Запах золота (Сборник) - Страница 3

Едва фильм закончился, Шерман встал, поднял шторы и выключил проектор. Затем повернулся в сторону Дорна. Джон снял очки и отвел глаза в сторону.

Голосом, полным нескрываемого волнения, Шерман проговорил:

– Девушка в этом фильме – моя дочь!

Если капитан Тим О'Халлаген был доволен наблюдательностью своего агента Алека Хаммера, так четко вычислившего Шермана, то и Серж Ковски, руководитель парижского отделения КГБ, мог быть доволен своим агентом Борисом Дриной, также опознавшим Генри Шермана.

Дрина – толстый, вечно потный, безликий мужчина лет сорока – большую часть своего времени проводил в аэропорту Орли. Ковски поставил его на это место, так как хорошо знал, что Дрина труслив, ленив и совершеннейший дурак. Но у него было одно замечательное качество – феноменальная фотографическая память на лица. Ему было достаточно раз увидеть человека, чтобы его черты, походка, даже голос навсегда запечатлевались в памяти – сколько бы времени ни прошло.

Четыре года тому назад Генри Шерман со своей женой прилетал в Орли, чтобы присутствовать на приеме у президента Франции. Дрина как раз был в аэропорту и видел этого веселого массивного человека, а камера в его голове сфотографировала жесты, мелкое подергивание головы и другие характерные особенности облика американца. Они оставались в виде негатива в памяти до того момента, пока Шерман, но теперь уже с усами и в черных очках, не прошел мимо него за барьером таможни, быстро направившись к стоянке такси.

Дрина сразу же сообразил, что человек, которого он только что видел, и есть будущий президент США, только слегка изменивший свою внешность. В отличие от Алека Хаммера, некоторое время колебавшегося, не веря в то, что он видит, Дрина абсолютно доверял своей памяти и действовал более решительно. Он последовал за Шерманом к стоянке такси и подошел к единственной машине практически одновременно с ним, успев услышать названный Шерманом адрес.

Дрина сделал вид, что пытается тоже сесть в такси. Заметив это, Шерман сухо сказал:

– Я занял эту машину, месье.

– Извините… – Дрина отошел, приняв огорченный вид, но едва такси тронулось с места, сразу же устремился к телефону-автомату. Он был настолько толст, так как страдал обжорством, да к тому же был не дурак выпить, что даже это небольшое усилие вызвало у него одышку. Задыхаясь, он передал Ковски сообщение.

Его рапорт взволновал Ковски. Прекрасно зная заслуживающую доверия фотографическую память своего агента, он не стал терять времени на уточняющие вопросы, сразу исключил возможность ошибки.

Они оба разговаривали по-русски.

– Немедленно отправляйтесь к отелю, – распорядился он. – Я посылаю туда Лабри в машине, снабженной радиопередатчиком. Держите меня в курсе всех передвижений Шермана. Желаю успеха!

Дрина имел собственный автомобиль на стоянке в Орли. В то время как Хаммер еще только звонил О'Халлагену, Дрина рысцой добрался до автомобиля, скользнул внутрь и рванул машину с места.

Включив приятную музыку, он начал вспоминать, когда в последний раз Ковски давал ему какое-нибудь задание. Случилось это довольно-таки давно, так что сегодня у него был повод порадоваться. Дрина увеличил скорость, выбираясь на парижскую автостраду.

«Девушка в этом фильме – моя дочь».

Ошеломленный Дорн подумал, что ослышался. Но взгляд, брошенный на расстроенное лицо Шермана, подтвердил, что это правда.

Дорн знал, что у Шермана действительно есть дочь. В последний раз он слышал о ней, когда та училась в колледже в Швейцарии. Это было лет шесть или семь тому назад. Когда Шерман и его жена приезжали во Францию, бывали на разнообразных приемах, участвовали в деловых встречах, дочь никогда с ними не появлялась. Девушка из фильма была очень похожа на свою мать. Такая же красивая, обаятельная, имела такие же длинные ноги и прекрасной формы руки.

– Я извиняюсь, сэр, – пробормотал он еле слышно.

