Записки беспогонника - Страница 8
Николай Владимирович считал, что наше место — первый или второй рубеж, а Лущихин считал, что мы должны подготовлять третий, еще только намеченный, рубеж. Он выдвигал различные доводы в пользу этого третьего. Но мы понимали, что самым веским его доводом была отдаленность третьего рубежа от фронта.
В те дни конца июля, хоть и тихо было у нас, но в этой тишине чувствовалась тревога. Три ночи подряд слышалось жуткое гудение, казалось, все небо гудит, но в темноте мы ничего не видели. В газетах появились официальные сообщения о бомбежках Москвы.
В Сычевском районе началась эвакуация скота. А район издавна славился мясным крупным рогатым скотом симентальской породы. Три дня скот песочной масти или белый с желтыми пятнами шел мимо моего дома. Жара стояла удушливая, пыль поднималась облаками. Особенно тяжко доставалось огромным быкам; с налитыми кровью глазами, с цепью в ноздрях, они едва двигались. При мне у одного быка яйца раздулись с человеческую голову, он упал, его едва успели прирезать. Зоотехник, сопровождавший стадо, чуть не плача рассказывал, что этот производитель получил золотую медаль на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке, и родословная у него была, как у английского лорда.
А телята резвились по полям. Наверное, только они одни и прошли весь дальний путь до Ярославской области. Мясо мы тогда приобрели по дешевке, а молока попили за три дня вдосталь.
Хлеба в то лето поднялись небывалые. Чудесная рожь колосилась за моим домом, она лоснилась на солнце волнами и шуршала колосьями. За эти три дня всю ее выбили копытами.
Жители относились совершенно безучастно к гибели не только колхозного хлеба, но и собственных огородов. Испуганные женщины сидели сложа руки, дескать, все одно — погибать. Позднее, когда скот прошел, многие спохватились, стали лопатами кое-как подправлять затоптанную картофельную ботву. С ужасом ждали, неужто немцы придут? Я услышал, как одна старушка бранила своего маленького внука:
— Ах ты, Гитлер такой! Нет, хуже Гитлера!
А между тем в Лентьево вновь вернулись толпы копать ров. Немцы не приходили, и вышел приказ углубить ров с двух до трех метров и соответственно расширить откосы. А жирная глина успела высохнуть, превратилась в камень, лопатой ее никак нельзя было взять, только киркой и ломом. И люди тюкали, тюкали лопатами, ломали черенки, а толку было мало. Энтузиазм начал ослабевать.
Стали строить сзади рва огневые точки, бетонные и деревянные. Для них-то наши геологи искали камень и гравий.
Больше всего на строительстве было девчат. Вечерами после работы начиналось гулянье. Наши буровики и коллектора вели самый легкомысленный образ жизни, а потом хвастались своими победами. Иные из них были верными мужьями и любящими родителями, а тут каждый вечер разгуливали с выводком девчат. Хозяйка меня прозвала монахом и все сватала за одну вдовушку. Бурмастер Гриша Дудка был добродушным восемнадцатилетним богатырем; отчасти придурковатый, он славился силой и аппетитом, однажды на пари за червонец слопал в течение 10 минут буханку хлеба. Гриша был невинен, а тут совратился и красочно рассказывал о своих похождениях.
Николай Владимирович поехал за буровым инструментом на автомашине в Ковров, а меня послал в 5-е Управление копировать карты.
Обидно мне было превратиться в простого копировщика, но я утешал себя тем, что, наконец, нашлась для меня хоть какая-то полезная работа.
Штаб Управления находился в селе Субботники, в 10 км к востоку от Сычевки в бывшем имении Грибоедова. Там я прожил дней десять.
В это время немцы выкинули танковый десант в лесах возле города Белого, километрах в 80 от Сычевки. Они закопали танки, превратив их в доты, и засели там, как в крепости.
Панику они подняли порядочную. Там тоже строились рубежи, и все побежали оттуда. Один молодой инженер, еврей, бежал без оглядки до Субботников босиком и в одной рубашке. Мы в складчину собрали ему на одежду. Тамошний начальник Касимовский, которого я знал по Дмитрову и по Куйбышеву, закопал свой орден Трудового Красного Знамени и тоже прибежал. Начальник над заключенными, работавшими на тех рубежах, чекист Лифшиц вместе с конвоем драпанул, оставив своих подопечных на произвол судьбы. Потом спохватился, вернулся обратно и вновь взял работяг под винтовку; все оказались на месте, никто не скрылся.
