Здравствуй, грусть (сборник) - Страница 53

Жак поднялся и, проходя мимо Эдуара, дружески, даже, пожалуй, слишком сильно хлопнул его по плечу и вскоре вернулся с бутылкой бордо. Когда возвратилась Жозе, оба были чем-то очень довольны, говорили друг другу «ты» и болтали о женщинах.

– Здравствуйте, Эдуар. Вы что-то плохо выглядите.

Ей нравился Эдуар. Он всегда был трогательно безоружен.

– Как поживает Беатрис?

Жак сделал ей большие глаза, и Эдуар заметил это. Они все посмотрели друг на друга, а Жозе рассмеялась.

– Я так понимаю, что дела ваши не очень хороши. Почему бы вам с нами не пообедать?

После обеда они вместе гуляли по лесу, разговаривая о Беатрис. Эдуар и Жозе шли под руку по аллеям, а Жак то и дело забирался в кусты, бросался шишками, изображал лесовика. И время от времени, подходя к ним, заявлял, что эта Беатрис заслуживает хорошей шлепки, и все тут. Жозе смеялась, а Эдуар понемногу приходил в себя. В конце концов он признался, что ему нужны деньги, и Жозе сказала, что вот уж по этому поводу он может не беспокоиться.

– Чего мне, кажется, больше всего не хватает, – сказал, краснея, Эдуар, – так это друзей.

Как раз в этот момент подошел Жак и сказал, что если это касается и его, то тут, во всяком случае, дело решенное. Жозе высказалась еще более горячо. С этих пор вечера они проводили вместе. Были очень расположены друг к другу, молоды и довольно счастливы.

И тем не менее, хотя Жозе и Жак каждый день подбадривали Эдуара, они же вгоняли его в отчаяние. Исходя из того, что он рассказал им о своих взаимоотношениях с Беатрис в последнее время, они сделали вывод, что для него все потеряно. Тогда как сам Эдуар вовсе не был в этом уверен. Он виделся иногда с Беатрис между репетициями, и она в зависимости от своего настроения то говорила ему «моя лапочка», а то и вовсе не смотрела на него и выглядела очень утомленной и рассеянной. Эдуар решил выяснить отношения, хотя выражение это казалось ему каким-то фальшивым.

Он нашел Беатрис в кафе напротив театра. Она была еще красивее, чем всегда, потому что устала, а ему так нравилась ее бледность, ее трагическая и благородная маска. Этот день у нее был «рассеянный», Эдуар, конечно, предпочел бы «нежный», тогда у него был бы хоть какой-то шанс услышать, что она ответит: «Ну конечно, я люблю тебя». И все-таки он решился наконец объясниться с ней:

– Работа над пьесой идет хорошо?

– Мне придется репетировать все лето.

Беатрис торопилась уйти. Жолио должен был быть на сегодняшней репетиции. Она до сих пор так и не знала, любит ли он ее, испытывает ли к ней влечение, или она для него просто актриса.

– Мне надо кое-что сказать вам, – произнес Эдуар.

Он склонил голову. Она увидела его макушку, его тонкие волосы, которые так любила гладить. Но теперь он был ей совершенно безразличен.

– Я люблю вас, – не глядя на нее, сказал он. – А вы, похоже, не любите меня или хуже того…

Как ему хотелось, чтобы Беатрис перебила его именно на этом месте, ведь он все еще надеялся… Возможно ли, чтобы эти ночи, эти вздохи, этот смех?.. Но Беатрис молчала. Она смотрела поверх его головы.

– Ответьте мне, – выговорил он наконец.

Ее молчание было невыносимо. Хоть бы она что-нибудь сказала! Эдуар страдал и машинально ломал под столиком пальцы. А Беатрис словно только что очнулась. И подумала: «Какая скука!»

– Эдуар, миленький, вы должны кое-что знать. Я действительно больше не люблю вас и все же очень люблю. Вы очень нравились мне.

Она всегда вкладывала особый смысл в слово «очень», когда речь шла о чувствах. Эдуар поднял голову.

– Я не верю вам, – грустно сказал он.

Они посмотрели друг другу в глаза. Такое с ними случалось не часто. Ей хотелось крикнуть ему: «Нет, я вас никогда не любила. Ну и что с того? Почему я должна была любить вас? Почему вообще надо кого-то любить? Вы что думаете, мне больше делать нечего?» Она представила себе театральные подмостки, ярко освещенные юпитерами или совсем темные, и ее захлестнула волна счастья.

