Здравствуй, брат мой Бзоу - Страница 3

Амза помогал отцу, однако был невнимателен. Он видел, как продавливаются сухие комья, слышал, как шелестит плетень, однако думал о дельфине. В противоречивом порядке вспоминал минуты их общения. Амза не помнил, каким был зверь на ощупь. Говорил себе: «упругий, сухой», но в этом не было помощи. Захотелось вновь прикоснуться к нему; погладить, обрызгать водой.

Солнце, покинувшее прохладу гор, вышло на пустынное покатое небо. Мужчины легли под чинарой для отдыха. Тени хватило каждому. Хибла вынула из багажника корзину с мацони, сушёной рыбой, ахачей и лавашем. Обед был неспешным; тело нехотя принимало пищу и призывало вздремнуть. Проспав десять минут, Амза взбодрился.

В стороне отдыхали грузины.

— А где вино? — удивился Валера.

— Ничего. Дома выпьешь, — ответила Хибла и поставила мацони ближе к мужу; тот в недовольстве дёрнул пальцами.

Валера теперь ходил с животом. Голова теряла волосы; те, что остались, были седыми. Брился редко — уже не стеснялся седой щетины. По плечу его тянулся шрам — память о войне; когда немцы спустились в Абхазию, Валера был в Псху. Пришлось оставить село и прятаться в горах; многие ушли в Гудоуту; прочие — ловили врага потемну или в тумане: мучили, уносили в лес и отдавали шакалам. Немцы ждали, пока их флот пробивался к Сухумскому порту; отстреливали горцев. Застигнутый постовыми, Валера бежал через кусты, прыгнул в Бзыбь; старое дерево острым суком раскрыло ему плечо. Он должен был умереть, однако выжил. Амза никогда не спрашивал у отца про войну. Родители не рассказывали про те годы; молчали о свадьбе, о том, почему уехали из Ткварчала. В ноябре для Валеры начнётся пятьдесят восьмой год.

Отдохнув, все возвратились к работе. Нужно было закончить с ачалтом и складывать инструменты в сарай. Баба Тина поднялась с бревна; постояла, затем вдруг пошла вдоль пашни. Зная, что у матери днём болят ноги, Валера удивился:

— Куда это ты?

— Ну… Как говорила моя бабка, чем даром сидеть, лучше попусту ходить!

К пяти часам семья Кагуа закончила посев своего участка, благо тот был небольшим (если сравнивать с соседними — грузинскими).

Вечером Амза и Даут вышли на берег, чтобы перед завтрашней рыбалкой проверить лодки и сети. Братья, смеясь, перекидывались камушками — показывали дальний замах, но бросали, конечно, мягко.

— Смотри! — вскрикнул Даут, указав на море.

Амза обернулся и замер; затем рассмеялся. В пяти-шести метрах от берега плавал их вчерашний знакомец. Его было не просто заметить — он всплывал лишь спинным плавником и макушкой; к тому же море волновалось. Когда Амза подбежал к воде, дельфин показался весь и дёрнул головой, словно ребёнок, признавший своё поражение в прятках.

— Что ты здесь делаешь? — крикнул ему Амза.

В нём было ещё больше счастья, чем вчера. Он не мог устоять — то ходил вдоль извилистого прибоя, то бегал, заметив, что дельфин следует за ним. Даут сидел возле лодок и, кажется, не заметил, что лицо его тоже напряглось улыбкой.

— Ты теперь каждый день будешь ко мне приплывать, да?

Афалина был подвижен; Амза вдруг засомневался, тот ли это дельфин, однако, разглядев на плавнике знакомые потертости, а на боках — прежние шрамы, успокоился.

Он играл с морским зверем, как с собакой. Бежал; останавливался; продолжал бежать; дельфин повторял его устремления. Потом Амза падал, замирал; тогда дельфин подплывал к берегу, до каменистой мели, и беспокоил носом воду.

Наконец, юноша заломил высокие паголенки, снял сапоги, сложил портянки и, заворачивая брюки выше колен, вошёл в воду.

— Осторожней! — окрикнул его Даут.

Амза не ответил. Сейчас он испугался своих действий. «Всё же это зверь, хищник…» Тем не менее, сделал ещё три шага. Дельфин наблюдал за тем, как к нему приближается человек; качнул хвостом и медленно отплыл в сторону.

— Ну и чего ты боишься? — Амза вновь улыбнулся и вытянул вперёд руки.

Со спины донёсся громкий лязгающий лай. Это Бася, завалившись на повороте в гальку, выскочил на пляж.