Прибежали в Субботники ребята 10–15 лет из Вельского детдома. Их было свыше ста вместе с двумя или тремя воспитателями. Они выглядели вконец измученными, многие босые, оборванные. Их поместили в том же колхозном сеновале, где спал и я, и они жили у нас три дня, их кормили, лечили, а по вечерам я к ним забирался и рассказывал им разные истории. Потом их повезли куда-то в тыл на машинах.
Работая в Субботниках в техническом отделе, я невольно присматривался к окружающей обстановке. Если у нас Лущихин завел какой-то культ секретности, не допуская непосвященных, вроде меня, в комнату, где он работал со своими самыми доверенными, то здесь, наоборот, все бумаги и чертежи с надписями «сов. секретно» оставались на столах на обеденный перерыв, а девушки-чертежницы заворачивали в черновики свои бутерброды.
Штаб маршала Тимошенко находился невдалеке, в Дугине — великолепном имении князя Мещерского, все это знали, все об этом говорили, да и многочисленные временные телефонные линии на тонких жердях сходились туда со всех сторон. Немцы это пронюхали, но не совсем, ночью несколько самолетов сбросило бомбы, но не на имение Дугино, а на село с тем же названием, расположенное в километре от штаба.
В Субботники часто приезжали военные со шпалами и кубиками. С ними считались, как со специалистами-фортификаторами. Были они молодые, с большим самомнением, но с отсутствием элементарной культуры. Обидно было смотреть, как наши почтенные инженеры, иные орденоносцы, выслушивали заносчивые реплики юношей.
Здесь в Управлении я мог читать газеты. Как раз началась борьба за Киев, появились Белоцерковское и Коростельское направления. В техотделе все постоянно обсуждали положение на фронтах, притом весьма оптимистически. Над Киевом нависла явная угроза, но мнения всех единодушно сходились, что Киев не может быть сдан, главный довод был, что «Сталин не допустит».
У нас было относительно спокойно. В Сычевке немец сбросил одну фугаску, попавшую на дом какой-то бабки Жабихи, так говорили об этом целую неделю. Изредка высоко в небе прорисовывалась белая черта немецкого самолета-разведчика. По нему жарили зенитки, но безрезультатно, наверное, не доставали, иногда враг заворачивал обратно.
Строительство оборонительных рубежей самолеты не беспокоили, только сбрасывали листовки, которые не велено было читать, а складывать и нести особо уполномоченным. Но, конечно, все потихоньку читали. Первая листовка, которую я поднял, гласила: «Бойцы и командиры, бейте жидов-комиссаров и переходите на нашу сторону!» — и все. Помню еще листовку — сидят улыбающийся немецкий офицер и улыбающийся наш командир явно восточного происхождения, между ними стол с телефоном, а внизу надпись: «Знаете это кто? Это сын вашего Сталина, Яков, перешедший на нашу сторону».
О листовках сперва боялись говорить друг другу, а потом с течением времени к ним привыкли — так много их разбрасывал немец. Думаю, что они мало кого совратили.
Рассказывали, что где-то над копавшими ров немец сбросил на парашюте голого еврея с выкрашенным красной краской членом и с фанеркой, подвешенной на спине, с надписью: «Вот ваш бригадир». Не знаю, правда ли это.
Закончив копировать карту, вместе с большим рулоном восковки я вернулся в Лентьево, но там никого не застал.
Лущихин, воспользовавшись отсутствием Николая Владимировича, переехал-таки на третью линию обороны в глубокий тыл в Карманово, а мне оставил записку объехать все районы 5-го Управления.
Тогда как раз геологи нашли себе полезное дело — стали копать колодцы и бурить артскважины в укромных местах по ложкам. Везде чувствовался недостаток воды. Например, в Лентьеве во время копки рва всю воду вычерпали из колодцев к 10 утра и люди очень страдали без воды, приходилось возить ее издалека в бочках и в автоцистернах. А если рубежи займут войска, вода понадобится не только людям, но и для пушек и пулеметов.