Запечатление (СИ) - Страница 22
Но Люциус словно больше не замечал его присутствия, ничем, даже слабым витком биополя, не показывал, что заинтересован в нем, как в альфе и партнере, даже не взглянул на него, остановившись возле кровати, будто над чем-то задумался. А ведь у этого омеги сейчас был пик течки – в этом не позволял усомниться его запах ароматной, спелой вишни – но столь плотно и цепко контролировал себя, что его выдержке можно было разве что позавидовать. Да он с ним около получаса вел светские беседы, при этом пусть и не настойчиво, но все-таки подавляя своей ментальной волей, более того, этот омега смог обуздать собственные инстинкты, находясь в непосредственной близости не просто с альфой в гоне, а рядом со своим возлюбленным, на котором стояла его метка. Только за одно это Макмайер готов был превозносить Люциуса и поклоняться ему как древнему божеству.
Но, похоже, Нойманну его поклонение было ненужно, как, по сути, и его тело. Омега предельно четко и ясно дал понять, что от него, Коула Макмайера, слабого альфы, требуется, и на что ему не стоит рассчитывать. Макмайер это понимал и принимал, но его альфьи инстинкты, инстинкты самца и какого-никакого, но все-таки доминанта брали свое, превращая гон и течку двух особей в борьбу приоритетов и желаний. Впервые ему захотелось не только поддаться, но и повергнуть, чувствуя, что победителем в этой борьбе будет тот, чья человеческая воля более сильна.
Утробный рык вырвался из горла альфы, а после он позволил пылу гона на миг завладеть его телом, сущностью и разумом, потому что иначе он бы не смог переступить себя и пойти против воли высокородного, тем более, не смог бы противостоять его ментальному напору, который усилился в тот же момент, когда его руки коснулись точеных бедер. Макмайер повалил омегу на кровать, чувствуя, как трещит его собственное биополе под напором негодования более сильной особи, но лучше уж пасть к ногам Нойманна поверженным, чем сдаться вообще без борьбы.
Омега сопротивлялся, но высокородность предопределяет только ментальную силу, а не физическую, а физически Макмайер был сильнее, довольно порыкивая от понимания этого, а то, что его биополе было практически разодрано в клочья, казалось не таким уж и важным. Не убьет же его омега, в конце-то концов, а кости ему ломали уже не раз. А если и убьет… Что ж, по крайней мере, его альфьей смерти будет привкус вишни на губах.
Кожа Люциуса, и правда, имела вкус вишни. Он целовал дергающиеся плечи, прижимая руки омеги к постели, впивался зубами в загривок партнера, на полную грудь вдыхая его запах, скользил языком по цепочке позвонков, собирая этот божественный вкус и насыщаясь им, а член распирало от желания, такого неистового и страстного, что альфа опасался постыдно обкончаться лишь от этих прикосновений.
Оказывается, поддаваться гону – это сладкое безумие, а напускное сопротивление омеги только ещё больше распаляло альфу, обрушивая на него волны страсти и желания. Почему напускное? Макмайер фыркнул куда-то между острых лопаток, выпирающих на выгнувшейся спине, словно крылья. Да потому, что если бы высокородный действительно хотел его отвергнуть, он бы не барахтался под ним, с каждым жадным поцелуем все выше подымая свою упругую попку, слегка виляя бедрами, явно пытаясь потереться о его восставшую плоть, а смел бы его мощной ментальной волной, переломав хребет. Люциус тоже его хотел – об этом говорило не только его все поддающееся тело и даже него пока что едва слышные стоны, а его биополе, опутывающее альфу прочными ментальными нитями, притягивая к своему носителю ещё ближе, словно впечатывая его в омегу и уж точно не позволяя отстраниться и оборвать столь жадную и напористую ласку.
Болезненно прикусив кожу на пояснице омеги, что след сразу же налился багровым, Коул стал на колени, резко дернув бедра омеги на себя так, что тому таки пришлось принять коленно-локтевую позицию, уткнувшись лбом в постель. Теперь он не удерживал руки высокородного, и тот с легкостью мог его оттолкнуть, отползти, уйти от прикосновений, да хоть ногой его лягнуть, но Нойманн только ещё сильнее прогнулся в пояснице, оттопыривая попку, словно демонстрируя альфе свое обнаженное, заманчивое великолепие. А после Макмайер заметил взгляд омеги, брошенный на него из-под густой россыпи волос, жадный и затуманенный похотью, блестящий от вожделения и подернутый страстью, и его губы озарила улыбка предвкушения. Похоже, именно этого добивался Нойманн – не покорности, как он думал, а истинного, альфьего бунта, который сжег бы их обоих в неистовости жаркого, шального, безумного секса.
Он с силой смял ягодицы омеги в своих ладонях, разводя их в стороны, а после подался вперед и, словно играючи, лишь кончиком языка провел по влажной, блестящей от смазки ложбинке. И услышал стон. Такой проникновенный, пока ещё приглушенный, но уже сейчас выдающий то, чего желал высокородный. И Макмайер не смог отказать этому призывному стону. Нет, не потому, что своей ментальной волей высокородный приказывал ему не останавливаться, а потому, что это был Люциус – омега, которому он принадлежал целиком и полностью, отдав ему не только свое тело, но и свое сердце, и сущность, не пав, но умоляя своим рвением о запечатлении.
Омега был сладким и желанным. Коул ласкал его дырочку кончиком языка, скользя сильной ладонью по бедру брюнета, сжимая и отпуская, разводя ноги Люциуса ещё шире и аккуратно сжимая поджавшиеся яички, от чего Нойманн, похоже, получал бесстыжее удовольствие. Собственный член ныл и пульсировал, и альфа ещё более остервенело припадал к истекающей смазкой дырочке омеги, проникая языком в его тело.
Этот гон Макмайера был шальным и беспамятным. Кроме Люциуса для него не существовало никого и ничего – только удовольствие омеги, который уже сейчас был настолько раскрыт, горяч и влажен, что смог бы принять его член без подготовки. Но Коул медлил, с каждым разом проникая в его тело все глубже, лаская бархатные стеночки языком, собирая вязкую смазку губами и скользя пальцами по упругой, трепещущей плоти любовника.
Всего лишь мига хватило альфе для того, чтобы почувствовать, что в спальне они больше не одни, а после, руководствуясь инстинктами, прижать Люциуса к себе ещё крепче и зарычать, словно зверь, на того, кто, будучи в разы слабее его, был тем, кому он уже проиграл.
Эли плавно опустился на постель подле них – обнаженный, раскрасневшийся и прекрасный в ментальном ореоле любви высокородного. Омежка глубоко дышал, блестящими от вожделения глазами наблюдая за их любовной игрой, а после, медленно, то ли пытаясь органично влиться в танец их страсти, то ли все-таки опасаясь альфу в гоне, приблизился к Нойманну, потянувшись к нему, что-то шепча.
Коул негодовал. Его альфья сущность отчаянно противилась присутствию подле ещё одного омеги, того омеги, который имел больше прав быть с Люциусом, нежели он, но в то же время это было завораживающе настолько, что Макмайер застыл, жадно наблюдая за тем, как любовники сливаются в трепетном поцелуе.
Если между ним и Нойманном была физическая, продиктованная гоном и течкой близость, то близость этих двух омег была наполнена любовь и чувствами. Казалось, они понимают друг друга без слов в то время, когда ему нужно было наблюдать и пытаться чувствовать Люциуса, будучи неспособным принимать его ментальную волю своим слабым, незапечатленным биополем. Кажется, высокородный хотел, чтобы он принял Эли и испытывал к нему не меньшую страсть, чем к нему, но Коул так не мог, пусть омежка был красивым и соблазнительным. Просто Эли был его конкурентом, и ему, как альфе, было непросто с этим смириться.
А вот Эли, кажется, был совершенно не против. Мальчика выгнулся и заурчал, когда Нойманн одобрительно, но нежно, подстрекающе погладил его румяную щечку, а после Люциус приподнялся на руках, выгибаясь и открывая полный доступ к своему телу. Нет, не только для альфы, но и для омеги, который с завидной сноровкой лег под любовника, уцепившись своими тонкими пальчиками в его бедра и, облизнув пухлые губки, взяв член омеги в свой рот.