— Баська! — обрадовался Амза. — Давай сюда! Я тебя познакомлю с новым другом!

Пёс, проскочив мимо Даута, зарылся лапами перед сухой палкой, опустил голову; приблизился к юноше; залаял ещё громче; запрыгал, но в воду войти не решился. Он отбегал всякий раз, как малые волны шумно переворачивались возле его мордочки. Вдруг Бася замолк; замер; настороженно присел — он увидел дельфина. Амза рассмеялся такой перемене.

Даут, вздохнув, продолжил работу: просматривал сети, надавливал на затычки в корме.

— Как же мне тебя назвать? — прошептал Амза. — Может, Эт-ных? Нет. Слишком уж… официально. Знаю! — вскрикнул юноша — так, чтобы его услышал брат. — Я назову тебя Бзоу!

— Бзоу? — удивился Даут.

— Да! По-моему, хорошее имя для дельфина.

— А если он — девочка?

— Девочка?.. Не знаю даже… Нет! Наверняка — мальчик!

Дельфин плавал дугами вдоль берега. Был игрив, но приблизиться к себе не позволял. Чуть брызнул на Амзу. Тот рассмеялся и ответил тем же. Тогда Бзоу брызнул сильнее. Началась подлинная буря. Бася недвижно наблюдал за тем, как его хозяин горстями поднимает воду к диковинной рыбине, как та в ответ размахивает головой, и, кажется, не мог понять происходившего. Он был задумчив и молчалив.

Даут сложил сети в лодку; взглянул на опускавшееся к Пицунде солнце.

— Интересно, ему тоже нечем заняться? — крикнул он брату.

— Что?

— Или у него нет семьи и друзей? Он уже час с тобой тут крутится; а ему, как и тебе, наверняка, нужно бы работать…

— Ты, как бабушка.

— Причём тут это? — нахмурился Даут. — Вечер всё-таки. Когда мы пришли, он уже был здесь… Странный…

— Я ему жизнь спас…

— Мы.

— Ну мы. Вот он к нам и пришёл. Поблагодарить.

Амза дождался, пока просохнут ноги; затем стал обуваться. Заметив это, Бася оживился; отступил тихим шагом. Выбравшись к дороге, осмелился залаять; и поскольку молчание его было долгим, лаял он громко, с усилием — на бегу, расшатывая головой.

Бзоу приблизился к берегу; плеснул несколько раз и ждал ответа.

— Прости. Мне пора, — попрощался с ним Амза.

Дельфин смотрел на спины людей; ещё дважды ударил по воде хвостом; наконец, уплыл.

— Ну? Чего встали?! — кричала утром баба Тина; она только что покормила кур и петуха, а теперь выгоняла их гулять по саду — клевать змей, если те вдруг объявятся.

Амза пил кофе, ел лобио с лавашем и осматривал двор. Дом был небольшим, но в его четырёх комнатах без тесноты и недовольств умещались все Кагуа. Одну комнату даже оставили для гостей. Дом стоял на восьми крупных тёсаных камнях; поверх них было уложено дубовое основание, дальше — подняты каштановые стены. В прихожую вело грубое, вылитое из бетона крыльцо. В зазор между полом и землёй часто ходили куры; нередко туда забирался Бася или кот Местан — оба прятались, нашкодив; ещё ребёнком этот лаз любил Амза; там пачкал и рвал себе одежду.

Перед домом была веранда; на ней — два стола. За одним из столов сейчас сидел юноша. Крыша веранды была дощатой — от дождя и ветра; стен не было — только широкая изгородь из «турецких часиков»; росли они плотно, а потому в жаркие дни оставляли приятную тень. Пол, не укрытый, был земляным.

С правого бока к дому пристроили апацху[4]. Баба Тина прошлой неделей возобновила в ней лежанку — как некогда её родители, тёплыми ночами она спала возле котлов и костровища. За апацхой были грядки.

Перед домом, за верандой, росла мушмула — в семи деревьях. Тут же росли лимон и фейхоа. Ближе к Валериному «Запорожцу» стояла широкоплечая чинара — под неё иногда для дрёмы ложилась Хибла. За чинарой, возле забора, росла алыча; тут же возле ацы[5] поднимались трёхметровые ацюаны[6]. На них после сбора урожая вывешивали сушиться кукурузные стебли (в зиму ими кормили скот). У семьи Кагуа скота не было, и чалу они отдавали Турану, брату Хиблы. Аца, как и дом, была приподнята от земли, но не для тепла, а для сохранности от крыс. В этот промежуток так же наведывались куры, Бася, Местан и маленький Амза.