Завидное чувство Веры Стениной - Страница 25

– Математику точно не смогу, – испугалась Вера. – Вот если историю…

Директриса тут же, как фокусник, подсунула ей чистый лист и начала диктовать уверенным голосом:

– В углу справа пишем: «Директору средней школы номер двести шестьдесят восемь цифрами… Кобыляевой М. В. от… заявление… Прошу принять меня… Дата… Подпись…». Когда сможете выйти?

Она спрашивала так же умоляюще, как те девочки во дворе, что лет пятнадцать назад кричали в окно: «А когда Вера выйдет?»

Самозваная историчка созналась, что ей вначале надо найти садик для дочери. Оставлять Лару с бабушкой она не хотела, кроме того, малышке нужно привыкать к общению, будь оно неладно.

У директрисы тут же нашлось быстрое решение: в ближайшем детском комбинате держали место для её собственной внучки, но дочь с мужем вдруг сорвались в Москву.

– Вашу девочку возьмут в младшую группу, – разливалась Кобыляева. – Тем более что дети, которые не посещали детский сад, болеют все первые годы школьной жизни, – добавила она на прощание, любезно придержав дверь.

Вот такая случилась история.

В школе Стенина не любила этот предмет. Даты, тяжёлые и острые, как пики, требовалось учить, а они никак не запоминались, проваливались на самое дно памяти и гнили там никому не нужные, как кости безвестных воинов, павших в сражениях. Битвы при Мунде, Гастингсе или Молодях сливались в одну большую битву. Вера не видела правителей живыми людьми – в её представлении на тронах восседали безликие имена, буквы, ряженные в шапку Мономаха или горностаевую мантию. Лишь несколько человек были безусловно реальными: Наполеон на Аркольском мосту, Филипп Четвёртый, вырождавшийся буквально на глазах у Веласкеса, и, конечно, Франциск Первый кисти Клуэ: вот он мог бы запросто выйти из рамы и спросить у Веры Стениной какое-нибудь «са ва».

Это была идея! И она Вере сразу понравилась – отныне истории искусства предстояло стать просто историей. Любая картина тянула за собой целую связку ассоциаций и честных свидетельств эпохи – вскоре Вера бодро объясняла пятиклассникам Римский Египет при помощи фаюмских портретов. Брюллов пригодился на уроке про Помпеи с Геркуланумом. Караваджо (вы знаете, что он был убийцей? – и вот уже даже мальчики слушают так, как никакие мальчики никогда в жизни её не слушали), так вот, Караваджо лично присутствовал на казни Джордано Бруно. Гойя великолепно справился с темой «Расстрела повстанцев», и даже Пикассо выложился до конца, рассказав о Второй мировой войне в «Гернике».

В общем, художники были молодцы, да и дети почти не раздражали. И даты Веру никто учить не заставлял – можно было в любой момент заглянуть в книгу, чтобы проверить, когда стрела прилетела в глаз королю Гарольду или в каком году крестилась Киевская Русь.

– Тётя Вера, тебе нравится быть учительницей? – спрашивала Евгения, глядя, как Вера проверяет тетради с письменными ответами.

– Ди, Эня! – сердилась Лара, била Евгению по спине крепенькой ручкой. В те дни она старательно отваживала её от Веры.

– Куда я уйду, Лара? – грустно говорила Евгения. – Ты же знаешь, моя мама работает до самой поздней ночи.

Юлька упорно искала своё счастье – оно должно было обладать привлекательной внешностью, быть высоким, с красивым носом и широким размахом денежных крыльев. Бедная Копипаста так уставала от поисков, что ложилась спать сразу же, как переступала порог родного дома. Евгения даже не успевала донести до прихожей очередной рисунок, а мама уже скрывалась в спальне – оставалась лишь подхваченная сквозняком волна духов пополам с табаком.

Сквозняк – злой дух, что влетает в окно, лишь только зазеваются хозяева. Евгения уходила смотреть телевизор, волоча рисунок по полу, как побеждённый воин – плащ по грязи.

