Завещание грустного клоуна - Страница 26

— И на черта тебе было связываться…

— Как на черта? Хамов надо учить.

Он и на самом деле был ярым противником невмешательства, он не терпел лозунговых призывов к борьбе с… и за… не цитировал классиков, осуждающих равнодушие, он просто вмешивался, используя, как говорил сам, подручные средства. Не всегда его действия отличались изысканностью, но запоминались непременно.

Случайно я узнал — он самбист, разрядник, победитель и чемпион чего-то, но любопытно как мне стало это известно. Тихо, мирно мы выгружались с ним из троллейбуса, когда навстречу нам попер здоровенный парнище, расталкивая женщин, расшвыривая ребятишек, он пер, что бульдозер. Мой приятель остановился, загородив собой троллейбусную дверь и спросил:

— Куда ты так спешишь, малыш?

А дальше… я даже не сразу понял, что произошло — сначала над головой приятеля мелькнули чужие ноги, потом от земли понеслись самые отборнейшие ругательства и здоровенная туша егозила ногами, пытаясь встать.

— Пожалуйста, затихни, — сказал мой приятель, — дай троллейбусу спокойно отъехать и смолкни, иначе придется сделать тебе больно.

Величайшим достоинством моего покойного друга была не просто фантастическая работоспособность, а ярко выраженное стремление любое дело исполнить возможно лучше. И неважно о чем шла речь — о заправке тяжелого корабля в полете, об испытании новых бустеров или о какой-то домашней работе — ремонте кранов, замене замков. В весьма почтенном возрасте он приобрел, можно сказать, детский фотоаппарат и принялся рьяно снимать окружающий мир. Побудительной причиной к этому занятию была выставка фоторабот Сергея Владимировича Образцова, приобщившегося к художественной фотографии тоже в весьма пожилом возрасте.

— Не удосужился в свое время, — сказал он мне, — теперь наверстываю. Весь мир, можно сказать, на фотографиях помешался.

— А чего ты пожадничал?

— Не понял, как — пожадничал?

— Мог бы, наверное, камеру посолидней купить, что-нибудь из Японии отхватить?

— Это потом! Сначала надо освоится… Ты видел, какие чудеса творит Образцов точно таким же «Пионером?» От простого — к сложному. Или ты не на У-2 начал, а потом на И-5 перешел, на И-16 добрался до реактивных машин. Жадность тут, старикашка, ни при чем. Тут дело принципа!

Жаль, не хватило ему жизни, не успел он подняться до уровня Образцова, а мог бы, уверен.

В каком-то смысле время — наш враг. Враг коварный! И как глубоко мы все заблуждаемся, когда не ценим минуту, пренебрегаем часом… Кажется, еще Чехов заметил: без копеечки рубля не бывает. О копеечках, наполняющих рубль, собственно и делающих его рублем — чуть позже.

Однажды мой друг сказал то ли с усмешкой, то ли совершенно серьезно: «Обнаженная женщина, даже если она не Афродита и не Мэрлин Монро, — это все равно зрелище достойное вдохновения, но она же полураздетая или полуодетая — брр!» — предполагаю, что он имел в виду собственную супругу, хотя и не назвал ее. Но по упоминанию некоторых деталей, мне кажется, я не ошибся. Клочки ваты, измазанные губной помадой, разбросанные где попало предметы дамского туалета, очесы волос даже мне попадались на глаза, когда я бывал в их квартире. И еще он говорил: «Когда дамочка, можно считать, и не второй свежести называет свои конечности ручками, ножками — ох, ручки мои болят, ой, бедненькие мои ножки устали», — это тоже противно. Конечно, всякую мелочь не стоит принимать близко к сердцу, а вот не получается…» Теперь понимаю — мой друг находился тогда в предразводном состоянии и мучил себя сомнениями. Понятно, я ни о чем его не спросил: сочтет нужным, сам скажет, я же странным образом сосредоточился на употребленном им мимоходом слове — мелочь.

