Запрет на любовь (СИ) - Страница 4

Что, если бы я не была приучена носить с собой баллончик?

А если бы выронила его в борьбе и не смогла им воспользоваться?

Ледяной озноб охватывает тело, стоит мне представить ситуацию в которой, убежать от хулиганов не удалось бы.

Как бы они поступили со мной? Осталась бы я жива?

— Не делай так больше, прошу тебя, — будто бы сквозь пелену доносится до меня мягкий голос бабушки Алисы.

— Не стану, — обещаю, вытирая влажные ладони о ткань джинсов.

— Пойдём в дом. Нужно обработать коленку.

Шагаю за ней и ещё раз мысленно благодарю Всевышнего за благоприятный исход произошедшего.

— Садись, — кивает в сторону дивана, когда оказываемся в гостиной, а сама исчезает за дверьми ванной комнаты, расположенной здесь на первом этаже.

— Да не беспокойся, я сама обработаю.

— Сами с усами, — ворчит женщина, появляясь передо мной с аптечкой в руках.

— Я взрослая, не нужно со мной возиться.

— Взрослая, а умом-то не подумала, когда в ночь отсюда сбегала в неизвестном направлении, — журит, откручивая крышку флакона. — Помнится, и мать твоя была такой же. Думали, не вырастет ребёнок целым, да невредимым. Что ни день, то приключение было у нашей Насти…

Встречаемся глазами, и она запоздало понимает, что сказала не то, что следовало.

— Никогда не сравнивай меня с ней, — ощетинившись, предупреждаю.

— Я всего лишь…

— Не говори со мной о ней, не вспоминай при мне её имя.

— Тата…

— Не хочу слышать о ней вообще, — заявляю ледяным тоном, поднимаясь с дивана. — Лично для меня она умерла.

— Господи! — прижимает ладонь ко рту. — Так нельзя, это твоя мать!

— «Мать», — вкладываю в это сочетание букв всё то презрение, что испытываю к этому человеку. — Ты сейчас серьёзно? — горько усмехнувшись, направляюсь к лестнице. — Женщина, сделавшая выбор в пользу своего личного счастья, вряд ли смеет называться матерью. Напомнить тебе, на кого она променяла нас с отцом? — оборачиваюсь, взбежав на несколько ступеней.

Молчит. Опускает взгляд. Перебирает дрожащими пальцами пузырёк с обеззараживающим средством.

— Пойду спать. Доброй ночи, — бросаю напоследок и, резко крутанувшись, поднимаюсь на второй этаж.

— Доброй. На новом месте, приснись жених невесте, — тихо отзывается она.

Этой ночью я сплю просто отвратительно. Во-первых, меня долго мучает бессонница, а во-вторых, во сне я вижу не своего жениха, а того самого хулигана, догнавшего меня на пляже.

Он, широкоплечий, сильный и тяжёлый, сидит верхом на мне.

Дышит с неровным интервалом. Давит ладонями на плечи и прижимает к земле, не позволяя сдвинуться с места.

Вынуждает установить зрительный контакт и испуганно замереть в ожидании чего-то ужасного.

Ветер колышет тёмно-шоколадные завитушки волос, спадающие на лицо.

Его яркие, каре-зелёные глаза с прищуром смотрят на меня в упор.

Губы, словно в замедленной съёмке, растягиваются в усмешке.

Горячие, чуть шершавые пальцы со сбитыми в кровь костяшками касаются моего лба…

— Тата…

Взметнувшись на подушках, подрываюсь с кровати одновременно с тем, как за окном раздаётся раскат грома.

— Чёрт! — едва ли не кричу от неожиданности.

Вспышка света озаряет комнату, порыв ветра парашютом раздувает занавески и почти мгновенно на улице начинается самый настоящий ливень.

Вскочив, босыми ногами бегу по холодному полу. Толкаю стеклянные двери и закрываю веранду, оградив себя тем самым от разгулявшейся стихии.

Поправив занавеску, возвращаюсь к постели. Сажусь на высокий матрас и, нервно потеребив косу, решаю всё же дёрнуть верёвку напольного светильника.

Так лучше.

Подползаю к изголовью кровати. Подтягиваю ноги к груди и обхватываю себя руками, тут же ойкнув по причине того, что задеваю стёсанную коленку, опрометчиво незаклеенную пластырем.

