Завещание Мадонны - Страница 47

Из прочитанной информации я сделала однозначный вывод: лучше никогда никому не позволять писать свой портрет, потому что не знаешь, чем это может закончиться. Дело может быть в самом художнике, в каких-то биоэнергетических потоках, которые вытекают из тебя на твое изображение на полотне… Кто может сказать точно? Можно только констатировать факт, а оно мне надо, чтобы этот факт констатировали после моей преждевременной смерти? Нет, никому и никогда я не буду служить моделью! Это опасно для здоровья и самой жизни.

– Слушай, а где же картина? – посмотрела на меня Виктория Семеновна. – Значит, она все-таки была? Этот адъютант генерала Иванихина выиграл ее в карты у англичанина, привез в Россию и сошел с ума. Потом картину забрал генерал. Куда он ее дел?

– Раз Алла Иванихина получила специальное образование, она могла понять, что за шедевр оказался у них в доме, – сказала я. – И муж ее мог понять, раз он профессиональный реставратор. Мы не знаем, в какой степени ее испортил Леонид Черевко, когда воткнул в нее нож. Но на куски, насколько я поняла, он ее не порезал. Значит, восстановить можно. Да даже порезанная картина Леонардо да Винчи – это миллионы, и не рублей!

Виктория Семеновна в задумчивости почесала щеку.

– Они явно не выставляли ее на всеобщее обозрение, – заметила она.

– Но после того, как Катя – старшая дочь Аллы, оставленная ею в роддоме, – упомянула Леонардо да Винчи, чета Иванихиных могла забеспокоиться. И начала готовить побег. А потом появился профессиональный вор. А потом немец. И обоим требовались картины с лошадьми! Что могли подумать Иванихины?

– А немец-то откуда узнал про картину? – задумчиво произнесла я.

– Он вполне может быть родственником этого фон Ризенбаха, или как там его. И если Алекс Циммерман проследил путь картины, почему его не мог проследить Вальтер Кюнцель? Но куда же делись Иванихины?!

Вопрос остался без ответа.

Ночью меня разбудил телефонный звонок. Половина четвертого утра! Меня желал слышать Андрюша из Управления. Значит, точно будет сюжет для завтрашнего выпуска «Криминальной хроники».

– Спишь? – бодро спросил приятель. – А тут музеи обворовывают.

– Ты считаешь, что я должна заниматься охраной музеев? С каких это пор подобная почетная обязанность свалилась на плечи журналистов? И вообще, сколько у нас музеев? Кстати, куда ехать?

– А я-то уж подумал, что ты решила спать дальше, – усмехнулся приятель и назвал адрес музея, в котором в свое время успели поработать и Алла Иванихина, и Алиса Румянцева.

– Что там?!

– Приезжай. Тебя, кстати, тут жаждут видеть. Есть один товарищ, желающий дать интервью тебе лично.

– Что украли?!

– Вроде не успели, – вздохнул Андрюша. – Но руководство еще не приехало. Мы-то не можем сказать. Хотя бардак тут… В общем, дуй за Пашкой, пока доберетесь, и остальные прибудут. Мне самому интересно, что тут успели спереть. Не сегодня. Раньше.

«А ведь Алла и Николай Иванихины во время встречи у них дома обещали мне соответствующую фактуру… Но так и не предоставили ее. Что же исчезло из музея? Что в нем творится?»

Я быстро оделась и рванула к Пашке. Звонить ему было бессмысленно, но у меня хранятся ключи от его квартиры. Пробуждение любимого оператора проходило с трудом, но у меня в таких делах накоплен большой опыт. Пашка окончательно проснулся только у меня в машине с бутылкой пива в руках.

– Кого убили-то? – спросил оператор.

Я объяснила суть дела.

– Ну, Леонардо да Винчи там точно быть не может, – сказал Пашка. – И не могло.

Я считала, что в этом музее теоретически могло храниться что-то из произведений Ярослава Морозова. Я до сих пор не выяснила, в каких музеях в наши дни висят его полотна и висят ли вообще в каких-либо. Но неужели кто-то попробовал добраться до музейных экспонатов?! Хотя в России живем… И вообще против профессионалов (в особенности наших) никакие замки и никакая сигнализация не помогут. Тот же Артур Рубенович мог дать задание кому-то из своих постоянных сотрудников, промышляющих грабежами на заказ.

