Зелёная земля - Страница 21

Ступать из полымя в огонь

нетвёрдою ногой,

из одного дождя в другой,

из сумрака в другой -

по двум концам одной прямой

нас развели с тобой:

шаг из не-дома не-домой -

словно из боя в бой.

Из полыньи да в полынью,

с обрыва на обрыв,

с моей планеты на твою -

зонта не приоткрыв:

я дважды вымок и просох,

пройдя из шквала в шквал,

я дважды умер, видит Бог,

и дважды выживал -

кидаясь из броска в бросок

по скользкой мостовой,

как маятник твоих часов,

бессменный сторож твой.

Где безумные люди в безумии дней

уповают на зыбкий песчаник

и на нём воздвигают постройку – и в ней

пребывают в делах беспечальных,

там для нас нет ни родины, нет ни родни,

ни прибежищ – ни явных, ни тайных!

Ибо нам с тобой светят иные огни

в наших лёгких и бедных скитаньях.

И пока, окликая нас словом чужим,

в отдаленьи беснуется форум,

мы в дешёвом кафе переждём нашу жизнь

за сердечным одним разговором:

переждём как какой-нибудь дождь или как

полоумный какой-нибудь морок -

в двух шагах от того, кто живёт в облаках…

Ибо Он приготовил нам Город.

Среди всегда кочующих громад,

прикинувшихся жизнью и искусством,

мне – сколько места можно занимать

не в жизни вообще… в твоей, допустим?

Аршин-другой, но дальше – ни ногой,

ни взглядом и ни помыслом случайным:

там не моя земля, там я изгой,

чужой твоим преданиям и тайнам.

Полпесенки оттуда, полсловца,

полпирога, полплитки шоколада,

одна восьмая светлого лица…

И хорошо, и правильно, и ладно:

благослови, Господь, твои шаги,

твой разговор со мной вполоборота

и все твои не-предо-мной-долги,

и все твои не-обо-мне-заботы.

В честь уже наступившего лета

на пустынной одной мостовой

вот тебе одуванчик салюта

надо всею твоею Москвой.

Это что-нибудь вроде подарка -

одуванчик, смешной сувенир,

это так, как от бублика дырка

или след от бесцветных чернил.

Это что-нибудь вроде привета.

Только так и могу я, увы,

посигналить тебе – через лето,

через тёмную бездну Москвы.

Осень, осень, золотая мишура,

бросим, бросим эту жизнь: давно пора

нам на лодочке какой-нибудь убогой

отправляться, захватив с собой черпак!

В самых общих, как мне кажется, чертах

мы поедем с Вами с печки на чердак -

пропылённою скрипучею дорогой,

чтоб однажды, через много-много лет,

вдруг прибыть на отобеданный обед,

на котором ни друзей, ни близких нет,

и закончить всё беспечной чашкой кофе

за одним столом с надеждой дорогой!

Хорошо, когда в печи трещит огонь.

Хорошо, пугая пламя кочергой,

золотые собирать в щепотку крохи

этой жизни, не жалея о другой.

То, что мы когда-то знали,

мы забыли позабыть -

и всё теми же глазами

плохо видим новизну,

и умеем мимоходом

поздороваться с чужим,

с незнакомым небосводом,

как с приятелем: привет!

Два тысячелетья с лишним

пронеслись во весь опор -

и не слушаем, а слышим

стук подков издалека.

Время, полчище Мамая,

в сумраке пороховом -

там, где жизнь глухонемая

бьётся в танце вековом.

Прекрасный белый особняк,

в котором были мы на днях,

стоит, задумавшись глубоко.

И в тонкой галерее сбоку

гуляет маленький сквозняк.

Нас больше нет в особняке -

и друг от друга вдалеке

мы совершаем нашу память,

к которой нечего прибавить,

весь мир сжимая в кулаке.

И, если силой сквозняка,

нас, как вот эти облака,

однажды вынесет со свету,

дай Бог нам встретить участь эту,

не разжимая кулака:

в котором мост, за ним дворец,

а дальше – лес, и в нём скворец,

минутной вечности глашатай…

И мир нам сладок, как зажатый

в ладошке детской – леденец.

Мир дольный и мир дальний,

долина и небеса…

Мир данный и не-данный -

нет, данный на полчаса

и взятый назад – вольным

движеньем: поднять флаг!

Мне пусто в моём, дольном,

а в дальнем твоём – как?

Оранжевым занавешен

на окнах твоих свет.

Я в дольном моём – грешен,

ты в дальнем твоём – нет.

И с тёмной моей тайной

на горнее божество

смотрю я – на твой, дальний,

из дольного – моего.

Это облако не виновато,

это дерево тут ни при чём -

виновата Fortuna Privata,

громыхнувшая тонким ключом, -

и такие забытые бездны

приоткрылись в покое моём,

и такие безумные песни

полетели в зелёный проём!

Ах, фортуна с повадками феи,

как умело взялась ты за нас -

молчаливой старушкой в кофейне,

предлагающей кофе вразнос,

продавщицей в газетном киоске,

выставляющей всякую чушь,

чужестранкой на беглом наброске

на арбатском – бумага и тушь.

У цыганки есть сладкая вата:

что ни ком, то пушистый цветок!

Это тоже Fortuna Privata,

только носит беспечный платок

и игривые бусы на шее,

и бесценную цепь иногда…

И всё длится чреда превращений,

бесконечная эта чреда.

Несовершеннолетнюю каргу

Психею – к карусели привязали:

мелькают дни, летят перед глазами -

не знаю ничего, стой на кругу!

Не знаю ничего, стой на кругу -

на тонком берегу, бок о бок с бездной,

и неизбежность силы центробежной

ещё спасёт тебя, стой на кругу.

амри и никогда не отмирай,

зажмурь глаза и думай о Лауре -

какие б ни свистели мимо бури,

каким бы дальним ни казался рай,

как ни томили б старые долги,

как старые грехи ни звали б с круга…

И будет петь шальная центрифуга,

нестись вперёд и не видать ни зги!

Я прилечу так скоро, как смогу,

на сером волке, на лошадке белой -

ты ничего для этого не делай,

ты лишь постой ещё… стой на кругу!

Милый случай, проводник слепой,

как ты знаешь нежную дорогу,

милый случай, предстоящий року,

лёгкой управляющий стопой!

Милый случай, златокудрый бог,

потерявший в небе погремушку,

будь здоров и счастлив, потому что

ты однажды мной не пренебрёг.

Хорошо, взлетевши над толпой

и держась за поручень небрежно,

на подножке бешеной надежды

зайцем путешествовать с тобой!

И снова нам встречаться не с руки,

и снова нет в пучине жизни брода…

Ты пересчитываешь лоскутки

бесценной, золотой твоей свободы,

а я всё тку и тку – из тонких строк,

тку день и ночь… я многорук, как Шива,

тку ткань одну, да только всё не впрок:

никто не просит ничего большого!

Однако я – хоть хохочи, хоть плачь -

какой-нибудь заржавленной железкой

всё тку, и тку, и тку – силезский ткач,

всё тку, и тку, и тку – паук силезский.