Застывший Бог (СИ) - Страница 2

Врачи говорили маме, что с собой взять. Ложку, тарелку, и тапочки... Что вещей много не набирать, – вам потом муж привезет или родные. Мама им объяснила, что родных нет, а с мужа, – она запнулась и поглядела на меня – мужа тоже нет... Тогда врачи сказали, что лучше набирать. А мама позвонила соседке – тете Любе, чтобы та за мной приглядела. И врачи помогли маме пойти к лифту. Большой врач даже понес её сумку.

Больше я маму...

Тетя Люба, она ничего была, только скучная. И очень худая. Часто кашляла. Сама была сухой и кашляла сухо. От её сухоты казалось, кашлянет она, и того и гляди переломиться. На работу она уже не ходила, у неё была пенсия. И каша у неё была с комками. Я ковырял в каше комки, а внутри себя отчаянно не любил вирусы. Подлые, которые не увидеть и не побить. И еще была у меня мысль: вдруг это не с чихнувшей Верки вирус прыгнул на маму? Вдруг это вирус прыгал с самого меня? У нас в садике плакса-Владик ведь тоже чихал, прежде чем его перестали водить. Вдруг это с Владьки вирус прыгнул на меня, а с потом на маму? А я и не заметил... Я думал, что скорее бы мама домой. Мама такая – пока она рядом, что её вроде и не замечаешь. Даже наоборот, за приставкой допоздна не сиди, это ешь так, это делай сяк... А когда её забрали, то почему-то стало совсем- совсем-совсем плохо.

И отца я тоже вспоминал, хотя его помнил совсем плохо, – только руки помнил, – огромные. И запах. Отец был дальнобойщиком. Когда я был совсем маленьким, то думал что отец зовется “дальнобойщик”, – потому что воюет в дальних боях. Со взрывами, – как солдаты в кино про трансформеров. Но мама потом мне объяснила, что дальнобойщик – это кто возит грузы на больших машинах. Отец и возил, сперва в Африке, потом на Близком Востоке. Этот восток был не очень-то близким, потому что отец так редко бывал дома... А потом в Арктике на каком-то шельфе, а потом снова в Африке... Там, что-то у него и случилось с машиной... Мама говорила, что отец однажды обязательно вернется. Я иногда совсем терял на это надежду, а иногда верил. Сейчас вот очень хотелось, чтобы он вернулся, открыл дверь, и они вместе с ним поехали забрать маму...

Тетя Люба завоняла в больницу про маму. А потом даже ездила, но меня не взяла. Вернулась, сказала, что все у мамы хорошо. Только надо еще немного полежать. Но дни все шли, шли... Было так тоскливо!.. Тетя Люба не как мама, не запрещала в видеоприставке ловить шарики и бросать белкам орехи кинект-джойтсиком, но строгая мама все равно была лучше!

А потом тетя Люба однажды пришла, подошла ко мне, прижала, и долго-долго гладила по голове: Мама твоя, Мишка, уж очень сильно заболела, и мучилась сильно. А сейчас, видишь, облегчение ей вышло. Мама, нынче, Мишка, уж в лебедином краю... Хорошие там места, Мишка, и житье хорошее....

Помню, плакал я, жался к тете Любе, будто она могла спасти от того что на меня обрушилось. Гладила тетя Люба жалостливо, и шептала что-то, бежали слова – словно речка спокойно журчала. Женская рука, она всегда немного материнская... К ночи я если не утешился, то утишился, заснул.

А с поутру сказала Тетя Люба:

- Собирайся Мишук. Повезу тебя к деду.

- К какому деду? – Удивился я.

- К твоему. Адрес-то его мне мама в больнице дала. Сказала, если мол что...

- А мама мне никогда про деда не говорила... – пробормотал я.

-Я и сама тоже в тот раз впервые от неё услышала. – Озадаченно пожала плечами тетя Люба. – А ведь её сколько лет знала, уж и помогали друг-другу всегда. Странно мне это. Может нелады у них какие промеж собой были. Мама-то твоя сказала, по отцу это твой дед.

- Так я ведь... Совсем я его не знаю, – прошептал я.