И по всей вероятности, дал.

В наручниках сидел знакомый мне Игорь, один из двух братьев, работающих на галерейщика Галустьяна. В последний раз мы виделись с ним в гостинице, где проживала Кейт Боланд, теперь уже вернувшаяся в родную Америку. И сейчас этот самый Игорь был отпущен под залог, но исчез в неизвестном направлении. И вот снова появился. Вроде бы не должен был! Я же говорила с его братом! И теперь его уже точно не выпустят под залог. И не оставят под подпиской о невыезде. И залезание по трубе в номер к Кейт Боланд – это одно дело, а в музейное хранилище – совсем другое. Не отбрешешься. И версия о защите нашего национального достояния от вывоза за рубеж здесь точно не пройдет.

– Сказал, что будет говорить только в присутствии вас и при включенной телекамере, – сообщил мне усталый дежурный следователь, которому в такое время хотелось спать, пусть и на казенном диванчике, а не выполнять профессиональные обязанности.

Как я понимала, органы это устраивало. Запись вполне может пригодиться в дальнейшем.

– Здравствуйте, Юлия Владиславовна, – склонил голову Игорь. – Вы помните, что я занимаюсь спасением нашего национального достояния?

«Так, начинается».

– Каким образом вы спасали здесь наше национальное достояние? – спросил Андрюша.

В этот момент в комнату, где мы сидели, вошла высокая женщина неопределенного возраста (скорее всего, лет пятидесяти или чуть больше), без грамма косметики на лице. Одета была в мешковатый брючный костюм синего цвета, который не помешало бы отпарить. Хотя она, вероятно, одевалась в спешке. Волосы были стянуты в хвост и, вероятно, никогда не подвергались окрашиванию. А не помешало бы – седых было уже до неприличия много. Но женщина, похоже, давно махнула рукой на свой внешний вид.

Она оказалась директором музея.

Потом в той же комнате появилась еще одна женщина, гораздо моложе первой, но тоже неухоженная. Эта была крашеной блондинкой с фингалами под обоими глазами, причем один был свежим, а второй уже вроде бы проходил. Блондинка явно злоупотребляла спиртным – лицо было лицом пьющей женщины. Такую одутловатость не может скрыть никакая косметика, да и в любом случае косметика отсутствовала. Это я не могу выйти из дома ненакрашенная – хотя бы потому, что мне появляться в кадре. Я умею очень быстро привести себя в должный вид – это одно из требований моей профессии. Но делать пластику не собираюсь. Добровольно согласиться на пять часов общего наркоза? Без крайней на то необходимости? Нет уж, увольте. Ведь неизвестно, как это может в дальнейшем сказаться.

Более того, женщина прихрамывала и держалась за бок. Похоже, ее за последнее время избили как минимум два раза.

– Боже мой, Люба! – воскликнула директор музея.

– Я его задержала, – произнесла Люба прокуренным голосом.

– А ты-то что тут делала, красотка? – подал голос Игорь.

– Я тут живу, пока не разберусь со своим мужиком! – заорала Люба. – Пока не выселю его из квартиры! Я не могу снять комнату! У меня на это нет денег! И поэтому я тут еще и выполняю функции сторожа!

– Да, Любе пока негде жить, – подтвердила директор музея. – Я разрешила ей занять комнату…

– У вас же должна быть сигнализация! Музей не может не ставиться под охрану! – воскликнул следователь.

– Все у нас ставится, – устало сказала директор. – И видеокамеры при входах висят – и при главном, и для персонала. Но Люба же не ходит по музейным помещениям по ночам!

– Зачем мне это? – хмыкнула крашеная блондинка с подбитыми глазами. Теперь она сидела на стуле. – Чего я тут не видела?

– Вот ты как раз тут все видела и знаешь, что за сколько продать можно, – вставил Игорь.

– Уберите этого психа, или я за себя не отвечаю, – сказала Люба. – А ты не суди о людях по себе!

– Я тоже за себя не отвечаю! – рявкнул Игорь. – Набросилась на меня как дикая кошка!