаленное покрывало, быстро скрутил и начал со скоростью вентилятора обдувать прохладными струйками распаренную поверхность. Одно слово – тропические стихии.

– …Неизвестно, когда приедет Первый, но вы будете выглядеть в обкоме как огурчик!

Я положил на столик трояк, поблагодарил Согомоныча и твердо пресек его попытки переселить деньги обратно в мой карман.

– Иначе эта сегодняшняя наша встреча – единственная и последняя, и я немедленно отправляюсь в парикмахерскую Дома быта…

Я вошел во двор и увидел на крыльце крысу.

Большая серая крыса лениво шевелила влажно-розовым длинным хвостом. Черными бусинками глаз выжидательно смотрела на меня. Она хотела понять, пойду я на нее или отступлю. Чуть наклонив острую голову, спокойно смотрела она на меня, перебирая когтистыми голыми лапками, и я понял, что я ее боюсь. Со стыдом я подумал, что сидящий на крыльце здоровенный пес вряд ли произвел бы на меня такое сильное впечатление. А эта маленькая, кровожадная тварь внушала ужас.

Крысу можно было смести одним ударом ноги, но я боялся даже ботинком дотронуться до нее и поймал себя на том, что озираюсь в поисках камня или палки, чтобы шугануть с дороги эту мерзость. Наверное, она не чувствовала для себя никакой опасности, потому что, налюбовавшись вдоволь моей растерянностью, не спеша соскользнула с крыльца, неторопливо юркнула в дыру под стеной. Я облегченно вздохнул, мне повезло – никто не видел позорного поединка нового прокурора с крысой.

Вопросы, вопросы…

– Где вы были позавчера вечером? Кто может это подтвердить?

– Когда последний раз видели Пухова?

– А Мазута?

Опросы начались с раннего утра. В них принимала участие и водная прокуратура – и Бала, и Гусейн Ниязов.

Хаджинур Орезов, инспекторы рыбнадзора с дежурным нарядом ездили безостановочно на милицейском «козле» и нашей «Ниве», привозя все новых людей.

Молодые и старые, одинаково черно-загорелые, с заросшими лицами, осторожно отвечали они на все вопросы, подолгу задумывались.

«Не видел», «не знаю», «не встречал»…

Я выбрал в собеседники старого Бахтияра-Сафарали-оглы Багирова, крепкого еще, высокого мужчину с маленькими ост рыми глазками, шесть раз привлекавшегося к уголовной ответственности за браконьерство.

Бахтияр-Сафарали-оглы оказался словоохотливым несуетливым стариканом, откровенным во всем, что не касалось сегод^ няшнего дня браконьерского Берега.

– У нас испокон веков ловили рыбу… – попивая заваренный Гезель чай, витийствовал он. – И всем всегда ее хватало. Человек должен употреблять в пищу все, что создал аллах на земле…

– Государство запретило браконьерский промысел, приняло специальные законы…

– Мы тут все рыбаки. Какое же это преступление – ловить рыбу? Это ведь не убить, не ограбить! Своим трудом!..

Постепенно от защиты старик перешел к обвинениям:

– Ты возьми сажевый комбинат! Вот от кого рыбы не стало… И все знают, а молчат! Почему?

– Почему? – повторил я, как эхо.

– Потому что начальство сразу даст укорот! Хоть и прокурору!..

В коридоре закричали хрипло:

– Выходи! Серегу Пухова везут…

Все высыпали на балкон, на соседних появились жильцы: все словно ждали этого хриплого выкрика. Внизу хлопнула дверца – это под личным руководством Агаева в «газон» сели милиционеры с карабинами – на могиле убитого должны были прозвучать скорбные залпы.

А за забором протяжно запела труба. Процессия шла от здания рыбинспекции и приближалась к центру, здесь гроб должны были поставить в автобус. К первой трубе присоединилась вторая. Известная с детства щемящая мелодия затопила двор, улицу. Я увидел, как Гезель, зажав уши, с паническим страхом бросилась назад в комнату, закрыла окно.

Старый Бахтияр-Сафарали-оглы достал носовой платок, протер глаза, нос, потом трубно высморкался, взглянул на меня.

– Тебе надо на Осушной сходить, – сказал он негромко.

– На Осушной? – У меня было странное положение человека, который настолько плохо разбирается в местных обстоятельствах, что поневоле вынужден играть сомнительную роль болвана в польском преферансе. Я должен был поворачивать голову к очередному своему собеседнику, пытаясь уловить нить рассуждений.

– Что такое Осушной?

– Да у нас тут есть островок. Там живет Керим. Больной проказой. К нему Мазут часто наезжал раньше. Может, и сейчас там обитает…

– Вы считаете, что Мазут…

– Я тебе ничего не говорил, и больше меня не вызывай. Мне еще правнуков воспитать надо. – Он поднялся, пошел к дверям.

На пороге Бахтияр-Сафарали-оглы неожиданно белозубо усмехнулся:

– Когда человек на моем месте начинает много разговаривать со следователем, то язык у него становится длинным и извилистым, как Военно-Грузинская дорога…

У меня понемногу появилось тревожное ощущение того, что о чем-то подобном я уже слышал. Ощущение Сицилии. Все молчали не потому, что таили свои дела. Это не была их личная скрытость и закрытость от закона.

«Омерта – общий заговор молчания! Обет немоты!»

Изо всех кабинетов и другие рыбаки потянулись к выходу.

«Браконьер – это профессия на всю жизнь…» – подумал я, глядя, как такие степенные старики, как Бахтияр-Сафарали-оглы, осторожно сходят по нашей крутой лестнице во двор.

Похороны Пухова были многолюдными, люди отдавали должное благородным мотивам охранительной деятельности органа, который он представлял, и трагическим обстоятельствам его собственной гибели.

Пришли все свободные от дежурства инспектора рыбнадзора, ВОХРа; в полном составе явились члены бюро горкома и обкома.

Убийства рыбинспекторов всегда рассматривались как преступление против порядка управления, в конечном счете против власти. Как месть со стороны тех, с кем рыбнадзор ведет не прекращающуюся ни на миг тяжелую войну.

В последнюю минуту на автобусах подъехали сотрудники гор – и облисполкома, рабочие государственного заповедника, милиционеры с карабинами. И еще много другого народа. Мурадова тоже была здесь, вместе с сотрудниками бюро судебно-медицинской экспертизы. Я увидел Анну, разговаривавшую с какой-то женщиной, – мы молча, но душевно кивнули друг другу.

Секретарь горкома – седой высокий мужчина в очках – прочитал короткую речь, потом на холмик у могилы вскочил начальник рыбинспекции – Цаххан Алиев. Плоское, с мелкими оспинками, лицо его горело:

– Пусть дрожит земля под ногами у подлых нарушителей закона, опять поднявших руку на человека! Сначала на Саттара Аббасова, теперь – на Сергея…

Алиев оказался искусным оратором. Он отказался от призыва к возмездию и посвятил свое выступление благородным задачам охраны.

– …Только за первый квартал коллектив районной инспекции, душой которой был Сергей, изъял десятки километров красноловных сетей, калад, – этих варварских средств пиратского лова… Пятьсот сорок рыб осетровых пород на сумму свыше ста тысяч рублей… Спи спокойно, наш дорогой товарищ! – закончил он. – Дело, за которое ты отдал свою жизнь, мы доведем до конца…