– Да? – Шерман вновь сел на кровать. – Будет лучше, если вы всю эту грязную историю… – Он помолчал, как бы собираясь с мыслями. Рука нервно пощипывала подбородок. – Мы с Джулией никогда не ладили между собой. – Он в упор посмотрел на Дорна. – Я понимаю, что здесь частично моя вина… но частично ее. Может быть, в большей степени все же виноват я, так как не хотел иметь детей и ее рождение встретил без энтузиазма. Мы постоянно ссорились, дочь выросла совершенно неуправляемым ребенком. Каждый раз, когда она не получала что хотела, капризничала, устраивала ужасные сцены, закатывала истерики. Со временем, став уже подростком, она сделалась просто невыносимой… Для меня, во всяком случае. Джулия окружала себя молодыми людьми весьма сомнительного поведения. В доме с утра гремела музыка, толклись длинноволосые проходимцы, происходили скандалы… В один прекрасный момент мое терпение лопнуло, и я отослал ее в закрытый пансионат в Швейцарии. Заведение, в котором она училась, было первоклассным, и мне обещали перевоспитать ее там. Четыре года она приезжала к нам только на каникулы. Вы и представить себе не можете, как я наслаждался покоем, пока ее не было. Она оставалась в пансионате до девятнадцати лет. Я и Мэри привыкли жить без нее. – Шерман посмотрел на свои массивные руки, лежащие на коленях. – Мы оба понимали это. К тому же мы вращались в такой среде, где нечего было делать девочке ее возраста. Поэтому было решено оставить ее в Европе. Разумеется, мы регулярно писали друг другу. Поскольку она, как видно, ничем не интересовалась, я предложил ей изучать архитектуру. Она согласилась, и я нашел ей преподавателя-женщину, чтобы та обучала ее, приглядывала за ней и сопровождала в поездках. Они побывали во Франции, Италии, Германии… Как вдруг восемь месяцев назад я получил от профессора известие, что Джулия собрала свои вещи и исчезла неизвестно куда. В тот момент я подумал, что, быть может, это и к лучшему… В тот момент у меня было слишком много важных дел, чтобы отвлекаться еще и на это. Но Мэри, естественно, очень разволновалась, хотя тоже была чрезмерно занята… Она готовилась стать первой леди, в случае моего успеха на выборах в президенты.

Дорн слушал его невнимательно, ему никак не удавалось избавиться от стоящего перед глазами вида обнаженной девушки. Противная дрожь пробежала у него по спине. Дочь Шермана! Если этот фильм попадет в чьи-то руки, на политической карьере Шермана можно поставить крест. Он – конченый человек. Ему уже ничто не поможет подняться.

Шерман между тем продолжал:

– Естественно, я признаю, что частично несу ответственность. Мы показали себя форменными эгоистами, ведь так случилось, что Джулия не нашла места в нашей жизни. Так же, как и мы в ее. Я думал, будет лучше, если она поживет в свое удовольствие. Я всегда был готов выслать ей практически любую требуемую сумму, хотя частенько она и не просила об этом. – Он замолк, глядя на Дорна, неподвижно застывшего в своем кресле. – Мы пытались похоронить ее в наших сердцах, и вот результат!..

– Да, – сказал Дорн, чтобы только нарушить воцарившееся молчание в комнате. – Я понимаю.

Шерман грустно улыбнулся.

– Это только потому, что вы верный друг, Джон. Большинство же людей сказало бы, что я заслужил это наказание. Мы были плохими родителями и теперь пожинаем плоды этого… И, Боже мой, какие плоды!

Он вытащил из кармана листок бумаги и протянул его Дорну.

– Посмотрите на это.

Дорн развернул листок. Машинописный текст гласил:

«Простаку, воображающему себя президентом.

Мы посылаем вам сувенир из Парижа. Мы имеем еще три подобных сувенира, выполненных даже лучше этого. Если вы будете продолжать стремиться победить на выборах, эти сувениры будут посланы представителям оппозиционной партии, которые, несомненно, смогут извлечь из них большую выгоду».

Дорн прочел все, отметив про себя неквалифицированную машинопись.

– У вас сохранился конверт?

– Фильм и письмо поступили через дипломатическую почту, – сказал Шерман. Он открыл портфель и вынул оттуда большой конверт, протянув его Дорну. Адрес на конверте гласил: