Затерянная улица - Страница 56

Паула крикнула из спальни:

— Мы еще не ложились, Ларри, только собирались.

— Хэлло, Паула, — с трудом выдавил он из себя. — Я на минутку. — Он набрал номер, и за стеной громко зазвонил телефон.

— Он на ночном столике, у кровати, — сказал Ларри, — если уж она и этого не слышит, значит, ее совсем развезло. — Он хихикнул. — Ездила с девчонками из своей школы на какую-то вечеринку. Даю голову на отрез, она там джин пила.

Телефон все звонил.

— Пусть себе звонит, — заметил Френсис, сам не свой от смущения. — А вы идите и снова постучите.

Ларри принялся дубасить в дверь, и в конце концов в квартире послышался какой-то шум и звонки смолкли. Френсис вцепился в трубку.

— Миссис Лавлес, — он говорил довольно резко, — обождите минутку, здесь ваш муж.

Он передал трубку Ларри.

— Элизабет? Элизабет? Это я, Ларри. Да нет же, это я, твой муж. А, черт, да проснись же, Лиз, это я. — Голос его стал резким. — Ну, проснись ты наконец. Повесила трубку, — сказал он, повернувшись к Френсису.

— Звоните снова.

— Ужасно не хочется ее тревожить. Попробую открыть окно.

— Вы ее уже разбудили. Попытайтесь еще раз.

Он попытался еще, и еще, и еще, а на четвертый раз Элизабет настолько пришла в себя, что встала с кровати и пошла к дверям. Френсис ее не видел, но при мысли, что она раздета, у него потемнело в глазах.

— Спокойной ночи, Ларри, — лицемерно проговорил он и закрыл дверь.

«Сволочь, пролаза, — думал Ларри, подходя к своей распахнутой двери. — Туда же еще суется со своими советами, сволочь, и книги я у них оставил, ну да ладно, завтра заберу». Лиз стояла перед ним, чуть покачиваясь, он положил руки ей на бедра, ощутил сквозь прозрачную ткань рубашки их восхитительное тепло и с жадностью поцеловал ее, вдыхая слабый запах джина.

— Ты подумай только, — негодовал Френсис, поеживаясь в постели, — ты только подумай, как он позволяет ей над собой издеваться. Уж я бы показал ей, где раки зимуют.

Паула вздохнула и промолчала.

— Мне было так неловко, я не мог смотреть ему в глаза, — задумчиво продолжал он. — Как, по-твоему, почему ей все сходит с рук?

— Да он ее просто обожает! — вдруг воскликнула Паула. — Он очень трогательно к ней относится.

— Подкаблучник, — проговорил Френсис, обретая душевное спокойствие оттого, что подыскал наконец нужное определение. — Никогда не употреблял этого слова, но именно так это и называется: подкаблучник. Она им помыкает, а на это ни у кого нет права. — Он хотел было начать дискуссию о формах категорического императива, но решил, что уже поздно. В спальне было холодно, у него болели глаза, в последнее время он слишком много работал.

Френсису было тридцать четыре года, Пауле — столько же, но они с неодинаковой быстротой теряли свои иллюзии. Он был уважаемым компаньоном крупной адвокатской конторы на Перл-стрит и занимал ответственный пост главного посредника по строительным делам в законодательном органе штата. Но он не был заурядным службистом; Френсис гордился той последовательной независимостью, которая всегда отличала его образ жизни. Он был большим любителем доклассической музыки восемнадцатого века, произведений Телемана, Вангаля, Гассе, «английского» Баха, Абеля, Мангеймской школы и бесчисленных композиторов, писавших музыку на слова Метастазио. Ему принадлежал единственный в стране экземпляр великого произведения Сальери «Ассур, царь Ормуза». Френсис усердно переписывал его в венском архиве, покуда Паула носилась по городу.

Отсутствие детей то радовало супругов Розбери, то повергало их в отчаяние. Единственной обязанностью Паулы было заботиться о Френсисе. Она поддерживала порядок среди его рукописных нот и пластинок (у Френсиса их было собрано несколько тысяч), стирала с них пыль, наводила в квартире умопомрачительную чистоту и при этом находила время следить за тем, что творится вокруг. Ведь именно она заметила в конце января исчезновение Элизабет Лавлес. Обычно женщины ежедневно встречались в холле и обменивались украдкой критическими взглядами, каждый раз заново убеждаясь в превосходстве собственного представления об элегантности.

Элизабет обклеила кухню обоями, на которых были изображены увитые плющом кирпичи. На стене она разместила по убывающей длинный ряд медных котелков и сковородок, над сковородками висели гигантские стенные часы, сделанные в форме карманных.

Паула знала, что декораторы чуть ли не каждый месяц изобретают нечто в этом роде, и чуждалась подобных новинок. Сама она покупала в комиссионном магазине старую мебель — секретеры, старинные кресла, комоды — и отдавала ее реставрировать. Она писала картины и вставляла их в рамы, иногда приобретала какой-нибудь рисунок или акварель, и жилище супругов Розбери не было похоже ни на чье другое.

Навещая друг друга, Элизабет и Паула вели себя как дикие, осторожные зверьки, исследующие незнакомое логово, и приходили к выводу, что чужая нора, хотя и пригодна для жилья потенциально, устроена на редкость неудобно и безвкусно.

Прошло около трех недель, а Элизабет все не показывалась; Пауле уже становилось не по себе, и ее беспокойство начало передаваться Френсису. Задушил он ее, что ли, недоумевала Паула, а Френсис, без слов читавший мысли жены, думал, что ничуть не осудил бы за это Ларри, наоборот, охотно взял бы на себя его защиту. Супруги Розбери были крайне непримиримы к бедняге Элизабет, которая в это время находилась в Нью-Йорке, где пыталась подыскать себе место.

Ларри от всей души благословил жену на эту поездку, мало того, он ее даже уговаривал не мешкать. Супруги (особенно Элизабет) были уверены, что если ей удастся подыскать для себя в Нью-Йорке какое-нибудь, пусть даже самое незавидное, местечко, успех им обеспечен и у родителей не будет повода обвинить их в легкомыслии. Элизабет отбыла в грубошерстном оливково-зеленом свитере с капюшоном, в черных, порядком поношенных брючках и с тщательно взлохмаченной прической. Весь январь и февраль она проторчала на разных маленьких выставках с восторженным и умоляющим выражением лица, а бедный Ларри колесил тем временем по холмам северо-западного Коннектикута и каждый вечер с трудом заставлял себя возвращаться в пустую квартиру.

Слава богу, она хоть звонила ему по три-четыре раза в неделю. Обычно в это время он уже укладывался спать, несколько раз звонок будил его. Элизабет ночевала у подруги, иногда с неохотой гостила дня по три у тетки. О возвращении в Хартфорд она не говорила ни слова, ведь они заранее приготовились к жертвам.

— Я соскучилась, любовничек мой, — шептала она в трубку. Если она звонила от тетки, ее голос еле доносился до него.

— Говори громче! — нетерпеливо кричал он и слышал в ответ ее хихиканье.

— Как же можно говорить громче, когда говоришь «я соскучилась, любовничек»?

Во время этой болтовни у Ларри так дрожали руки, что он нередко ронял в постель сигарету и тратил бесценное время, разыскивая тлеющий окурок.

— Когда ты приезжаешь? Как по-твоему, ты сможешь там устроиться?

— Ой, Ларри, у меня уже кое-что наклевывается. Ты ведь знаешь Энн и Майкла Дешлеров?

— Ну еще бы!

— Душенька, они собираются сами открыть магазин и хотят взять меня помощницей.

— А платить они будут?

— Сперва, наверно, нет.

— Мы не можем на это пойти.

— Ну, долларов тридцать пять в неделю они бы, наверно, мне дали.

Ларри повеселел.

— Сто сорок в месяц! Этого хватило бы на квартиру. Если и я добьюсь перевода, мы вывернемся.

— Так ты приедешь, если я буду зарабатывать на квартиру?

— Родная, я приеду в любом случае. — «Этого не следовало говорить», — мелькнуло у меня в голове. — Приезжай в субботу, ладно?

— Боюсь, у меня ничего не выйдет, милый. Приезжай сам!

— Ладно, — ответил он. — Наверно, приеду. Спокойной ночи, — проговорил он, весь замирая при мысли о субботнем вечере.

Она хихикнула.

— Ты должен увидеть меня сегодня во сне, — распорядилась она.