Зарубежный детектив - Страница 104

— Да, была...

— И там же — столовая ложка?

— Да, да.

— Ну так с той ложки я снял один отпечаток. Он достаточно четок. В общем — ясный отпечаток пальца. На нем хорошо различимы две дельты и две петли, следовательно, это пятерка, боковой карман... И... погоди немножко... да, точка трассирования вписывается в правое положение по отношению к внешнему терминусу. Что ты об этом скажешь?

— Ну да! Что ж, это, пожалуй, здорово... Чертовски здорово!

— Да! След-то хороший, но у вас же нет никого на подозрении. С чем его идентифицировать?

— Ах да...

— Вот-вот. Ты же знаешь, что нам необходимо иметь два отпечатка, чтобы достоверно установить их обладателя. Ну?

— Да, но ведь кто-то еще может быть задержан по этому делу, — пробормотал разочарованно Харьюнпя.

— Ты так полагаешь? Могу еще сказать, что этот отпечаток был на ручке ложки с внешней стороны. Ну что ты на это скажешь?

— Да я...

— Представь себе, что ты держишь ложку в руке.

— Да...

— Ну, так это наверняка отпечаток большого пальца. А?

— Да, черт возьми, так...

— Ну, ну. Могу и еще сказать кое-что — это, правда, лишь моя догадка, она может и не подтвердиться — ну, скорей всего это отпечаток той женщины. Палец относительно узкий и изящный.

— Брось...

— Да. Ну так какой же вывод мы отсюда сделаем?

— Мда...

— Конечно, что эти сведения заметно ограничивают круг людей, к которому может относиться преступник. Кроме того, есть по крайней мере теоретическая возможность откопать владельца отпечатков по картотеке. Правда, для такой работенки нужно подыскать какого-нибудь ненормального: хотя в картотеке женщин намного меньше, чем мужчин, однако их отпечатков там все-таки сотни тысяч и даже миллионы.

— Да, это так.

— Ну, так вот. Скажу тебе, что я намерен стать тем самым ненормальным, который попытается отыскать эти отпечатки, если, конечно, мне окажут помощь людьми и если вы очень мило попросите меня об этом.

— Да. Это было бы...

— Ну, конечно. Хорошо, я попытаюсь. Но учтите, что это может продлиться час, неделю, месяц или полгода. Кроме того, вся эта затея может пойти и насмарку, если та баба вообще не занесена в картотеку, а может и оказаться, что это мужские отпечатки. Хе-хе. Но я попытаюсь. Послушай, попроси, чтобы Норри позвонил мне, я хотел бы закрепить это дело у него самого. Ну?

— О’кей... и спасибо тебе...

Харьюнпя опустил трубку. Она выскользнула из его вспотевшей ладони. Он был до крайности возбужден. Новость воодушевила его, и он уже сделал два-три шага к двери, чтобы пойти в столовую и рассказать обо всем Норри, однако, поразмыслив немного, решил остаться у телефона. Трапеза была для Норри священнодействием, нарушить которое было бы святотатством, а кроме того, он не одобрял привнесение эмоций в работу, когда его подчиненные принимались говорить так быстро, что их не всегда можно было понять. И все же Харьюнпя не сиделось на месте — он ходил по комнате из угла в угол, дожидаясь начальника.

Харьюнпя обдумывал, как лучше преподнести остальным — и прежде всего Норри — обнадеживающую новость Тьюрина. Поразмыслив немного, он решил снова сесть на скамейку и, сохраняя внешнее спокойствие, продолжить чистку ногтей так, будто никакого телефонного звонка и не было. Детское желание сыграть важную роль было настолько сильно, что Харьюнпя уже придумал, как он скажет: «Ах да. Мы ведь, кажется, направили Тьюрину какие-то вещи? Так вот, чуть не забыл... он звонил недавно и сказал, что...» Харьюнпя не сомневался, что на лице Норри при этом отразится удовольствие. Из коридора донесся звук равномерных спокойных шагов. Только Норри мог идти так целеустремленно и достойно.

Харьюнпя не выдержал и тотчас выпалил Норри все, однако, к своему разочарованию, не заметил никакого изменения в выражении его лица.

— А-а-а... Это интересно, — только и сказал Норри и сел к столу. Позже, когда сотрудники вернулись с заданий и он созвал всех для обсуждения новых сведений, по его поведению Харьюнпя понял, что в его настроении произошло некоторое улучшение, но едва заметное. Звонок Тьюрина воодушевил всех, они тараторили, как дети на переменке в школьном дворе, и обмен мнениями получился оживленным и продолжительным. После совещания они никак не хотели расходиться, словно ждали, что вот сейчас раздастся новый телефонный звонок из Центральной уголовной полиции. Настроение было как в многодетной семье накануне рождества — все с большим нетерпением ждали развития событий и порой вдруг становились даже излишне оживленными, но чем дальше шло время, а телефон все молчал, тем реже проявлялось оживление. В четыре, когда кончается рабочий день в ЦУПе, они поднялись один за другим и под разными предлогами разошлись по своим кабинетам.

В четверг вечером четвертое отделение оставалось на сверхурочную работу — часа на два, не больше. Теперь у сотрудников было основание ждать осязаемых результатов, поэтому все остальное — и прежде всего бесцельный сбор сведений — казалось пустой тратой времени. Харьюнпя отправился домой уже в шесть. Это был первый за неделю вечер, когда он купал дочку и целовал в шею и ямочки под ключицей — жену.

В пятницу в четвертом отделении царило преисполненное надежд настроение. Все понимали, как мало у Тьюрина возможности найти женщину. Хорошо, если она занесена в картотеку, но вполне вероятно, что полиция никогда не брала у нее отпечатков пальцев. След на ручке ложки скорее всего был действительно отпечатком большого пальца, но он мог быть отпечатком и любого другого, а Тьюрин выбирал из тысяч и тысяч только отпечатки большого пальца. Кроме того, это, конечно, мог быть и отпечаток мужского пальца. Но только не пальца Армаса Калеви Континена. Это Тьюрин точно установил еще до своего звонка.

Хотя никто не был уверен в удаче, однако работники отделения ждали звонка от Тьюрина. Он стал для них чем-то вроде волшебной лампы Аладдина, которая в любую минуту могла подтолкнуть их к решению проблемы. У них пробудилась удивительная потребность гулять по коридору, замедляя шаги у кабинета Норри. В тех случаях, когда раздавался телефонный звонок, находившиеся в коридоре тотчас бросались к двери, мгновение прислушивались и с кислыми физиономиями разбредались по своим кабинетам. В поведение же Норри это ожидание не внесло никаких заметных изменений, разве что вопреки установленному порядку дня он отказался от обеда. Он не мог примириться с мыслью, что кто-то узнает о результате прежде»него. На дворе стояли погожие весенние дни. Яркая синь неба постепенно бледнела, по мере того, как дольше становился день. Первые озерные чайки кричали над Кауппатори; собравшийся за зиму на улицах песок вихрился, поднимаемый в воздух автомобилями. Из ЦУПа звонка не поступало.

Харьюнпя вспотел. Рубашка на спине стала насквозь мокрой, он уже трижды отключал отопительную батарею, но страдавший весенней простудой Хярьконен всякий раз вновь открывал ее. Воздух в комнате был синим от сигарного дыма, однако Харьюнпя не смел открыть окно. Он вместе с Хярьконеном составлял список лиц, которые в день убийства были доставлены в вытрезвители. Особое внимание они обращали на пьяниц, задержанных недалеко от места происшествия. Составление списков требовало кропотливого труда и было почти безнадежной затеей. В данный момент они находились на первоначальной стадии. Вторая, самая трудоемкая, была впереди: проверка наиболее подозрительных лиц по картотекам — это они оставили на субботу и воскресенье. Единственным утешением было то, что Монтонен и Тупала составляли аналогичный список на женщин.

Время приближалось к половине пятого. В отделе по борьбе с насилием стало заметно тише: люди разошлись по домам на уик-энд. Ночной оперативный дежурный вышел в другую половину здания, и только уборщица громыхала своими щетками в каком-то из коридорных аппендиксов. Харьюнпя услышал, как за тонкой перегородкой Норри переменил позу — заскрипели шарниры вращающегося кресла, заиграли пружины сиденья. Харьюнпя точно знал, как сидит сейчас Норри: ноги вытянуты под столом, откинутый назад торс упирается в спинку кресла, руки заложены за голову. Он неотрывно смотрит в стену, не замечая ее, и посасывает нижнюю губу, временами вытягивая ее вперед. Через стену ясно донесся телефонный звонок. На фоне приглушенных внешних шумов он был слышен так хорошо, что Харьюнпя и Хярьконен подняли головы и стали прислушиваться.