Запасный выход - Страница 48

Преднамеренно интродуцирован в Европу еще в XVII веке, в Москве с 1796-го.

Опасный инвазионный вид… один из самых агрессивных древесных сорняков в лесной зоне Евразии. Ведет к существенному изменению экосистем, вплоть до полного вытеснения и исчезновения аборигенных видов… к ухудшению кормовой базы животных, в том числе крупных копытных… традиционными способами (вырубкой) по существу неистребим… в обиходе специалисты называют этот вид «клен-убийца»… дошел уже до Якутска… пыльца – сильнейший аллерген… окисляет вещества, содержащиеся в выхлопах автомобилей до более ядовитых…

– Вот, Даня. Данька, послушай. Хрупкость древесины ствола и ломкость ветвей при резких погодных проявлениях, в скобках: сильный ветер, снегопад, обледенение… так, сейчас… вызывающая при падении травмы и гибель людей, порчу движимого и недвижимого имущества, в скобках: автотранспорта, строений… В поэтических и прозаических произведениях – яркий символ разрухи, безвременья, утраты гражданской позиции.

– Утраты гражданской позиции, – повторил Данила. – Это Википедия?

Какая разница – Википедия, не Википедия. Она это сразу почувствовала. Ясно же написано – порча автотранспорта. Женщины вообще лучше чувствуют природу. Просто смотришь на дерево и видишь, что оно мерзостное.

Даже настроение получше стало. Потому что это – подтверждение того, что себе в некоторых вопросах необходимо больше доверять. Короче, дорогая, больше слушай себя, ты это умеешь.

Потом был еще перелет на север Сахалина, потом переход по морю на катере.

Море странное – вроде бы море, только идея отдыха, заложенная в море, отсутствует. Столько воды, но она ледяная, море становится в некотором роде бессмысленным. Легкое ощущение обмана.

На туристической базе экспедиция наблюдает за смертельной игрой косаток с китами.

Черные тела косаток проскальзывают вдоль китов, целясь в плавники. Киты поворачиваются вокруг своей оси, сбивая прицел. Это не какая-нибудь постановка для доверчивых туристов, это реальное событие, это то, ради чего можно ехать сюда.

Это дает чувство причастности к чему-то.

Происходящее, правда, почти скрыто от глаз участников экспедиции, находящихся на берегу, но открыто взору объективов их камер, несомых коптерами. Четыре коптера стрекочут над морем.

Данила застыл, сидит на раскладном стульчике с пультом в руках, накрылся темным покрывалом, отгородился от мира, чтобы не отсвечивало, иногда неразборчиво бормочет, комментируя происходящее на экране или свои действия по управлению дроном. Его «Эспайр» висит там, над схваткой.

По сравнению с «Фантомами» и «Мавиками», принадлежащими другим членам экспедиции, «Эспайр» самый крутой. Чем конкретно он крут – его характеристики и преимущества, – Полина не могла назвать, запомнилась лишь одна фраза с рекламного сайта: «Серый цельнометаллический корпус выглядит благородно и приятен на ощупь».

Полина, поставив ладошку козырьком над глазами, видит совсем мало. Иногда замечает треугольные черные плавники косаток, горбы китов, издали по тяжелому колебанию воды ощущает движение гигантских тел в море, слышит, как из огромных легких через дыхалы вырывается отработанный воздух.

Рядом Мариша, жена Димы. У Димы сейчас в руках тоже пульт коптера. Мариша чуть пониже Полины, поплотнее, покороче стрижка, концы рыжих волос лезут в глаза, их приходится откидывать. Мариша тоже наблюдает сцену охоты вживую, неоцифрованным способом, еще у нее сходит лак на коротко стриженных ногтях, его постоянно сколупываешь, особенно если при тебе хищники нападают на китов, поэтому Мариша постоянно отвлекается от зрелища, чтобы взглянуть на свои пальцы.

Равнодушно орут морские птицы, тупо стучит топор на турбазе, чмокают в берег небольшие волночки, отдуваются киты. Или один кит – не поймешь, сколько их там. А может, и косатки тоже дышат, это же вроде не акулы?

– Не, вроде тоже млекопитающие. Мне кажется, что я уверена, – отвечает Полина. – Я даже читала перед выездом про китов и этих косаток.

Вытаскивает айфон и тут же убирает обратно в карман флиски. Зачем только носит? Все равно связи нет. Была бы связь, сейчас бы узнали – млекопитающие или не млекопитающие.

Ни одной нерпичьей головы не видно в заливе, все попрятались от этих косаток, наверное. А утром эти головы тут и там виднелись на воде, Герман показывал и рассказывал о нерпах кучу всего.

Герман знает всё. Есть такие люди, которые всё знают и всю дорогу выдают тебе всякую информацию, хочешь ты или не хочешь.

Полина запомнила, что эти тюлени как-то странно поступают со своими детенышами. Нет чтобы научить, показать, как рыбу ловить, что съедобное, что несъедобное. Нет. Быстро выкормила прямо на льду молоком («Пятьдесят процентов жирности», – утверждал Герман и счастливо улыбался), выкормила и свалила жить своей жизнью. А в желудках у начавших самостоятельно питаться нерпят находят даже камни.

Герман рассказывал, Полина (у нее серые глаза, говорят, что серые глаза – самые зоркие) смотрела на черные точки в море, которые были нерпичьими головами, и думала, что все они – брошенные в детстве селф-мейд нерпы, добившиеся всего сами.

Она, Полина, неброшенная, хоть и тоже селф-мейд. Полуброшенная, можно сказать, или заброшенная. Дитя девяностых, и она тоже иногда как будто ощущает в животе серые холодные камни.

Отец ходил во время путча к Белому дому, размахивал триколором, азартно двигал науку и писал стихи, потом бросил стихи и ушел из науки в бизнес, потом просто ушел. Мама, помимо своего репетиторства и позже риелторства, все время была с головой в уфологии, в буддизме, в йоге, затем (и до сих пор) в православии. Все это у них делалось со страстью, с полной отдачей. Полина росла почти самостоятельно. Тоже с отдачей, но с разумной, продуманной, без папиного азарта и маминой страсти.

Она и на маму никогда не жалуется, поскольку в ее дочернем чувстве много родительского отношения взрослого человека к родному, но незрелому существу. Смотришь вот так, несколько свысока, на порывы, подвиги и обиды неразумных родителей и не сердишься, скорее, жалеешь. Она даже на отца не таит обид, втайне от матери звонит ему раз в месяц, один раз настояла и почти насильно свозила его на обследование: сосуды у него ни к черту, а сам заботиться о своем здоровье он отказывается.

Поглубже в берег, где, наверное, захлебываются и умирают волны, перехлестывающие через пляжик во время штормов, все завалено выброшенными водой стволами деревьев. Толстый слой побелевшей, ошкуренной, похожей на мертвые кости древесины. Кладбище леса. Выросли в небо бессознательно, упали, наверное, красиво, но тоже бессознательно и лежат в полном беспорядке. Полине неприятно думать о деревьях, особенно о ломких.

– Не, не кладбище, – возражает Мариша. – Это, знаешь, напоминает… есть такие большие коробки спичек, «Хозяйственные» называются. У нас на даче всегда такие. В этом коробке спички точно так же вперемешку навалены.

Ладно, ну что там с китами? Как развиваются события? А никак. Непонятно как. Подводная движуха и выдохи.

Вообще, если задуматься, у них на глазах могут сожрать беззащитного кита, который ничем не может ответить. И убежать, в смысле – уплыть, не может, видимо. Они его убьют или сделают инвалидом на всю оставшуюся жизнь, а мы такие тут стоим и записываем терабайты информации. Это уже как-то угнетает.

Движение тяжких тел в воде, вздохи китов, сосредоточенные, азартно застывшие у воды мужчины-операторы и фотографы. Поглядела еще раз на замершую фигуру Данилы. Волосатые мужские ноги торчат из-под темного покрывала. Неожиданно решила, что он похож на вуайериста, сосредоточенного на чужом интимном акте.

– Вуайеристы, блин.

– Не говори, порнография какая-то. За китами нужно по-другому… Мужчина должен взять тебя за руку или обнять, сказать нужные слова. Вы вместе должны смотреть в море.

– Ты чё! Мы же в экспедиции.

– Это экспедиция, детка, – басом поддержала ее Мариша.