Заводная и другие (сборник) - Страница 22

Золото всюду, но его нельзя даже потрогать.

Между постукивавших друг о друга рыбацких лодок и пружинных суденышек он нашел весельную шлюпку, вывел на глубину и направил по течению в залив – черную крапинку среди переливов океанской глади.

Ночь, к несчастью, стояла ясная, зато безлунная. Он долго греб, пока вокруг не заплясала стайка морских карпов, выставив напоказ толстые белые животы – такими их сделали люди из его клана, чтобы накормить голодающую страну. Он вынул весла из воды, рыба окружила лодку; брюхо каждой сыто раздулось от крови и хрящей своих создателей.

Наконец шлюпка дошла до цели – стоявшего на якоре тримарана, где ночевала команда с корабля Хафиза. Он перелез на борт и неслышно зашагал вперед, разглядывая людей, которые мирно храпели, уверенные в том, что вера убережет их сон – живые и спокойные за себя, в отличие от него, человека, у которого не было абсолютно ничего.

Руки, плечи и спина по-стариковски ныли после долгой работы веслами, как у всякого человека, не привыкшего к физическому труду.

Он шагал очень тихо, всматривался в лица и думал, что уже слишком стар для бесцельной борьбы за выживание, однако все еще не способен ее бросить – хоть один человек из клана должен остаться, пусть даже это маленькая девочка, которая никогда ничего не сделает во имя предков. Небольшой фрагмент ДНК все-таки надо спасти.

Наконец он нашел того, кого искал, присел, осторожно коснулся человека, прикрыл ему рот ладонью и позвал:

– Старина!

– Эньцык[38] Тань? – Тот широко распахнул глаза и как был – лежа, полуодетый – протянул руку в приветственном жесте, но, сообразив, что обстоятельства изменились, отвел ее в сторону и обратился так, как раньше никогда не посмел бы: – Хок Сен? Вы еще живы?

Старик недовольно скривил губы.

– Мне и вот этому бесполезному отпрыску надо на север. Нужна твоя помощь.

Хафиз сел, сонно потер лицо, быстро оглядел спящих вокруг и прошептал:

– Если я тебя сдам, то неплохо заработаю. Глава «Трех удач»! Да я просто разбогатею.

– Ты и так не бедствовал, когда работал со мной.

– За одну твою голову дают больше, чем за все черепа китайцев, которые выставили на улицах Пинанга[39]. К тому же мне это ничем не грозит.

Хок Сен уже гневно раскрыл рот, но Хафиз знаком велел молчать, потом отвел на палубу – подальше, к леерам – и, почти прижав губы к его уху, сказал:

– Ты понимаешь, как я рискую? В семье завелись зеленые повязки. И кто – мои собственные сыновья! Здесь совсем небезопасно.

– Думаешь, я не знал?

Хафиз, глядя в сторону, проговорил:

– Ничем не могу помочь.

– Вот так ты отвечаешь на мою доброту? Разве я не пришел к тебе и Ране на свадьбу, не одарил вас щедро, не пировал в вашу честь десять дней? Разве я не дал Мохаммеду денег на вступительный взнос в колледж в Куала-Лумпуре?

– Вы еще много чего для меня сделали, и я вам многим обязан, – с поклоном ответил Хафиз. – Но все изменилось. Кругом зеленые повязки. Те, кто кричал «ура» желтой чуме, теперь дорого за это платят. А я за вашу голову смогу купить своей семье спокойствие. Простите, но это так. Даже не знаю, что меня сейчас останавливает.

– У меня есть бриллианты, есть нефрит.

Хафиз вздохнул и повернулся к Хок Сену широкой мускулистой спиной.

– Возьму камни – захочу забрать жизнь. Раз уж речь пошла о вознаграждении, то вы дороже любых денег. Так что не надо соблазнять богатствами.

– Вот как, значит…

Хафиз умоляюще посмотрел на Хок Сена и сказал:

– Завтра я скажу им, где стоит ваша «Утренняя звезда», отрекусь от прошлых дел, а если хватит ума, то вместе с кораблем сдам и вас. Все, кто сотрудничал с желтой чумой, сейчас под подозрением. Мы жирели на вашем китайском бизнесе, процветали на вашей щедрости, а теперь нас ненавидит вся Малайя. Страна стала совсем другой. Люди голодают – голодают и злятся, а нас зовут пиратами-калорийщиками, барыгами, желтыми собаками, и рот им не заткнешь. Вашу кровь уже пролили, а что с нами делать, еще не придумали. Не стану я ради вас рисковать семьей.

– Ты можешь пойти на север с нами. Поплывем вместе.

Хафиз вздохнул.

– Зеленые повязки уже прочесывают побережье, ищут беженцев. Всех, кого ловят, убивают. Свои сети они расставили добротно.

– Но мы же хитрые. Хитрее их. Проскользнем.

– Никак не проскользнем.

– Откуда ты знаешь?

Хафиз потупил взгляд.

– Сыновья рассказывали.

Хок Сен резко помрачнел и крепче сжал руку дочери.

– Простите. Мне теперь до самой смерти жить с этим позором, – проговорил Хафиз, потом резко развернулся, быстро ушел на камбуз и вскоре вынес оттуда несколько неиспорченных манго, папайю, мешок ю-текса и цибискозную дыню марки «ПурКалория». – Вот, держите. Мне очень жаль, что больше ничего не могу для вас сделать. Очень жаль. Но я тоже должен выживать. – С этими словами он проводил Хок Сена к борту.

Месяц спустя старик переходил границу – его предали контрабандисты-перевозчики, и теперь он в одиночку пробирался через джунгли, которые кишели паразитами.

К тому времени Хок Сен уже был наслышан об убийствах тех, кто раньше помогал китайцам: их сгоняли вместе и целыми толпами сбрасывали со скал в море в сильный прибой – кто-то разбивался о камни, кого-то расстреливали прямо в воде.

Теперь старик часто думает о Хафизе – погиб ли он, как остальные, или «Утренняя звезда» – последний парусник из флотилии «Трех удач», который отдал ему Хок Сен, – помог откупиться и спасти себя и семью. Или за него заступились сыновья. А может быть, они равнодушно смотрели, как отец платит за свои бесчисленные грехи.

– Дедушка! У вас все хорошо? – Маленькая девочка осторожно трогает Хок Сена за руку и смотрит широко раскрытыми темными глазами. – Если хотите пить, мама даст вам кипяченой воды.

Старик хочет что-то сказать, но только кивает и идет дальше. Речь выдаст в нем беженца. Лучше не выделяться. Лучше, если никто не будет знать, что он живет здесь благодаря странной прихоти белых кителей, Навозного царя и нескольким поддельным штампам в желтом билете. Лучше никому не доверять, даже самым дружелюбным. Сегодня эта девочка мило улыбнулась, а завтра камнем размозжит череп ребенку – вот правда жизни. Можно думать, что существуют верность, преданность, доброта, но они, как те дьявольские коты, очень быстро превращаются в пустоту.

Спустя десять минут он выходит из лабиринта кривых улочек к морской дамбе. Конструкцию, возведенную для спасения города Рамой XII, плотно облепили хибары. Чань-хохотун сидит возле тележки, с которой продают пищу, и ест джок; над кашей из ю-тексовского риса поднимается пар, в густом соусе плавают кусочки какого-то мяса. Прежде Чань-хохотун работал надсмотрщиком на плантации – полторы сотни человек под его началом подрезали кору на каучуковых деревьях и собирали латекс. Теперь организаторским талантам нашлось новое применение: он командует работягами, которых зовут разгружать мегадонтов, парусники и дирижабли, если вдруг тайцев не берут туда за лень, тупость и медлительность или если ему удается подкупить кого-нибудь из чиновников рангом повыше, чтобы накормить свою желтобилетную команду. Есть у него и другие занятия: доставлять с реки в башни Навозного царя опиум и ябу – метамфетаминовые таблетки с кофеином – или, наплевав на запрет министерства природы, тайком вывозить с Ко Ангрита агрогеновскую сою-про.

У него нет одного уха и четырех зубов, но это совсем не мешает ему улыбаться. Он сидит, по-идиотски скалясь во весь рот и выставляя напоказ дыры, а глаза беспрестанно следят за прохожими. Хок Сен занимает соседний стул, перед ним ставят такую же плошку горячего джока. Теперь они вдвоем едят ю-тексовскую кашу, пьют кофе – почти такой же хороший, как был когда-то на юге, – и глядят по сторонам: то на повариху, которая положила им рис, то на людей, сгорбившихся над тарелками за соседними столиками, то на велосипедистов, лавирующих в общем потоке. Оба – желтобилетники, быть все время настороже для них так же естественно, как для чеширов – ловить птиц.