– Ладно, можете мне не верить, – снова заговорила она. – Но я всегда буду для вас другом, что бы ни случилось. Вы – очаровательное создание, Эдуар.

Он перебил ее, тихо сказав:

– А та ночь…

– Что это значит: «та ночь»? Вы…

Беатрис замолчала. Эдуара уже не было, он ушел. Как сумасшедший бродил он по улицам, повторял: «Беатрис, Беатрис», и ему хотелось биться головой о стены. Он ненавидел ее и любил одновременно, а воспоминание об их первой ночи сбивало его с ног. Он очень долго гулял и наконец добрался до дома Жозе. Она усадила его, дала большой стакан виски и ни о чем не расспрашивала. Эдуар свалился и уснул мертвецким сном. Когда он проснулся, пришел Жак. Все вместе они пошли в кафе, все трое вернулись очень пьяные к Жозе, и его уложили в комнате для гостей. Там он и прожил до лета. Он все еще любил Беатрис и так же, как дядюшка, в газетах прежде всего читал театральную страницу.

Лето камнем упало на Париж. Все жили своими тайными страстями или привычками, и жестокое июньское солнце разбудило в каждом обезумевшего ночного зверя. Надо было уехать, найти хоть какое-то продолжение жизни или хотя бы оправдание минувшей зиме. Все обрели свободу, одиночество, которое несет с собой приближение каникул, каждый задавал себе вопрос, с кем и как его переживать. И только у Беатрис, занятой репетициями, не было этой проблемы, на что она, впрочем, очень жаловалась. Что до Алена Малиграсса, то он страшно много пил, Беатрис теперь была лишь предлогом. Он завел привычку повторять: «Да, у меня работа, которая мне нравится, очаровательная жена, приятная жизнь. Ну и что?» На это «ну и что?» ответить не мог никто. Жолио только заметил, что ему поздновато знакомиться с этой фразеологией. Но запить, конечно, было никогда не поздно.

Вот так и получилось, что Ален Малиграсс пребывал в смятении чувств и нашел способ избавления, скорее свойственный совсем молодым людям: пьянство и девочки. В этом – беда больших и ранних страстей, как и страсти к литературе; кончается тем, что вы отдаетесь самым мелким из них, но более живучим и куда более опасным, потому что они запоздали. Ален Малиграсс предавался своим страстям с ощущением полного комфорта, будто наконец обрел покой. Его жизнь превратилась в череду бурных ночей – подружка Жаклин была настолько мила, что даже устраивала ему сцены ревности, приводившие его в восторг, – и дней полной прострации. «Я – как бодлеровский странник, – говорил он ошеломленному Бернару, – смотрю на облака, на восхитительные облака».

Бернар мог бы его понять, если б он полюбил эту девушку, но не мог понять, что можно было полюбить эту жизнь. К тому же он испытывал что-то вроде зависти к Алену. Он тоже хотел бы запить, забыть Жозе. Но прекрасно понимал, что не хочет такого бегства от жизни. Однажды под вечер он по делу зашел к Фанни и был поражен тем, как она похудела, как зажалась, словно броню на себя нацепила. Естественно, они заговорили об Алене, его алкоголизм уже не был ни для кого секретом. Бернару пришлось взять на себя его часть работы в издательстве – пока всеобщее замешательство было настолько сильным, что это положение дел еще не вызвало никаких последствий.

– Что я могу сделать? – спросил Бернар.

– Да ничего, – спокойно ответила Фанни. – Было в нем что-то, чего я не знала да, без сомнения, чего он и сам не знал. Я думаю, что когда два человека живут вместе двадцать лет, настолько не зная друг друга…

Ее лицо так грустно передернулось, что это потрясло Бернара. Он взял ее за руку и удивился и той живости, с которой она ее отдернула, и тому, как она вдруг покраснела.

– Ален переживает кризис, – сказал он. – Это не так опасно…

– Все началось с Беатрис. Из-за нее он понял, что жизнь его пуста… Да, да, я знаю, – сказала она устало, – я верная подруга.

Бернар вспомнил пламенные рассказы Алена о его новой жизни, припомнил подробности, значительность, с которой он говорил о жалких сценах в баре «Мадлен». Бернар поцеловал руку Фанни и откланялся. На лестнице он встретил Эдуара, пришедшего навестить Фанни.