Зелёная земля - Страница 20
В сентябре, в государстве оранжевом
проживём на пустых мостовых
сумасшедшим зелёным бесстрашием
в Ваших детских глазах луговых.
В час, когда осторожная улица
огибает какой-нибудь ГУМ,
луг шумит, и блестит, и беснуется,
и совсем не берётся за ум -
выбегает на площадь Отчаянья
с бесполезным чудесным флажком,
с бубенцом золотого бренчания
и одним бесшабашным прыжком
перемахивает через пропасти
Будь-Здоров, Созвонимся, Прощай,
перемахивает через крепости
Здравый-Смысл и Порядок-Вещей.
И, весёлая, буйная, дикая,
жизнь пахнёт виноградным вином,
кардамоном, корицей, гвоздикою
и незрелым кофейным зерном.
Гремите, колокольчики, опять,
узорчатые, лапчатые, птичьи, -
гремите о простом моём величьи:
я научился глупо поступать!
Меняю жизнь мою – на полчаса,
на завтрак, преисполненный восторга,
под колокольчиком Горпищеторга:
заветренное чудо – колбаса,
богов напиток – тепловатый сок
из ягод, не имеющих названья,
и… – чтобы тучка полугрозовая
от завтрака плыла наискосок,
и чтоб один степенный разговор
был начат – и продолжен – и закончен…
Ловушкам несть числа, но мы проскочим,
заклеим только дыры новым скотчем -
и с нас все взятки гладки с этих пор!
Небо в сердце и небо на шляпе,
и ещё одно небо – во рту.
И разверзлись небесные хляби,
и обрушили вниз высоту.
И не стало совсем уже света
над прибежищем нашим Земля -
Безделушка, Игрушка, Комета
или Палуба Корабля.
И владели судьбой как хотели
все стихии, сцепившись в клубок, -
дни летели без смысла и цели,
и бездействовал Бог…
Вечерело, штормило, знобило,
волочило кормой по песку,
а потом ненароком прибило
наконец к одному островку,
где последний забрезжил мне берег
на беспамятном чёрном ветру -
разговор за пятнадцать копеек
обо всём, без чего я умру.
Как на маленьком парусе
детства – или далече -
нас качает на паузе
в ожидании встречи:
вы откуда отчалили,
побросав свои флаги,
два внезапных отчаянья,
две весёлых отваги?
Я – от шумного общества,
что почти незнакомо,
я же – от одиночества
в людном хаосе дома.
Леденея от ужаса,
без единого звука
нас баюкает лужица
на окраине века.
А стихия незрячая
всё колдует над чашей
моего красноречия
и безмолвности Вашей.
Жизнь снова бьёт через края
и снова кажется иная -
так ничего не знать, как я,
нельзя… но так я и не знаю:
мне ощупью в кромешной тьме -
поди пойми по очертанью -
мир перемалывать в уме,
за тайной тайну!
Сухая белая мука
далёких смутных истин, манна…
нет ничего наверняка,
нет ничего, усни, осанна!
Спи, славословье, спи, тоска, -
без снов, без просыпа, без звука
и на границе городка
чужого – спи, моя разлука:
жизнь не добра, но и не зла,
а так… нема лишь.
Что морок мой тебе и мгла -
забыв про все свои дела,
ты спишь во все колокола
и всё на свете понимаешь!
Напрасные хлопоты, карточный домик надежды,
сердечко и пика, квадратный бубенчик, трилистник -
дорожка шагов, бесконечно лукавых и лисьих,
обманщицы-жизни, чьи речи темны и мятежны!
Всё слушать, и слушать, и слушать мятежные речи -
пустые слова: позабудем, оставим, уедем…
все наши дороги известны дотошным соседям,
все наши дороги кончаются тут, недалече.
И сыпятся наземь сердечки, трилистники, пики
под звуки бубенчика – частые и золотые,
и сыпятся вслед двоеточья, тире, запятые:
ах, жизни мятежные речи бессвязны и дики!
Куда как нелепы все эти возьмите, храните… -
напрасные хлопоты, карточный домик надежды!
Но там, где кончается время и дни безмятежны,
две парки, пожалуй, уже перепутали нити.
Искусимся, пожалуй, немного
белым светом в начале весны -
ну-ка, что это тут за дорога,
где не видно ни чёрта, ни Бога,
ни дороги… не думай, рискни:
мы ещё никогда не ходили
мимо стольких далёких вещей -
мимо тонкого этого шпиля,
капителей коринфского стиля…
мимо всех, мимо вся – вообще!
Мимо маленькой, но златоглавой
светлой церкви о трёх куполах,
мимо славы и мимо расправы,
мимо прав, мимо льгот, мимо благ…
Небо ласково, небо сурово
смотрит сверху на милых людей -
и молчит, и не скажет ни слова,
а прекрасная Vita Nuova
лёгкой лодкой плывёт по воде.
Это всё уже неважно,
это всё уже не суть:
скрипка-и-немножко-лажа -
Бог желает отдохнуть.
Бог сказал, ничто не ново.
Мирозданье, поостынь!
Всё равно до Дня Седьмого -
сколько? Ровно шесть пустынь.
Как это – воздать сторицей
или, скажем, рваться в бой?
Если что-то сотворится,
то не мной – само собой.
Из каких-нибудь материй,
неизвестных естеству,
из фантазий, из мистерий
не во сне – так наяву.
Помнишь музыку былого
в переплёте золотом?
Там, в Начале, было Слово,
да забылось, что потом.
…В этом городе прекрасных миражей,
где действительность не знает, что ей делать,
было столько уже разных виражей
на мостах и мостовых заледенелых!
Появлялось божество из-за угла,
и два призрака владели нищей нишей,
и судьба моя меня подстерегла
львиной мордой, неожиданно возникшей…
Это было – я не помню, на каких
длинных улицах без всякого названья
и в каких-то переулочках глухих,
где встречались вы не с нами, мы не с вами,
где к утру уже от жизни кочевой
и от жизни вообще – такая жалость! -
вдруг совсем не оставалось ничего,
сновиденья – и того не оставалось!
А был когда-то розоват
наш белый свет – и, между нами,
приятно было называть
своими – вещи – именами
и говорить: кольцо, стрела
и поплавок из пенопласта! -
какие громкие дела,
какое лёгкое богатство…
Вот так, длина, и ширина,
и угловатость, и овальность:
мы называли имена -
и вещи тут же отзывались.
Но искоса, не в полный глаз
всё это время жизнь другая
хитро разглядывала нас,
наш смутный час подстерегая, -
Искусство… кто же виноват,
что ты всегда шутило с нами
и заставляло называть
чужими – вещи – именами!
Минувшая жизнь, имперфект и аорист -
подумайте, что за дела!
Я вдаль проводил мою повесть, как поезд,
и повесть, как поезд, ушла.
Зелёный фонарик далёкой свободы
уже догорает – и вот
затеплился красный фонарик: субботы
и милых домашних забот.
Убрать со стола, заварить себе кофе -
и долго смотреть из окна
на двор в сентябре, на качели в покое,
на облако в виде слона.
И вдруг – отойти от окна: беспокоясь,
как с этого самого дня
невнятная совесть по имени Повесть
одна проживёт, без меня.