Зеленое море, красная рыба, черная икра - Страница 15

Еще в школе Агаева и его компанию отличала поразительная осведомленность. И не только в отношении учителей и директора. Они коллекционировали фамилии директоров заводов и управляющих, инструкторов, заведующих отделами ЦК, не говоря уже о командующих военными округами, министрах, председателях госкомитетов и их заместителей.

Впрочем, в этом не было ничего удивительного – в компанию их входили в основном сынки республиканской номенклатуры. Удивительно другое – информированность эта никем в школе не ценилась, а успеваемость компании была даже ниже средней.

– Ночью передали с парома «Советская Нахичевань»… – сказал Агаев, складывая платок и убирая его в карман. – К матросу на трапе подошла цыганка. Сказала, что за «козлятником» Касумова, на Берегу, есть тайник. Он закрыт камнем. В нем будто бы находится пистолет, из которого Мазут убил Пухова…

– Что за цыганка? – спросил я.

– В том-то и дело! Пока матрос бегал за помощником по пассажирской работе, цыганки все перемешались – там целый табор!

– Нашли?

– Искали. Но безрезультатно. Информация пошла не через нас, а по старому каналу – через территориальную милицию и прокуратуру области. Нас только сейчас подключили. И то – областное управление настояло! Генерал Эминов!

– Безобразие…

– Это не все! Они сразу поехали на метеостанцию и все изъяли. «Макаров» с запасной обоймой с патронами. Все – в управлении внутренних дел области. Довиденко дал им свое благословение.

– Все это делается в обход нашей прокуратуры, – сказал я. – Я буду сейчас говорить с прокурором области.

– Довиденко можете не застать… – заметил Агаев. – Он собирается в обком. Там. Кудреватых. Приехал из Москвы…

В отличие от моих сотрудников, этот всегда все знал.

Я спустился во двор.

Человека, проколовшего колеса на ночевавшей под моими окнами прокурорской «Ниве», Буракову найти, конечно, оказалось не под силу. Хотя это и было легче, чем разыскать убийцу рыбинспектора Пухова. Об этом поведал мне на чистейшем русском языке шофер-милиционер Рустам, спортивного вида туркменский парнишка, не знавший ни слова по-туркменски. Он успел устранить оба повреждения и коротал время перед дежурной частью.

– Спасибо, Рустам, – поблагодарил я.

Сверху упало несколько капель – я поднял голову. Над балюстрадой, сквозь расползавшиеся по балконам не распустившиеся пока лозы винограда, показалось погруженное в мир собственных ощущений прекрасное лицо Гезель. Она занималась единственным достойным в ее состоянии занятием для беременной женщины в водной прокуратуре – поливала тюльпаны.

Прокурор области Довиденко принял меня как бедного родственника. Следуя сформулированной Бураковым «тактике упреждающих ударов», он «в порядке общей дисциплины» не дал мне войти – через секретаря предложил посидеть в приемной.

Хотя должности наши начинались одинаково – «прокурор», дистанция между нами была примерно такой же, как между «командиром» роты и «командиром» полка или дивизии. Однако, если я и был командиром роты, то – «особого назначения», абсолютно самостоятельной, автономной, подчинявшейся непосредственно министру.

Проигнорировав предложенное, я сразу протопал в кабинет. Как и в первый раз, когда я приезжал к нему знакомиться, Довиденко – длинный, худой как жердь – сидел за огромным, заваленным бумагами столом, лицо у него было серое, нездорового цвета, как у всех, кто проводит большую часть жизни в кабинете.

Впрочем, столов в кабинете было несколько. Тогда на соседнем лежала литература. Сейчас она тоже была здесь. Я не обратил внимания на название книг. Заметил лишь одну – «Прокуроры» Анатолия Безуглова. С автографом писателя.

– Ну, что у тебя стряслось? – спросил Довиденко милостиво, не имитируя, однако, движения тазом, как человек, который собирается подняться, чтобы поздороваться. Он отложил авторучку и протянул мне холодную потную ладонь.

– Если у тебя не очень важное – зайди к моему заму. Я каждую минуту могу уехать в обком…

Эдик Агаев обладал абсолютно точной информацией.

