Зеленое море, красная рыба, черная икра - Страница 17
Странно, что моя синекура выбрала такое место для гнездовья, думал я. По моим представлениям, эта экзотическая птица радости должна селиться в тропических садах, жемчужных лагунах, под сенью олеандров или там рододендронов каких-нибудь. А здесь не было олеандров. Здесь вообще ничего не было. Здесь была пустыня. А на краю пустыни – урез взбесившегося от шквалистого ветра буровато-грязного прибоя, размытого мутно-зелеными полосами. Был еще тусклый, слепой свет солнца – как бы день, а все безвидно. Летит по воздуху песок и превращает свет в дым. Земля вспучена нарывами сыпучих дюн. Жалобный подшерсток укрывает горбы холмов – кусты саксаула и карагача, верблюжья колючка, чертополох пустыни, отчаянная растительность, ожесточенно цепляющаяся за жизнь.
– Бала!
Я заметил, что он сидит как-то боком.
– Ты не заболел? – спросил я.
– Да нет. Спина немного… Пройдет! Вы что-то хотели?
– Я попросил Гезель найти один материал о несчастном случае. Мы будем проверять его сами, не привлекая водную
милицию.
– Я прослежу.
Моей жене чай никогда не удавался, хотя она изводила уйму заварки и приправляла ее травами. Я подозреваю, что искусство заваривать чай передается по наследству. Гезель заваривала чаи небрежно, даже не особенно приглядываясь, как это делают профессиональные чайханщики, но чай тем не менее у нее всегда получался одинаково ароматный и терпкий.
С пиалой в руке я открыл пуховскую тетрадь, другой придвинул карандаш.
Первой в списке браконьеров, задерживавшихся Пуховым, я увидел фамилию уже знакомого мне Багирова Бахтияра-Сафарали-оглы.
Видимо, охотиться на старого браконьера считалось «классикой» – «школой» Восточнокаспийской рыбинспекции. Старика ловили все. И все-таки Бахтияр-Сафарали-оглы оставался на свободе.
Дальше шли тоже уже известные мне люди. Большинство их мы уже вызывали, допрашивали. Мне вспомнились проходившие через мой кабинет рыбаки – в высоких, с раструбами, сапогах, в комбинезонах и телогрейках, в теплых ушанках и шерстяных лыжных шапочках; молодые и пожилые, тихие и горластые…
В нескольких местах на страницах виднелись отметки красной пастой:
«Смотрел. Ц. Алиев». И даты.
Начальник рыбинспекции регулярно знакомился с реестром. Последний раз просматривал записи примерно месяц назад.
Я уже хотел было отложить тетрадь, как вдруг заметил в списке некую странность. Я заново пересмотрел его. Действительно! Именно Касумова Пухов не задержал ни разу!..
«А если Кулиева права – и существовали какие-то скрытные отношения между Мазутом, Умаром Кулиевым и Пуховым? И Мазут доставил записку из тюрьмы от Умара Кулиева – Пухову?»
Я даже пошел в своих предположениях дальше: «А что, если Пухов оказался в ту ночь вблизи метеостанции именно потому, что шел к Мазуту?»
Вошел Бала. Он занес не очень объемистую папку – «Материалы по несчастному случаю на охоте с гр. Ветлугиным А. Т.».
– Успел прочитать? – спросил я, переправляя папку себе на стол.
– Там, собственно, немного. – Бала осторожно – с прямой спиной – опустился на стул. – Ветлугин был в нетрезвом состоянии. Когда давал напарнику прикуривать, качнул лодку. Ударил прикладом о борт…
Синекура завела меня в удивительное место, где окружающее постоянно оказывалось недостоверным и твердь то и дело оказывалась хлябью. Как люди умудрялись тут ориентироваться?
– …Лодка перевернулась. Заряд угодил Ветлугину в лицо.
– Их было двое в лодке?
– Да. Ветлугин с приятелем.
– А кто приятель?
– Баларгимов Садык. Осмотрщик кабельного участка.
– На берегу был кто-нибудь? Может, другие охотники? Очевидцы?
– Никого. – Бала протер очки. – Ночное время…
– А что следователь?
– Он допросил Баларгимова, выехал на место. Есть протокол воспроизведения. Подняли со дна ружье – в нем один патрон. Во втором стволе только гильза. Проведена судебно-баллистическая экспертиза…
Я знал методику подобных дел.