Курсантом летной школы я увидел, как пилотировал на «заблудившемся» в России акробатическим самолете «Бюккер» заместитель начальника нашей школы. Выходя из отвесного пикирования, полковник проносился совсем низко над землей, опрокидывался на спину, едва не цепляя крылом траву, и так вверх колесами чесал через весь аэродром. У меня аж дыхание пропадало от смешанного чувства восхищения и ужаса, меня трясло, руки холодели, я не чувствовал пальцев и отпускало только тогда, когда полковник в последний раз опрокидывался на спину и завершал переворот посадкой у самого «Т».

Неужели мне никогда так не спилотировать? Неужели не вертеть машину над самой землей и пусть она, матушка, рассудит — летчик я или обыкновенный лопух, случайно заблудившийся в авиации?.. Мне и в голову не приходило тогда это догнал меня и атакует азарт, нашептывает и подбивает: рискни или слаб?..

Впрочем, к счастью я оказался не настолько безрассудным, чтобы дерзнуть в курсантские годы на подражанье знаменитому пилотажнику. Прошло порядочно времени, нас обкатала война, когда ранней весной я пробил облака и на высоте в две с половиной тысячи метров выскочил к ослепительно голубому небу, к ласковому солнышку, огляделся — подо мной лежало гладкое, словно чертежная доска, белое поле. Мелькнула мысль — вот она, условная земля… Я попробовал пронестись над облаками точно так, как пролетал над зеленой землей наш полковник. Все во мне дрожало от нетерпения. Ну!

Первый пролет удался. Давай еще… Мною распоряжалась неведомая, посторонняя сила. Стоило на очередном пролете скрутить бочку, как я зацепил крылом за условную землю. Раз — покойник! И не успокоился, а повторял фигуру за фигурой, сатанея, теряя голову… Два — покойник! И — три… И — пять… Я уже сбился со счета, пытаясь подбить итог, сколько ж раз побывал в «покойниках». Да-а, хочу — одно, а могу — совсем другое]

Урок, полученный над условной землей, не прошел даром. Теперь я знал точно: чтобы азарт, догнавший меня, не убил, случаем, надо тренироваться, надо осторожно шаг за шагом подходить к намеченной цели.

Прошел не год и не два, прежде чем оно случилось. Снижаясь метр за метром, я подпускал мой умный, мой послушный, мой храбрый мигарек к воде. Смотреть только вперед и чуть влево, приказал себе. Так!

Мы несемся над водной гладью, несемся чуть ниже палубы белого теплохода. Так! Снижаться довольно — велю себе и следом: давай! Тяну ручку управления на себя, тяну плавно и энергично, пока машина не устремляется строго в зенит. Правую бочку крутим, — говорю умнице машине, — хорошо, теперь — левую… и еще правую и сразу — левую… Оказывается, азарт, кроме всего прочего, еще источник счастья. Это подтвердила на днях моя внучка, совершив свой первый в жизни парашютный прыжок, она не уставала повторять, делясь своими впечатлениями, «Ну, я теперь такая счастливая… не могу даже выразить!» И, наверное, никто в нашем доме не мог ее понять лучше меня.

Извилисто вьются мысли, спущенные с цепи, и как же празднует душа, когда тебя выносит даже к недолгому счастью, это похлеще всех виртуальных радостей интернета, набирающих нынче непомерную, мне кажется, силу.

Было время, жил вовсе не задумываясь о старости, с нетерпением ждал, когда получу паспорт — вот дадут и сделаюсь законно взрослым. Дождался? И что? А ничего, как вставал по будильнику и тащился в опостылевшую школу, как отбывал ненавистную повинность в душном, пропахшем потом, мелом и еще чем-то гадостным классе, так все и продолжалось. Наконец, вывалившись из школы, начал работать в вскоре решил — надо жениться, вот уж тогда никто не сможет усомниться в моей взрослости, самостоятельности и независимости. И женился! Об этом уже рассказал. И все-таки ощущения солидности не испытывал. Хотя… хотя по мелочам ума все-таки набирался. Ну, например, давать по любому поводу и даже без особого повода «честное слово», как делал это совсем недавно, перестал. Заметил, без подсказки со стороны, «честное слово» в речевом обороте охотнее всего употребляют проходимцы и жулики… Или такое еще «открытие» сделал — хочешь, чтобы тебя выслушивали, научись не перебивать других. Это давалось с трудом. И хорошо, что с трудом: трудное не есть невозможное, я понял на практике!