Записки охотника. Накануне. Отцы и дети - Страница 3

Глубоко национальный русский колорит Тургенев воссоздает и в описаниях народного быта. «Мы, реалисты, дорожим колоритом», — пишет Тургенев П. Виардо в декабре 1847 года, в пору работы над первыми рассказами «Записок охотника» (Письма, I, 450). Подробности народного быта, по его словам, «придают колорит, освещение всей картине». Непритязательная обстановка крестьянской избы, хозяйственный двор у помещика, куры, копающиеся в навозе, утки, плескающиеся в лужицах, коровы, обмахивающиеся хвостами («Мой сосед Радилов»), — вся это правда обыденной жизни, «фламандской школы пестрый сор», превращается, у Тургенева, как и у Пушкина, в чистое золото поэзии.

В буржуазном литературоведении не раз имели место попытки доказать, что «Записки охотника» писались Тургеневым под влиянием повестей и рассказов о крестьянской жизни Б. Ауэрбаха. Жорж Санд и других западных писателей. Между тем сами западноевропейские писатели рассматривали «Записки охотника» как произведение, возникшее на почве русской народной жизни, как подлинно национальное искусство, давшее возможность читателям Западной Европы глубже понять Россию. Жорж Санд, посвящая Тургеневу свой очерк «Пьер Боннен», обращаясь к автору «Записок охотника», писала: «Какая мастерская живопись! Как видишь их всех, как слышишь и знаешь этих северных крестьян, еще бывших крепостными в то время, когда вы их описывали, и всех этих деревенских помещиков из мещан и дворян, минутная встреча с которыми, несколько сказанных ими слов были достаточны вам для того, чтобы нарисовать образ животрепещущий и яркий. Никто не мог бы сделать это лучше вас. Ваши крестьяне, ваши помещики предстают перед нами с исключительной рельефностью. Это — новый мир, в который вы позволили нам проникнуть; ни один исторический памятник не может раскрыть нам Россию лучше, чем эти образы, столь хорошо вами изученные, и этот быт, так хорошо увиденный вами»[10]. Именно «Записки охотника», переведенные почти вслед за их появлением на многие западноевропейские языки, положили начало мировой славе Тургенева как великого художника-реалиста. Жорж Санд называла Тургенева своим учителем. Доде приходил в восторг от пейзажной живописи «Записок охотника». Мопассан мечтал написать охотничьи рассказы по типу тургеневских.

По мере развития реализма русская литература все более широко охватывала действительность крепостной эпохи, происходил процесс художественного познания все новых сторон русской жизни. «Записки охотника» и тематически примыкающие к ним повести «Муму», «Постоялый двор» расширили изображение народной среды, крестьянства, изнывавшего под гнетом крепостного права. Рядом образов «культурных» крепостников, самодовольных ограниченностей из барско-усадебной среды, самодурок-помещиц, прожигателей жизни из «благородного» дворянства Тургенев дополнил гоголевскую галерею «мертвых душ». Вместе с тем в русском обществе своего времени он сумел найти и живые души. Писатель обращается к теме, которая в эпоху декабристов была широко освещена Грибоедовым и Пушкиным. В ряде произведений Тургенева 50-х годов, постепенно нарастая, звучит трагическая тема судьбы тех немногих духовно и нравственно возвышенных людей, которые тогда представляли собой лучших людей крепостного общества, людей, ставших его жертвами. Тургенев становится летописцем исторических судеб прогрессивной дворянской и разночинской интеллигенции своего времени. Расширяется и жанровый диапазон творчества Тургенева: оп обращается к повести и роману.

С начала XIX века роман становится основной и наиболее популярной эпической формой в западноевропейской литературе. С 30-х годов роман и его ответвление — повесть — начинают пользоваться огромным успехом и у русского читателя. Белинский развитие романа связывал с процессом все большего сближения литературы с действительностью.

