Зеленая улица - Страница 6

невался в том, насколько справедливо вас

прозвали предельщиком.

Крутили н. Ну, а теперь?

Алексей. Вы рассеяли мои сомнения. Вы —

главный инженер и вы — главный предельщик в

штабе дороги.

Крутилин (улыбается). И все-таки я не

обижусь. Вы, Сибиряков, видно, не спали.

Отдохните. До свидания, Елена Андреевна. А с

вами не прощаюсь, товарищ экстерн, в

институте свидимся. (Уходит.)

Алексей. Теперь ты знаешь «почему». Он

сам ответил. (Сел, сгорбившись, на подоконник.

После дуэли с Крутилиным он сразу как-то

обмяк,- испытывает состояние большой усталости.

Рассеянно смотрит по сторонам, не слушая

Лену. Пробует насвистывать — не получается.

Прошел по комнате. Бьет по клавишам пианино.)

Лена (убирает со стола бумаги). Ты в

институт сегодня не пойдешь. Дай слово!

Долгая пауза.

(Рассматривает альбом.) Авдотья Ивановна...

Сколько лет прошло, а она, кажется, не

постарела. У нас нет этой фотографии. Смотри, ты

насколько выше меня. Какая я смешная... Папа...

Двадцать лет назад он выглядел старше. Чудной

какой! Усы носил,— мастер депо... А Никифор

Сергеевич тоже странный на фотографии... Я его

плохо помню. Видно, он с папой крепко дружил.

Сидят-то как, в обнимку...

Алексей. Лена... Лена, ты очень любишь

отца?

Лена. Очень?! Это не то слово.

Алексей. Прости, я глупый вопрос задал.

Не обижайся.

Лена. Я должна сказать тебе, Алексей,

важное... А вот как сказать...

Алексей. Так и говори.

Лена (после паузы). Нет, я не могу сказать

то, что хочу...

Алексей. Ты не хочешь сказать прямо.

Ты, Лена, обижена моим поступком? Ну, так и

скажи: ты, Алексей, подвел и себя и меня...

Лена. Подвел.

Алексей. И еще скажи: пойди, извинись.

Так ты хочешь?

Лена. Хочешь?! Я понимаю, во всем

виноват Крутилин. Но ты...

Алексей (прерывая). В чем виноват

Крутилин, мы знаем. Но почему он пользуется

поддержкой начальника дороги?

Лена. Папа ценит его талант. И не один

папа. Максим Романович привлек Крутилина к

своей работе. И вообще...

Алексей. И вообще получается — Крути-

лин — талант, его все поддерживают. Почему же

тогда, Лена, ты винишь во всем Крутилина?

Лена. Ты сам назвал его «душой предельче-

ских настроений».

Алексей. Назвал. Но в чем эта душа

держится? Не скажешь? Неприятно? Понимаю.

Так я за тебя отвечу. Держится душа эта в

мощной длани генерал-директора, начальника нашей

дороги Кондратьева Андрея Ефремовича и

авторитетом действительного члена Академии

наук Рубцова Максима Романовича. Не так ли?

А что Крутилин сам по себе? Ничего. Он при

Кондратьеве — сила, при Рубцове — авторитет.

По одному Крутилину бить — это все равно что

с полыни цвет рвать, а корни беречь.

Лена (уступая). Но ты, Алексей, обидел

папу. Ничего не объяснил, вернул премию. Кто-

кто, а ты знаешь его характер.

Алексей. При чем тут характер? Ведь это

он всю дорогу на тормоза поставил.

Лена. Ну, как ты можешь так говорить о

папе?

Алексей. Напрасно сердишься. Очень

вежливо говорю... Ну, что ты, Лена?.. Я же

люблю Андрея Ефремовича. Ну, хочешь, я

расскажу тебе, какого Кондратьева я люблю? «Не

оборачивайся назад, Алешка,— говорил он

мне,— в будущее рвись, в завтрашний день».

Его и звали-то не иначе, как орел! Первый

знатный машинист, лучший начальник депо во всем

Союзе. А почему первый! Потому, что гроза всех

предельщиков. Орел!.. Леночка, милая, я же

хочу походить на этого Кондратьева!

Лена. Ты вдруг так заговорил о папе... А

правда — хороший он?

Алексей. Хороший. Он наш, весь наш. И

мы его повернем, Лена. Кремнев, все друзья

коммунисты не дадут Кондратьеву успокоиться.

Лена. Да... Странно все получилось.

