Завещание Мадонны - Страница 49

Игорь упорно молчал. Люба рассказала, что услышала в хранилище шаги, потом там что-то упало. Она же жила фактически над хранилищем.

– А крысы? – спросил мой приятель Андрюша.

– Да вы что?! – возмущенно воскликнула директор музея, потом более спокойно добавила: – Травим регулярно. Профилактически.

– Подвал не затапливает? – спросила я. – Например, в прошлом году, когда было столько снега…

Женщина покачала головой и стала рассказывать про предпринятые музеем меры безопасности – в целях сохранности экспонатов, для выставки которых просто нет места.

В подвале на самом деле было много экспонатов. Мне они показались сваленными без какой-либо системы, но директор музея провела нам краткую экскурсию.

– Кто бывает в хранилище? – спросил дежурный следователь.

– Все наши сотрудники могут тут бывать. Еще ученые, преподаватели вузов, студенты. То есть люди, которые пишут какие-то статьи, работы. Но никто никогда отсюда ничего не выносил! При входе, если вы заметили, стоит рамка…

– Металлоискателя, – вставил следователь. – Металлоискатель, насколько я понимаю, не может уловить холст.

– Но днем там дежурят два охранника. Сумки у нас положено сдавать. Не было у нас краж! Ни одной! Никогда!

– У вас есть по-настоящему ценные экспонаты? – спросила я.

– Уважаемая Юлия, – холодно обратилась ко мне директор музея, – все наши экспонаты представляют ценность.

– Ценность бывает разная, – спокойно сказала я. – И разница может составлять миллионы долларов.

Игорь хмыкнул. Андрюша и дежурный следователь легко улыбнулись, но тут же придали лицам серьезное выражение.

– За чем, по вашему мнению, в ваш музей мог забраться вор? – спросила я.

– Любой наш экспонат…

– Давайте все-таки подумаем, – подключился дежурный следователь, который явно придерживался той же точки зрения, что и я. – Любовь… как, простите, по отчеству?

– Андреевна.

– Любовь Андреевна, где вы схватили вашего незваного гостя? Покажите, пожалуйста, точное место.

Люба показала в угол, где были составлены картины в рамах. Женщина сказала, что часть их упала, и она поставила их на место. Но именно падение картин заставило ее встать и отправиться проверять хранилище. Не должно там было ничего падать само по себе! Причем с таким грохотом!

Представители вневедомственной охраны тем временем обнаружили, каким образом вор проник в хранилище. Технические детали я повторить не могу, но Пашка записал объяснение на камеру. Давать их в эфир или не давать, решит Виктория Семеновна. Из объяснений я поняла одно: у Игоря была схема. Войти в хранилище наугад или полагаясь на русский авось он не мог. Значит, кто-то ему эту схему предоставил. Но это предстоит выяснять органам. Если выяснят, конечно… Кто же признается-то? И Игорь явно будет молчать. Он вообще может этого не знать. Вполне мог действовать Галустьян. Музейные работники мало получают, и еще в музеях работает много разведенных и просто одиноких женщин… Подход мог быть или денежным, или мужским, или, так сказать, комплексным.

– Просмотрите картины, пожалуйста, – попросил дежурный следователь директора музея.

– Он не успел ничего вынести! – встряла Люба.

– Вы поняли, что именно он хотел взять?

– Он просматривал картины. Освещал фонариком. Вон, кстати, его фонарик валяется, – Люба показала в угол.

Эксперт тут же направился туда и упаковал фонарик в пакет. Игоря в подвал не спускали. Он остался наверху с кем-то из сотрудников органов.

Люба, по ее словам, резко включила свет, который, естественно, ослепил преступника. Женщина быстро подскочила к нему и толкнула. Он ударился затылком, на какое-то время потерял сознание, Люба тут же связала его бечевкой, валявшейся на полу.

– Бечевка откуда?

– Я что, помню? – удивленно посмотрела на следователя Люба. – Но это наша бечевка. Не его. Может, ею раньше картины были перевязаны? – Она посмотрела на директора музея.

Та неопределенно пожала плечами. Вообще в хранилище было много всякого добра. Меня лично валявшаяся на полу бечевка нисколько не удивила.