Если романтики видели в романс удобную форму дли изображения истории человеческого сердца, то Белинский видел в романе художественную форму «для поэтического представления человека, рассматриваемого в отношении к общественной жизни»[11]. До конца 40-х годов этому требованию отвечали немногие произведения русской литературы — романы Пушкина, Лермонтова и Гоголя, заложившие в своеобразных формах основы русского реалистического романа. В конце 40-х годов областью романа овладевают писатели «натуральной школы». Громадный успех сопутствовал романам Герцена «Кто виноват?» и Гончарова «Обыкновенная история». Тургенев пишет романы «Рудин» и «Дворянское гнездо».

Произведения Тургенева 50-х годов имели громадное нравственное значение для русского общества. В связи с выходом романа «Дворянское гнездо» Салтыков-Щедрин писал П. В. Анненкову: «Что можно сказать о всех вообще произведениях Тургенева? То ли, что после прочтения их легко дышится, легко верится, тепло чувствуется? Что ощущаешь явственно, как нравственный уровень в тебе поднимается, что мысленно благословляешь и любишь автора?»[12]. Нужно было не только сохранить н пронести «душу живу» сквозь долгие годы растлевающего человека крепостного рабства, но и будить своим словом эту душу в других, хотя бы и в форме самых общих и отвлеченных, и о возвышенных истин, как в «Рудине», или исполненными нравственной чистоты поэтическими сценами и картинами «Дворянского гнезда».

В начале 40-х годов Гоголь показал русскому обществу, до какого духовного и нравственного оскудения может дойти человек в условиях крепостнического строя, при господстве «мертвых душ». Тургенев приходит вслед за ним и говорит, что можно быть человеком, хотя и страдающей, но живой души, которой доступно высокое понимание целей и назначения человеческой жизни. Правда, и его положительные герои несут на себе родимые пятна крепостного общества — бесхарактерность и слабоволие, черты обломовщины, поражавшей все кругом. Но все же это были лучшие русские люди того времени, не дававшие и другим окончательно закоснеть и опуститься. С удивительной тонкостью и мастерством Тургенев показывает пробуждение неодолимых стремлений к чему-то, порой неясному, неопределенному, но все же возвышенному и светлому. Творения Тургенева как раз и освещали то положительное, в чем нуждалось русское общество для своего развития, чтобы преодолеть мертводушие и пустоту жизни, которые нашли свое обличение в творчестве Гоголя и Лермонтова. Развивая их светлые идеалы, Тургенев говорил своими произведениями, что в России есть не только «мертвые души, но что в ней есть и живые силы.

Но как ни связаны первые романы Тургенева — «Рудин» и «Дворянское гнездо» — и примыкающие к ним повести с вопросами, волновавшими современников, своим историческим содержанием они все же были обращены к прошлому, хотя и недавнему: в них рисовались типы уходящей жизни. Между тем в истории России начиналась новая эпоха — 60-е годы. Новые задачи вставали и перед русской литератур рой. Тургенев и обратился к ним в следующих своих романах — «Накануне» и «Отцы и дети»[13].

Действие романа «Накануне» (1860) происходит в 1853 году, до крымского разгрома, но в нем не ощущается тон давящей атмосферы, которая существовала в последние годы николаевского режима. Роман писался уже после Крымской войны, в годы начавшегося общественного оживления. Пафос «Накануне» — в изображении духовного пробуждения России, в стремлении к свободе, свободе во всем: в общественной деятельности, в чувствах, в личной жизни. Этот проникающий роман пафос воплощен прежде всего в образе замечательной русской девушки Елены Стаховой.

В конкретно-историческом плане образ тургеневской героини свидетельствовал о росте общественною самосознания в среде русской женской молодежи того времени. Когда Елена, после смерти Инсарова став сестрой милосердия, приняла участие в освободительной войне болгарского парода против турецкого ига, читатели не могли не вспомнить памятные образы первых русских сестер милосердия и их подвиги во время обороны Севастополя. Когда Елена говорила о необходимости научных лекций для женщин, читатели вспоминали о том, что в 1858–1859 годах в русских журналах широко обсуждался «женский вопрос» и что в начале 1859 года в русском университете появились первые женщины-слушательницы.