– Кудреватых приехал из Москвы. – Я дал понять, что тоже не лыком шит, и Довиденко с любопытством взглянул на меня. – Ну, что там с Касумовым? – спросил я. – Дело об убийстве Пухова у меня в производстве, а я даже не могу допросить подозреваемого!

Довиденко улыбнулся механической улыбкой человека, давно разучившегося улыбаться:

– Мне позвонил Митрохин: «Водники отпустили браконьера, который убил рыбинспектора…» – «Где? Что?» – «Передали с парома: рядом с «козлятником» тайник, а в нем пистолет, из которого совершено убийство…»

– А кто сообщил Митрохину? Ни я, ни мой помощник ничего не знали!

– Мир не без добрых людей…

Довиденко позвонили, он снял трубку.

– Да. Сейчас выхожу…

– А что Касумов? – спросил я. Довиденко запер сейф и двигался к двери. – Что он говорит?

– Касумов твердит, что он тайник этот ни разу не видел…

Мы вместе спустились в подъезд.

Я посмотрел на часы. Пора было ехать на кладбище, где я рассчитывал встретить вдову убитого рыбинспектора.

Пухова была одна. Она что-то поправляла среди венков. Рядом стояла тяжелая хозяйственная сумка.

Я поздоровался. Пухова доверчиво взглянула в мою сторону. Она ничем не дала понять, что узнала меня.

Я отошел. Фанерный обелиск со звездой на верхушке привлек мое внимание. Был он свежепокрашенный, новый, как и металлическая ограда, начинавшаяся непривычно высоко над землей. Дощечка на могиле гласила:

«Аббасов Саттар Габибулла-оглы, воин-интернационалист, инспектор рыбнадзора, 23 года, погиб при исполнении служебных обязанностей…»

Теперь, подумал я, обоих инспекторов связывает не только прежнее место работы.

Когда жена Пухова освободилась, я подошел.

– Вот зашла Сереже рассказать, как мы живем… – Пухова смахнула слезу. – Он ведь беспокоится там!

Против этого было трудно возразить.

– Как дети? – спросил я.

– Дети и есть дети. Младшую отправляю в Челекен, к старикам. Старшего в городской пионерский лагерь. Вы идете?

– Да.

Я оставил «Ниву» внизу, рядом с кафе, на двери которого было приколото объявление: «Кафе не работает. Нет воды».

Я взял у Пуховой сумку, она оказалась полной продуктов. Мы молча начали спускаться по тропинке, вокруг которой не было ни деревца – ничего, кроме могил и смерти.

Пухова что-то еще говорила – скорее, для себя.

– Вы меня не помните, – сказал я. – Я новый водный прокурор. Вы даже собирались ко мне на прием…

– Как же! – спохватилась она. – Кто-то из ваших спрашивал про Сережины бумаги. Разрешите… – Она нагнулась к сумке, которую я продолжал держать, быстро достала зеленоватую тетрадь, зажатую каким-то свертком. – Пожалуйста! В портфеле лежала вместе со школьными учебниками…

Я быстро открыл ее где-то посредине, потом в конце. Это был список браконьеров, задерживавшихся Пуховым. Почему-то я рассчитывал на большее.

– Спасибо.

Пухова отмахнулась:

– Зачем она мне…

– Других бумаг у вас не осталось? – спросил я.

– Нет. Меня уже спрашивали. И про докладную, которую Сережа посылал в Москву год назад…

– А кто?

– Спрашивал-то? Начальство… Цаххан Алиев. Из управления приезжали… Да где же я ее найду? У нас ведь даже обыск был тогда! Негативы искали… Сережа к докладной фотографии приложил, кто, значит, осетрину у браконьеров брал. Там и номера машин, и снимки…

– И что?

– Все забрали. Увезли. А сейчас ищут!

– А Сергею?

– Предупредили! Больше, мол, не делай, а то головы не сносишь. Вот и не снес.

Я завез Пухову домой, помог занести продукты и еще несколько минут постоял в маленькой, заставленной вещами прихожей.

На вешалке я увидел синюю, с форменной кокардой, фуражку Пухова, высокие рыбацкие сапоги. В глубине квартиры висел портрет в траурной рамке.

– Вы разрешите от вас позвонить? – спросил я.

– Пожалуйста, звоните.