– Спусковой механизм оказался изношенным? – спросил я.
– И довольно сильно.
– А что боеприпасы?
– Экспертиза подтвердила: дробь, порох, пыжи – все такое же, как изъятое в квартире Ветлугина… С этим все в порядке…
– Отношения Баларгимова с Ветлугиным действительно приятельские?
– Собутыльники!
– А возраст?
– Баларгимов – тот постарше, лет сорока. Женат, есть дети. У Ветлугина – жена…
– Я хочу с ней встретиться. Вызови ее, пожалуйста. И свидетелей.
Мне позвонил Агаев – его интересовали результаты поездки на Берег.
Оставшись один, я внимательно прочитал показания Баларгимова. Если вначале, в объяснениях, он слегка путался, то к окончанию следствия показания его обрели необходимую ясность.
Ничем не опровергнутые, они установили окончательные обстоятельства случившегося:
«…Ветлугин и Баларгимов в лодке «кулаз» вышли ночью в море для отстрела птицы. Баларгимов сидел на веслах, а Ветлугин напротив него – с заряженным ружьем. В море Ветлугин закурил и хотел угостить сигаретой Баларгимова, руки которого были заняты…»
Бала доложил обо всем существенном полностью. Мне осталось лишь просмотреть обычные в делах подобного рода документы: протокол выезда на место происшествия, справки о принадлежности дробовых ружей, протокол допроса понятых…
Капитан рыбоохранного судна «Спутник», допрошенный в качестве свидетеля, сообщил:
«…Баларгимов показан место, где это произошло. Спустили катер… Море было мелкое, камни. Примерно восемьдесят метров от берега. Вода была чистая, глубина небольшая, дно было хорошо видно. Недалеко от камней обнаружено ружье…»
Увидел я и документ, подписанный водной милицией. Ей поручалось изъять образцы боеприпасов погибшего для криминалистической экспертизы.
Протокол был составлен Бураковым и отличался присущей ему обстоятельностью: «…Когда Ветлугиной Т. В. в присутствии понятых было предложено показать, где в доме находятся охотничьи боеприпасы, принадлежащие ее мужу, Ветлугина заявила, что охотничьих боеприпасов в квартире нет. Однако при осмотре платяного шкафа была обнаружена картонная коробка, в которой…»
Далее шел перечень гильз и описание пыжей.
Бураков с честью выполнил данное ему поручение.
Поздно вечером неодолимое чувство жалости к жене заставило меня кривыми улочками Нахалстроя спуститься на морвокзал, занять очередь у автоматов междугородной связи.
Связь с тем берегом была плохой. Люди под пластмассовыми белыми яйцами громко выкрикивали свои «алле», «алле», припечатывая их ударами по неуязвимым, как БТРы, видавшим виды металлическим ящикам.
Пропустив сквозь себя с десяток имен, просьб, упреков и признаний абонентов, звонивших передо мной, я снял трубку, надеясь, что тоже окажусь в безопасной звуковой отдаленности и мы с женой будем больше догадываться, нежели слышать друг друга.
Все, однако, оказалось не так.
– Я думала, что ты уже не позвонишь, – просто произнесла она так близко, что я расслышал все оттенки каждого слова.
Ее злое веселье, делавшее меня отчаянным, отвечающим за себя одного, куда-то исчезло. Голос был печален. У меня сразу испортилось настроение.
Мы поженились не сразу. К тому времени, когда я помогал ей собирать материалы о поведении браконьеров в конфликтной ситуации, о ней уже знали мои близкие – и мать, и сестра не чаяли в ней души. Лена охотно всем помогала, дарила книжки, советовала, заступалась. Она боялась одиночества, болезней, неохотно оставалась одна. В ней было что-то от ласкового ребенка, который знает, что его любят. Иногда, правда, ребенок этот мог оторвать голову кукле, с которой любил играть. Этой куклой порой чувствовал себя я.
– Ты совсем забыл обо мне? – Сейчас ребенок чувствовал, что любимую куклу взяли у него и забросили аж на другой берег моря.
– Ну что ты, малыш! – Мои интонации были насквозь фальшивы, но она этого не почувствовала. – Жутко много работы…
Она обрушила на меня вихрь быстрых вопросов, от которых невозможно было укрыться.