- Ну вот и узнаешь. – Потрепала меня по голове тетя Люба. – Чай, родственник он тебе, не чужой. В обиду-то не даст. Я тебя Мишка у себя бы оставила. Да стара я, не успею поднять... Мне уж скоро срок придет. – тетя Люба грустно вздохнула. – А к деду тебя мама отвезти очень просила. Слово с меня крепкое взяла. Она-то уж наверно знала как тебе будет лучше... Потому и торопится нам надо Мишук. Пока не пришли за тобой эти, из органов опеки. У них уж давно от опеки только и осталось что название... Пойдем завтракать, а потом собираться будем. Я тебе яйца на завтрак сварила.

Машина у Тети любы была старая. Даже всякие водительские подсказки не проецировалась на любое стекло, а выводились на экран на панели приборов. Тетя Люба часто посматривала на этот экран, близоруко щуря глаза под толстыми стеклами очков. А потом выпрямлялась и рулила дальше. Я сидел рядом, на первом сиденье, и глазел на окрестности.

Оказалось, что дед живет где-то за городом. Я этому удивился. За городом теперь вообще мало кто жил. Зачем оно, когда в самом городе людей мало? Пустых домов – завались. И охраняемого периметра за городом не было, и полиции. Там больше всякая дрянь водилась, со времен последней войны. Ну или всякие эти, как их там... асоциальные. Кто такие асоциальные про которых говорили в телевизоре, я не очень понимал, а вот загородных монстров побаивался. Тетя Люба наверно тоже чувствовала себя неуютно, потому что чем дальше мы отъезжали от города, тем тревожнее она вертела головой.

Я смотрел вперед и в боковое окно. Там, под осенним неярким небом, тянулись мимо дороги здания с окнами непрозрачными от грязи, и стенами тронутыми мхом... Проносился мимо заброшенный склад, с вросшими на спущенных шинах в землю погрузчиками и застывшими трейлерами... Бежала параллельно высоковольтная линия, башни которой держали фрагменты проводов идущих в никуда. Ржавели на обочине перевернутые, сброшенные чтобы освободить дорогу, ржавые туши автомобилей... Промелькнул удушенный мощным плющом памятник, – только и торчала из-под листьев одна рука, вскинутая вперед и вверх, будто каменный некто скрытый на постаменте просил меня освободить его из удушливых растительных объятий...

- Ек-макарёк! – крякнула тетя Люба, когда машина свернула с большой кольцевой автодороги, на боковое ответвление. За КАДом и основными магистралями дорожные службы все-таки следили, а здесь на боковой смена времен года и прущие из земли растения уже начали побеждать асфальт. Растрескавшееся полотно было покрыто трещинами. Машину затрясло, тетя Люба сбавила скорость.

Тетя люба снова наклонилась к экрану бортового компьютера на карту испещренную дружными линиями подсвеченными разным цветом.

- Адрес, адрес... – забурчала она, – что это за адрес-то, только координаты глонасовские... Что тут за Кириловское такое, что до сих пор красным по всей карте? Небось у вояк что-то было, раз туда так бахнули, делай теперь крюк в сто верст... Хорошо, что нам ближе... Так, где тут это Гладышевское?.. Тыща одно озеро и все размером с лужу... И поселков-то на всю округу жилых три штуки... Все дороги порушенные, красные, нигде ходу нет... Хоть бы телефон был твоего Деда был, позвонить-узнать... – Она, опомнилась и посмотрела на меня. – Ничего, Мишенка, доедем.

- Ага, – кивнул я.

Постепенно стемнело, тетя Люба включила фары. Теперь дорога бежала впереди в снопе света, мелькая выцветшей разметкой, а по обочинам сгущалась тьма. В боковом стекле стеной стояли высокие деревья. Иногда стены деревьев расходилась разрезанные рекой, и когда машина проезжала по мосту, я видел внизу черную ленту реки, в которой рябила зыбкой серебристой дорожкой купающаяся луна. Иногда деревья расступались, чтобы обнажить стоявшие вдоль дороги поселки. Тогда взгляд выхватывал из темноты угрюмые короба домов, зарастающие улицы, и полустертые плакаты, которые некому было читать. Я смотрел на темные поселки, и ему становилось страшно, потому что ни один фонарь на улице, и ни одно окно не светилось светом.

- Тетя люба, – а тут совсем никто не живет? – спрашивал я. Не потому что сам не мог понять, а только чтобы заговорить, и успокоится ответом взрослого голоса.

- Никто Мишук. Война, вишь, людей щедро наградила. Теперь свободной земли много.

- А дед мой, что, один живет?