Общественное... личное... Нет, и личное как-то

раздвоилось...

Вошла Авдотья Ивановна.

Я должна вам сказать... Эта газета — не

последняя новость...

К окну подошел Рубцов с газетой в руках.

Рубцов. Здравствуйте, Авдотья Ивановна.

А где этот, развращенный почестями молодой

человек? А, вот он!.. Защищайся, негодный!

Или давай ремень, пороть тебя буду, Алешка!

(Хохочет.) Хо-хо-хо!.. Как они тебя трахнули!

(Развернул газету.) Поза-то, поза одна чего

стоит! И похож! Вот это дорожная газета,

ничего не скажешь! (Вошел в комнату.)

Алексей. Ничего разрисовали, красиво!

Садитесь, Максим Романович!

Рубцов. Нет, не могу. С задаваками

поведешься, сам задавакой станешь. Хо-хо-хо!.. А ты

чего ухмыляешься?

Алексей. Ну, так, ведь юмор...

Рубцов. Э-э, это уж, батенька, не юмор, а

умор. (Раздражаясь.) Чорт их дери! На, держи!

(Подал Алексею руку.) Я все знаю. Записывай

в союзники. С Кондратьевым отныне нахожусь

в состоянии войны. (Вырвал из рук Алексея

газету.) Не эту литературу тебе сейчас надо

читать. Кому экзамен сдаешь? Крутилину?

Алексей. Крутилину, кому же. Он у нас

ведет кафедру «Эксплоатация паровоза».

Рубцов. Готовься, белобрысый, по всему

курсу будем гонять. Еще Дроздова возьму в

помощники. Готовься, Алешка! (Погрозил.)

Смотри у меня! Нюни не распускать. Молодчина!..

(С болью.) Обидно, понимаю...

Вбегают Модест и Матвеич, оба с газетами.

Матвеич (с ходу). Полюбуйся, Алексей

Никифорыч! Та самая Тихвинская, которая

рыжая.

Модест. Пусть еще раз придет в депо, мы

из нее брюнетку сделаем.

Авдотья Ивановна. Каким же

способом?

Матвеич. Мужским способом. Мазутом ее

перекрасим.

Рубцов. Хои-хо-хо!.. Справедливо, Анто-

ныч!

Ребята, не видевшие Рубцова, вдруг смутились.

Авдотья Ивановна. Что вы, Максим

Романыч! Они, чего доброго, и впрямь за

похвалу почтут. С ними шутить нельзя.

Рубцов. А какие тут шутки: Антон Макси-

мыч — человек серьезный, шутить не любит.

Верно, Максим Антоныч? Ну как, разобрался в

тангенсах?

Матвеич. Я-то разобрался. А мастер

канитель разводит. Я переписал ваши вычисления

и подал ему,— вот, говорю, пожалуйста,

вычисления требовали: вот вам синусами и

косинусами доказано.

Рубцов. Что же мастер ответил?

Матвеич. Вернул бумажку. «Я, говорит,

не признаю никаких конусов. Иди, говорит, не

валяй дурака. То с корнем приставал, теперь с

новыми глупостями. Не мешай работать». Ну,

что мне с ним делатъ?

Рубцов. Не отступайся, Матвеич.

Матвеич. Не отступаться?

Рубцов. Ни-ни!.. Тут уж не косинусами, а

косностью пахнет!

Матвеич. Правда. Конечно, не отступлюсь.

А только зря приходится нервы трепать.

Рубцов. Ты, Антоныч... ах, извини, Матвей

Антоныч... Тьфу, будь ты не ладен, Антон

Матвеич, не тот корень извлекал, как мы с тобой

убедились. Верно?

Матвеич. Верно.

Рубцов. Не тот корень тебе мешал задачу

решить. Другой корень извлечь надо. Да не

извлечь, а вырвать прямо.

Матвеич. Мастер-то наш? Что правда, то

правда. Да только, боюсь, не вырвешь его,—

глубоко сидит. Вот ты, Лена, секретарь

комсомольского комитета. Скажи, как мне мастера

одолеть?

Модест. Его бы надо на комсомольском

комитете допросить: как он, за технику или

против?

Лена (занятая своими мыслями). И

допросим, ребята.

Матвеич. «Что это такое, я спрашиваю? —

кричит на меня.— Генерал часы дарит, а он,

предводитель ваш, возвращает их да еще

скандал поднимает. Безобразники, пораспустились...

Вот доберется до вас генерал, даст по шапке,

тогда попляшете». Ну, что мне с ним делать?