Вера однажды заметила, что Евгения гримасничает, глядя в телевизор, – вот Лара, та сидела неподвижно, как изваяние. А Евгения гримасничала, жмурилась, тёрла глаза.

Стенина записала девочку на консультацию к офтальмологу, оказалось – косоглазие, да ещё и какое-то сложное. Выписали очки, один глаз надо было заклеивать, и так – полгода. В первый день, когда Евгения предстала перед матерью в новом имидже, Юлька зарыдала:

– Какой ужас, кошмарище!

– Я думала, ты мне спасибо скажешь, – рассердилась Вера.

– Бедная моя девочка, – завывала Копипаста, обхватив своими длинными руками растерянную Евгению. – Бедное несчастное дитя!

– Очки не сломай!

– Не плачь, мама, – серьёзно сказала Евгения. – Главное, не забывай, что мне надо шесть месяцев ходить с заклеенным очком. Не волнуйся, я буду напоминать.

Юлька успокоилась, уже на другой день привычно покрикивала на Евгению. А зрение у девочки через полгода и вправду выровнялось.

Всё вообще как-то выровнялось. От судьбы никто, кроме Юльки, ничего особенного не ждал, тем более – не требовал, все просто жили каждый день с утра и до вечера. Лара не сразу привыкла к садику, Вере приходилось убегать сразу же, как заведёт её в группу. Потом долго стояла под дверью, слушала – плачет или показалось? Евгения ходила в другой детский сад, поэтому вечерами ей теперь приходилось возвращаться домой в одиночестве, с ключом на шее. Всё точно по прогнозам опытной старшей Стениной. Вера забирала Юлькину дочку при первой возможности – Лара то колотила Эню, то вдруг проникалась к ней таким страстным чувством, что оно буквально пёрло наружу, как позабытое в кастрюле тесто. В минуты страсти Лара прижималась к входной двери, завывая басом:

– Эня! Эня!

Приходилось одеваться и шагать к Калининым. Евгению только позови – набросит пальтишко, и вперёд. Шапочка набок, ухо «гуляет». В руках – пластилин, а сами руки – в цыпках.

Вот так они жили в те годы.

А потом случилось то, что случилось.

Вера дремала, уткнувшись лбом в окно такси – у неё было счастливое умение спать в любых условиях. Прямо как кошка! – завидовала Копипаста. Ей-то, чтобы уснуть, надо было обязательно лечь в постель – причём, в собственную, – трижды перевернуться с боку на бок, поменять нагретую сторону подушки на прохладную…

Такси угодило в пробку на подступах к Россельбану – трассе, ведущей в аэропорт. Бензиновый аромат выветрился, теперь в салоне припахивало ванильным освежителем – всё же не зря маленькая Лара считала, что слова «ваниль» и «вонь» однокоренные. Машина трогалась и снова застывала, Веру укачало. Когда именно такси вырвалось на просторы Россельбана, Вера заметить не успела – зато увидела, внезапно проснувшись, что они летят прямиком на серую «Нексию». Её бросило вперёд, на спинку водительского кресла, а потом – резко назад, так что голова наскочила на какой-то неведомый крючок, как пальто – на вешалку.

«Зачем тут крючок?» – удивилась Вера. Она потрогала голову, посмотрела на пальцы – красные.

Из «Нексии» к ним бежали люди – живые, раз бегают. И таксист тоже не пострадал – вон как бодро выскочил из автомобиля.

– А я ещё заправился, главное… Ты как так ездишь, а?

Водитель «Нексии» что-то объяснял, указывая почему-то в небо, – будто там сидит главный небесный гаишник, который их всех и рассудит.

– У вас пассажирка кровит, – сказал кто-то, и таксист бросился к Вере.

– Итить! – расстроился он. – Женщина, вы как? Я сейчас «скорую»…

Вера сказала, что не надо ей никакой «Скорой», она вполне нормально себя чувствует. Завязала голову шарфиком – место ушиба слегка пощипывало, но это пустяки. Важнее, как добраться до порта?

– Другую машину вызову? – спросил таксист. – Со скидкой будет.