А Люба, по ее словам, выволокла упиравшегося преступника наверх и вызвала полицию. Но тогда уже и на пульт охраны поступил сигнал.

– А мне можно будет здесь дальше жить? – спросила она у следователя. – Я не могу домой вернуться! Я же объясняла!

– Разберемся, – сказал следователь.

Директор музея тем временем просматривала картины.

– У вас есть список того, что здесь должно быть? – спросил дежурный следователь.

Женщина кивнула.

– Где он?

– У меня в кабинете.

– А Ярослава Морозова у вас тут случайно нет? – встряла я.

Женщина удивленно посмотрела на меня.

– Вы знаете Ярослава Морозова?

– Наслышана про его творчество, – уклончиво ответила я.

– Сейчас подобные картины не пользуются популярностью, – заявила директор музея. – Мы давно сняли его с выставки. В советские времена его творчеству был отведен отдельный зал.

– Вы ошибаетесь насчет популярности, – сказала я и сообщила, за какие суммы картины Ярослава Морозова ушли не недавнем аукционе, где мне довелось побывать.

Директор музея прекратила перебирать картины и пораженно уставилась на меня. Люба резко вдохнула воздух.

– Этого не может быть! – воскликнула директор музея. – Они не могут стоить столько денег!

На этот раз хмыкнули Андрюша и дежурный следователь. Не верить мне у них не было оснований. Тем более Андрюша про аукцион знал.

Директор музея тем временем что-то объясняла про меняющийся интерес публики в разные периоды времени, про тематику Ярослава Морозова, про утрату популярности изображений вождей пролетариата…

– Так есть у вас тут Ярослав Морозов или нет? – встрял дежурный следователь, которому на интерес публики было глубоко плевать. Он явно хотел домой и спать.

Директор музея кивнула.

– Показывайте. Хоть посмотрю, за что богатый народ дерется на торгах.

Следователь улыбнулся и подмигнул мне.

Директор музея вытянула из кучи одну картину в раме, подняла (картина явно была нетяжелой хотя бы из-за размера) и продемонстрировала нам.

На ней были изображены какие-то неизвестные мне мужики, склонившиеся над столом. На столе был разложен план.

– Еще есть? – спросил следователь, которого картина явно не впечатлила.

Директор музея отобрала несколько картин из кучи и поставила у стены отдельно. Сама скрестила руки на груди. Я присела на корточки, Пашка направил камеру на первое полотно и вдруг сказал:

– Юля, вот там внизу, посмотри. В правом углу. Или лучше в камеру.

Все повернулись к Пашке. Директор музея резко развернулась к картине, фактически прыгнула к ней, присела на корточки, потом подняла картину, поднесла к свету – и чуть не лишилась чувств. Картину вовремя подхватил Андрюша, и мы с ним и с дежурным следователем уставились в правый нижний угол.

Потом к нам подскочила Люба.

– И что тут делали с картиной? – вкрадчиво спросил у нее следователь.

– А… Э… Да… – мычала Люба и хлопала глазами, потом выдала: – И когда же он успел? И где краски?

Она стала осматривать пол.

– Кто-нибудь объяснит, что тут произошло? – спросил следователь. – Паша!

– Краска другая.

До меня наконец дошло, что тут делали с картиной (или картинами?) Ярослава Морозова. Сотрудники органов не знали, что находится (или может находиться) под слоем краски. Но некто (или несколько человек) не хотели привлекать излишнее внимание к картинам. Или просто им было жалко полностью уничтожать полотно. Ведь люди, которые «поработали» в музее, вполне могли иметь отношение к искусству и не хотели допускать варварства, которое совершили медсестра Елена Свешникова, американка Кейт Боланд и Алевтина Николаевна Леговских.

И ведь если бы полотна в музейном хранилище были полностью испорчены, это могло бы быстро привлечь внимание. Я не представляла, как часто тут проводится инвентаризация, насколько она тщательная и дотошная… Но одно дело – покрыть краской обнаженные для проверки холста места и совсем другое – смыть краску полностью. Когда бы кто-то заметил, что краску обновляли в нескольких местах? И ведь сделано-то все было аккуратно!