Уложив голову так, чтобы не касаться раны, устало прикрываю веки, всё ещё ощущая в мышцах то нервное напряжение, которое чувствовала, очнувшись после своего видения.

Сердито закусываю губу.

Это всё дом виноват.

Огромный.

Чужой.

Холодный.

Почему, почему нельзя было остаться в Москве? Зачем и кому нужен был этот переезд?

Всё теперь по-другому! Всё не так! Всё разрушилось!

Глаза предательски увлажняются, но я не позволяю себе расплакаться. Шмыгнув носом, сердито дёргаю одеяло на себя и укладываюсь.

Долго ещё слушаю дождь, монотонно тарабанящий за окном.

Вознамериваюсь до самого утра не сомкнуть глаз, но в итоге, измотанная событиями прошедших суток, засыпаю.

Наутро болит голова и… ягодицы, натёртые с непривычки сидушкой велосипеда.

Завтрак уже по традиции пропускаю. Полежав в ванной, хмурая и разбитая первую половину дня бесцельно слоняюсь по комнате.

Пробую почитать книгу, прихваченную с собой в поезд, но откладываю. Слушаю музыку на айподе, однако быстро надоедает. Включаю плазму и нахожу спортивный канал, но и это не помогает взбодриться. Скорее наоборот, загоняет меня в незнакомую до этого момента депрессию, ведь приходится вспомнить о том, что пришлось оставить в Москве своего тренера. Вместе с мечтой о том, что я продолжу серьёзно развиваться в профессиональном спорте.

Западня, куда не глянь.

Проголодавшись, всё же иду вниз ближе к двум часам. Сухо поздоровавшись с бабушкой, отправляю в себя в обед и снова поднимаюсь к «себе». (Благо, она меня не останавливает).

Остаток дня провожу в спальне. Собираю сумку с канцелярией. Готовлю белый брючный костюм, в котором собираюсь пойти на линейку. Достаю из коробки новые босоножки. Подбираю аксессуары и украшения.

Всё это без настроения. Скорее по привычке. Идти в новую школу совершенно не хочется. Меня вполне устраивала та, в которой я отучилась крайние четыре года…

Переживаю ли я? Накануне первого сентября, вечером и ночью, вообще никакого волнения не испытываю, но вот за несколько часов до начала торжественной линейки со мной начинает твориться что-то странное.

Встаю рано, однако вопреки этому ничего не успеваю.

Всё валится из рук и идёт наперекосяк. То волосы собрать не могу в уже привычную высокую причёску. То с макияжем слишком долго вожусь, потому что никак не получается провести карандашом идеально ровную стрелку.

В общем, если опустить детали, одетая, накрашенная и хмурая, сажусь в машину к Петру Игоревичу на двадцать минут позже, чем должна была.

Бабушка Алиса, выбравшая в качестве наряда строгое бежевое платье и шляпку в тон, никак на это не реагирует. Оторвав взгляд от газеты, снимает очки и коротко сообщает водителю о том, что мы готовы ехать.

Что до меня… Опаздывать я не люблю, отец всегда учил быть везде и всюду вовремя, но сегодня… Клянусь, Вселенная, как будто бы, намеренно меня тормозит. Вот даже цветы удаётся купить не сразу! Приличные приходится поискать.

— Ты отлично выглядишь, милая, — бабушка делает мне комплимент, когда я в очередной раз придирчиво рассматриваю себя в зеркале.

Захлопываю пудреницу и бросаю взволнованный взгляд в окно. Через узорчатую калитку хорошо видна площадка, заполненная школьниками.

Пётр Игоревич открывает дверь.

— Пойдём? Или хочешь пропустить линейку? — спрашивает Алиса Андреевна неожиданно, очевидно, по-своему расценив моё состояние.

— Я сама, — беру букет и, осторожно ступив шпилькой на асфальт, выхожу на улицу.

— Я бы хотела поздороваться с твоим классным руководителем, не возражаешь? — интересуется моим мнением, следом покинув салон автомобиля.

— Пожалуйста, не нужно привлекать ко мне лишнее внимание. Ты обещала, что не станешь.

— Хорошо, — кивает, смиренно принимая мою позицию. — Целовать нельзя, можно хоть пожелать тебе удачи? — коснувшись моего плеча, улыбается, словно и не было между нами того неприятного разговора, случившегося позавчера вечером.